Наш двор (сборник) - Бобылёва Дарья

Никто точно не знает, чем же занималось в ту ночь многочисленное семейство гадалок. Обитатели нашего двора крепко спали, а те, кто все-таки бодрствовал, отчего-то были уверены, что подходить к окнам и смотреть на улицу нельзя ни в коем случае, и вызывать милицию из-за странного шума тоже не нужно.

Но кое-кто утверждает, что гадалки окружили дом с мозаикой — то есть на тот момент без мозаики — и оглушительно гремели кухонным инвентарем, из-за чего ползавшие по дому исполинские мозаичные существа из несбывшегося будущего не могли спуститься на землю. Конечно, предположение, что огромные пловцы и колхозницы по какой-то загадочной причине боялись сковородок, не добавляет этой версии убедительности, но другой у нас нет. А Досифея якобы стояла чуть в стороне и выкрикивала странные слова, размахивая большим соломенным веником. И исполины от этих взмахов и слов с тоскливым ревом жались обратно к своему фронтону.

Хотя, может, не было ни колхозниц, ни девы с растущей из бока арфой, и Птицын выпал из окна сам, повинуясь внезапному зову смерти, который иногда захлестывает на большой высоте или при приближении поезда подростков и других лиц с неуравновешенной психикой. А гадалки гремели крышками и кастрюлями просто из мелкого хулиганства или каких-то своих суеверных соображений.

У нас во дворе часто происходило такое, что как ни пытайся объяснить — странности только множатся.

К рассвету гадалки неожиданно обнаружили в своих рядах каких-то пришлых людей, которых прежде у нас во дворе никогда не видели. Эти пришлые, в основном небольшие мужички с худосочными скорбными ликами, были одеты по-старомодному, носили бородки и в целом очень походили на учителя труда Фаддея Куприяновича. Который тоже, кстати, шастал вокруг дома, нараспев читая что-то из большой разлохмаченной книги.

На небе появились первые кумачовые отсветы солнца. Утомленные гадалки гремели все тише, пришлые брали из их слабеющих рук инвентарь, чтобы помочь. И вот наконец закукарекал по-петушиному из приоткрытого окна чей-то ранний будильник. Сверкнуло, ухнуло — и исполины из коммунистической эры устремились к своему законному месту и замерли там в чуть изменившихся позах. Самый солидный дом нашего двора теперь выглядел так, словно под ним случилось локальное землетрясение, на землю сыпались обломки кирпичей, куски лепнины и фрагменты злосчастной мозаики.

Гадалки и пришлые посидели немного на лавках у подъездов и прямо на земле, утирая пот. Племянницы Досифеи сбегали домой и вынесли бутерброды, а незваным помощникам поднесли водочку. Пришлые отказываться не стали, но чужой посудой побрезговали, достали свои складные стаканчики.

Посидели, потом переглянулись понимающе — и направились к третьему подъезду.

Ада очнулась в большой чужой квартире, какие-то тетеньки отпаивали ее ромашковым чаем, растирали виски и запястья бальзамом «звездочка». Ада помнила урывками, как все вокруг раскачивалось, и грохотало, будто дом рушится, и побелка сыпалась в волосы сухими струйками, а из шахты лифта раздавались тяжкие механические вздохи. Они сидели на полу под выбитым окном, на улице ревело и ухало, а Роза застыла, как неживая, распахнув глаза и рот тремя черными провалами, лицо у нее стало такое страшное, что на него не хотелось смотреть. Воздух мутился и дрожал, и прикасаться к Розе было больно, точно кожа ее, как лист крапивы, покрылась жгучими волосками. Но Ада все равно теребила сестру, трясла, обнимала и звала:

— Розка, не надо, хватит, Розка, перестань, перестань, перестань…

Сейчас голова у Ады была пустая и легкая, и окружающую реальность она постигала медленно, по кусочкам. В чужой квартире было полно людей, будто тут происходило какое-то важное событие, когда жилье из укромной норы превращается в перевалочный пункт — новоселье, к примеру, или похороны. Сновавшие вокруг женщины казались знакомыми — Ада не сразу, но все-таки поняла, что она, как видно, в гостях у семейства гадалок из углового дома. А еще по квартире бродили низкорослые бородатые дяденьки с волосами на прямой пробор, прямо как у «старорежимного» трудовика Фаддея Куприяновича. И что самое удивительное, Фаддей Куприянович тоже был среди них. Ада так на него и вытаращилась, не веря своим глазам, а он сдержанно кивнул.

Лицо и руки болели и чесались. Ада посмотрела на свои ладони и увидела желтовато-розовые волдыри.

А потом она заметила Розу — та полулежала в углу на диване, свесив голову набок и уставившись в одну точку. Как тогда, мелькнуло у Ады в голове. Розины спутанные кудри от побелки казались поседевшими.

Над Адой склонилась полная женщина с ласковым лицом и вгляделась в ее глаза так пристально, что у Ады даже голова немного закружилась.

— Обычная девочка. Вторая с царским подарком, а у этой точно ничего нет.

— Так уж и точно, — ехидно ответил дяденька, который стоял в дверях. — Сколько лет у вас под носом подарок открывали, а вы и не видели.

— Видели, видели! А хоть бы и нет, тебе что? Ишь, нашелся! Мы тебе нанимались, что ли, за всяким дитем следить? — дружно вскинулись гадалки.

Поднявшийся гвалт напугал Аду, она подобрала ноги и вжалась в кресло, встревоженно поглядывая на сестру.

— А ну идите все отсюда, идите! — замахала руками та гадалка, которая сказала, что Ада обычная. — Они ж вам не кутята, понимают все…

Гадалки и пришлые мужички поворчали, но из комнаты вышли. Остались только Фаддей Куприянович и вот эта полная женщина — главная у гадалок, как видно. Она присела на краешек дивана, коснулась плеча оцепеневшей Розы быстрым осторожным жестом, каким обычно проверяют остывающий утюг — можно его в шкаф убирать или еще горячий. Повернулась к хлюпающей носом Аде:

— Ты не бойся. Раньше бояться надо было. Фаддея ты знаешь, а меня Досифея зовут. Для своих — тетя Фея.

Ада невольно улыбнулась — такая толстая, обыкновенная тетенька, а Феей себя зовет.

— Ну, что помнишь? — подавшись вперед, спросил трудовик. — Что вы с мальчишкой-то сделали?

— Мы ненарочно, — выпалила Ада. — И он первый начал.

Фаддей Куприянович неожиданно согласился: конечно же, ненарочно. И начал объяснять, что у Розы есть очень редкая особенность, знающие люди зовут ее «царским подарком». Подарок этот у нее в крови, от матери, скорее всего, достался — по мужской линии такое почти никогда не передается. В голосе Фаддея Куприяновича послышалось сожаление, он даже вздохнул.

Досифея хмыкнула и перебила его: хватит, мол, вокруг да около топтаться. У Розы — ведьмин дар, она порчунья. Порчу может наводить, она у нее и во взгляде, и в дыхании, и в прикосновении.

— Жаловалась, небось, что в груди печет, жжется?

— Пока не выдохнет, — растерянно кивнула Ада.

Досифея посмотрела на Розу с жалостью — эдакую силищу девчонка в себе держит. И хорошо держит, старается — иначе весь двор наш давно бы вымер, и дома разрушились, и осталось бы тут гиблое место, которое даже собаки стороной обходят, потому что каждая песчинка порчей пропитана. Но Роза умница, справлялась, как могла.

Ада даже порозовела, будто это ее хвалили. Тут-то Досифея ее и огорошила: больше Розе в нашем дворе оставаться нельзя. И в городе нельзя оставаться, потому что с годами она только сильнее становиться будет, и рано или поздно может половину Москвы выкосить, как ходячая чума. Она и есть чума, порчунья с царским подарком, змеиная царевна, такие раньше в дремучих лесах, на болотах и островах жили, и ходили к ним люди только в случае крайней надобности.

Вот в такое специальное уединенное место ее и увезут, сказал Фаддей Куприянович. В лесную общину, где испокон веков живут знающие люди. Фаддей Куприянович и сам оттуда, и он тоже с подарком, хоть и не царским, а попроще и полегче. В общине Роза будет жить спокойно и никому не навредит, еще и пользу принесет. Это место далеко в лесах, и там долго готовились к тому, чтобы принять Розу как особенную гостью. На знающих людей ее порча не подействует, они сами много что умеют…