Наш двор (сборник) - Бобылёва Дарья

Досифея опять перебила его и начала с растущим раздражением выговаривать: знающие, умеющие, хватит девчонке мозги пудрить. Колдуны они, вот кто. Все эти пришлые мужички — колдуны черт знает из какой глуши, причем не рассказывают, откуда именно. А ближайшая община колдунов, ей известная — в Припяти. Да-да, это там, где атомная электростанция взорвалась. Теперь там никто, кроме колдунов, не живет. А приложили они руку к той аварии или нет — это вопрос открытый.

— На что вы намекаете! — взвился трудовик, а Досифея буркнула:

— Жди от вас добра… И где это видано, чтобы девочку одну с толпой мужиков отпускать.

— Мы же договорились… — оторопел Фаддей Куприянович.

Но Досифея совсем распалилась, точно заговорила в ней какая-то древняя неприязнь к трудовику и всем, ему подобным:

— А с чего ее вам отдавать? Вы не из той ли деревни, где мужик черный по полю ходит? А баб за солью в города отправляют?

— Позвольте на минуточку…

— Мы еще своих не обзвонили! Может, сами найдем, куда девчонку пристроить!

— Не скандальте при детях! Давайте обсудим еще раз!

И гадалка с учителем, свирепо шипя друг на друга, выскочили из комнаты.

Ада переползла на диван, обняла Розу и уткнулась носом в ее плечо.

— Розка, тебя забрать хотят. — Это было единственное, что она поняла точно.

Роза молчала. Ада стряхнула побелку с ее волос, обняла крепче.

— Розка, ты меня слышишь? Розка…

И тут Роза медленно, с видимым усилием кивнула. Слеза выкатилась у нее из левого глаза и повисла на заострившемся носу. Ада пискнула от радости и тут же поникла:

— Как же я без тебя?

Роза вздохнула.

— А вдруг ты правда… ну, всех убьешь? Ты хорошая, Розка, ты ненарочно, но вдруг ты правда всех убьешь?

Ада вскочила, подбежала к окну, постояла там, нетерпеливо стуча себя кулаком по бедру. Потом вернулась, опять внимательно вгляделась в Розино лицо — та кивнула, показывая, что она здесь, она понимает, — снова вскочила, сгрызла с пальца заусенец — и вдруг просияла.

— А мы от них сбежим! Куда-нибудь, где хорошо, где люди добрые, никого не обижают. Где тебя не станут злить. И ты никого не тронешь, Розка! На юг уедем, да? Там тепло, все добрые, ленивые… На юг уедем! В Туапсе! — Ада сама не знала, почему ей этот Туапсе в голову втемяшился и где он вообще. Но выбор казался идеальным, и мысль уже лихорадочно работала: — Деньги у мамы из коробочки возьмем, потом вернем переводом, чемодан у меня есть… Надо только отсюда выбраться как-то. Они ж так просто не выпустят… — Ада наконец прекратила нарезать круги по комнате и схватила Розу за плечи. — Розка! Ну что ты все молчишь? Язык проглотила? Или с ними хочешь? Ты только скажи, Розка! С ними или со мной, в Туапсе?..

Роза наконец разлепила побелевшие губы и глухо, с усилием выговорила:

— С тобой хочу… В Туапсе!..

— Так сделай! — взмолилась Ада. — Сделай хоть раз хорошее, Розка, ты можешь! Ты точно можешь! Сделай хорошее!..

И третье от торца окно на седьмом этаже вдруг вспыхнуло ослепительным светом, будто поймало на долю секунды отражение южного заката. Вспыхнуло и тут же погасло.

Когда Досифея и Фаддей Куприянович, отталкивая друг друга, вбежали обратно в комнату, в ней никого не было. Только сильно пахло озоном, как после грозы…

И до сих пор никто у нас во дворе не знает, куда пропали Роза с Адой. Фаддей Куприянович тоже пропал — уволился из школы и отбыл в неизвестном направлении. Следователи резонно предполагали, что он может быть причастен к исчезновению девочек, но никаких доказательств и следов так и не нашли. Трудовик как сквозь землю провалился вместе со всеми своими «старорежимными» товарищами. Эту загадочную историю весь двор обсуждал целый год, и только ленивый не предложил свою версию. Некоторые считали, что самоубийство Птицына тоже имеет какое-то отношение к исчезновению Ады, Розы и трудовика Фаддея Куприяновича.

Потом все забылось. Новые времена настали, появились новые заботы и новые истории. В подвале «сталинки» опять труп нашли.

А затихшая, усохшая Дора Михайловна так никому и не рассказала, что спустя три года после исчезновения девочек обнаружила в своем почтовом ящике полароидную фотографию. Снимок был неудачный, все смазано и пересвечено, но Дора Михайловна, стиснув дрожащими пальцами дужку очков, смогла разглядеть двух девушек, сидящих в высокой траве. Одна чернокудрая и смуглая, другая блондинка, лиц не видно — так, пятна какие-то. Сидят друг напротив друга и вроде как за руки держатся. А остальное и не разберешь: трава, дерево какое-то сбоку и на заднем плане не то горы, не то лес темными зубчиками. А на обороте фотографии надпись печатными буквами: «Пусть наша дружба будет вечной».

С тех пор и до самой смерти Дора Михайловна писала куда-то письма до востребования. Рассказывала иногда по секрету, что есть у нее две дочери, красавицы, только они очень-очень далеко, и никому нельзя говорить, где именно, это все тайна большая. Но никто ей, конечно, не верил — думали, спятила старушка.

Ряженый

Угловой дом, в котором обитало на седьмом этаже многочисленное семейство гадалок, ничем особенным не отличался. Был он не очень старым, крепким, из кирпича желто-песочного цвета, с аккуратными балкончиками. И главной его достопримечательностью было, собственно, то самое семейство, непонятно как умещавшееся в трехкомнатной квартире, которая из-за ширм, гардин, пологов и мелодично постукивающих бамбуковых занавесей напоминала уменьшенную копию какого-нибудь восточного дворца.

Может сложиться впечатление, что семейство гадалок из углового дома защищало наш двор от всех странных напастей — если только они не случались скрытно и тайно, как, к примеру, с Лешей Маркиным, коснувшимся подвальной твари. И, наверное, так оно и было, и лучшие годы мы прожили под крылом у суматошного бабьего семейства, понятия при этом не имея, кто же они и почему помогают, и даже не водя с ними особой дружбы. Но однажды гадалки сами навлекли на наш двор странную напасть, и притом неслыханную. Даже когда в районе орудовал маньяк, нападавший на женщин в красном, двор так не лихорадило. Эта история и стала первым признаком того, что звезда семейства из углового дома, если таковую можно было найти на небосводе, начинает угасать.

Младшая из семейства, Пелагея — Поля, как ее звали дома, — тогда как раз развелась. В отличие от теток и сестер, никогда не удосуживавшихся дойти с избранником до загса, не говоря уж о церкви, Пелагея замуж за своего Васеньку выходила как полагается. И платье было белое, с пышной юбкой, скрывавшей невестино пузо, и торжественная роспись под музыку, и праздничный стол, за которым Васенька и его празднично приглаженные родители смотрелись в окружении налегающих на шампанское многочисленных новых родственниц довольно жалко. Пелагея даже венчаться собралась, но тут уж старшая, Досифея, одернула племянницу — не заносись, мол.

— Хочу, чтоб всё как у людей! — приготовилась скандалить Пелагея. Была она упрямая, чуть что — темный румянец вспыхивал на узком, полудетском еще лице, и брови съезжались к переносице.

Но Досифея ответила ей очень спокойно:

— Год вам даю. Если и через год у вас всё как у людей будет — венчайтесь на здоровье.

Год они, разумеется, не продержались. Робкий Васенька сбежал, когда их с Пелагеей девочке было месяцев десять. И это он еще выносливый оказался — обычно мужчины, водившиеся с гадалками, исчезали до появления на свет дочерей. Мальчиков на нашей памяти в семействе не рождалось ни разу.

Во дворе понимающе кивали — не выдержал мальчик, не ужился со своенравными родственницами. Пелагею тоже жалели — она гуляла с коляской, напустив на себя надменный вид, а сама бледная, молоденькая, глаза опухшие… Васенька вдобавок, как поговаривали, сбежал не просто от молодой жены, а вообще из города, и еще дальше, куда-то на воюющий Кавказ, которого так боялись матери и призывники в те времена — да там и сгинул. Уж черт его знает, что ему так не по сердцу пришлось или чего он испугался. Об этом шептались проницательные любительницы таинственных драм, коммунальные старушки Вера, Надежда и Раиса из дома у реки — что Васенька именно что испугался…