Наш двор (сборник) - Бобылёва Дарья
Роза недовольно прищелкнула языком.
Дегусташкой все звали большое кафе, расположенное через два двора от нашего. Полностью оно называлось «дегустационный зал» и представляло собой нечто среднее между рюмочной и столовой. Когда-то туда даже водили специальные экскурсии, чтобы знатоки и любители различных напитков оценили, как раскрывается букет крымских вин и армянских коньяков. С тех времен остались мраморные полы, ковровые дорожки, драцены и монстеры в кадках и даже маленький фонтанчик. При Розе и Аде экскурсий давно не было, а знатоки и любители собирались в нижнем зале, чтобы продегустировать пиво с чебуреками. Чебуреки, говорят, были восхитительны, но сестер интересовал верхний, кондитерский зал. Там подавали чай в белых надтреснутых чашках с надписью «Общепит» и дешевые, сладкие до приторности пирожные. Роза и Ада часто пересиживали родительские ссоры за столиком в углу, укрывшись за монстерой, листья которой были похожи на огромные ладони. Ада обычно заказывала и песочную полоску, и кольцо с орехами, и эклер, если карманных денег хватало. А Роза всегда брала чай и одно пирожное — песочную «корзинку». И долго ковыряла ее ложкой с боков, подбираясь к зеленоватой розочке из масляного крема.
Дорога в дегусташку шла мимо парикмахерской, и Ада любила заглядывать в ее высокие окна. Там всегда творилось удивительное: парикмахерши в белых халатах колдовали над укрытыми простынями тетеньками и изредка дяденьками, зажимали, смачивали, щелкали острыми ножницами, бестрепетно отрезая все лишнее и некрасивое. Со стен за ними одобрительно наблюдали черно-белые феи с модными прическами. Ада и сама давно мечтала о такой прическе, с упругой челкой или даже с «химией», но Дора Михайловна запрещала им обеим отрезать косы, говорила: «Пострижетесь — и будете как все». И пусть, Ада и хотела быть как все, модной, меняющейся, а вместо этого носила с первого класса гладкую белесую косу. У Розки волосы хотя бы вьются…
И тут Ада увидела в глубине зала, под низко надвинутым бело-зеленым колпаком сушуара, Аньку Лысову. Она, закинув ногу на ногу, с важным видом читала журнал. Ада ойкнула и прижалась к стене, чтобы Анька ее не заметила, а потом снова осторожно выглянула из-под карниза. Подошла Роза, тоже посмотрела в освещенное окно. Ада дернула ее за рукав, чтобы пригнулась:
— Там Анька!.. Не высовывайся ты, заметит!
Роза, не слушая, прильнула к стеклу. Анька ее не видела — она была слишком увлечена журналом. Роза вспомнила купюру, которую Анька сунула ей под нос, неодобрительное внимание со всех сторон, обжигающее чувство, что она одна против всех. И смех, и бледное от обиды лицо Ады, над которой тоже хихикали.
вдох
И как Ада плакала в туалете, причитая, что Анька не даст им теперь покоя. Запекло, заскреблось в груди, точно Роза проглотила тлеющий уголек…
выдох
Верхушка Анькиного сушуара заискрила. Ее соседка повела носом, словно учуяв неприятный запах. Потом и Анька скривилась, отложила журнал… и вдруг гримаса недовольства на ее лице сменилась гримасой боли. Сушуар задымился и как будто кивнул, опускаясь еще ниже. Анька попыталась высвободить голову, завертелась, а потом отчаянно зашлепала по огромному колпаку ладонями. От них оставались вмятины — раскаленный пластмассовый шлем, обхвативший ее голову, начал плавиться и размягчаться. Вокруг забегали тетеньки в белых халатах, они суетились, кричали, выдергивали все сушуары из розеток. Одна тетенька схватила Аньку за плечи и отпрянула, странно дернувшись — похоже, ее ударило током. Анькино лицо превратилось в один сплошной рот, орущую дыру, и Аде почудилось, что ее дикий визг слышно даже на улице…
— Розка, — Ада крепко обняла сестру и уткнулась лицом ей в шею. — Розка, не надо, ну пожалуйста. Розка, хватит, хватит, хватит, хватит, хватит…
Они медленно сползли по стене на асфальт, свернулись клубком в обнимку. Ада с облегчением чувствовала, как сухая, пышущая жаром кожа сестры постепенно остывает, как дыхание становится обычным, беззвучным. Ужасно чесалось лицо, на лбу и на щеках уже набухали болезненные прыщики. Наконец Ада разжала объятия и схватила Розу за руку:
— Вставай, вставай! Пошли!
Каждый раз, когда случалось подобное, она очень боялась, что люди заметят их и сразу поймут — это они виноваты, это они сделали. И сдадут в милицию, или на опыты, или того хуже — расскажут родителям…
Когда стонущую девочку с обожженной безволосой головой увезли в больницу, одна из парикмахерш отошла к окну перевести дух и заметила в стекле, в нижнем правом углу, аккуратную круглую дырку. Сначала решила с перепугу, что окно прострелили, потом пригляделась — ни единой трещинки, дырка была как будто… проплавлена, что ли. И вокруг нее в толще помутневшего стекла застыли мелкие пузырьки.
Тем временем Фаддей Куприянович высунул острый носик из окна своей сырой полуподвальной комнатки. Комнатку он снимал у старухи, которой каждую ночь снилось, что она гоняет по квартире огромную слепую крысу. У нас во дворе верили, что такие крысы водятся в метро, в кромешной темноте служебных ходов и тайных тоннелей, и выпрыгивают иногда на рельсы, отчего случаются аварии. Коммунальные старушки рассказывали, что та ужасная катастрофа на станции «Авиамоторная», когда людей затянуло в механизм эскалатора, случилась потому, что огромная крыса перегрызла какой-то ремень.
Фаддей Куприянович повел носом туда-сюда, потом осторожно прикрыл окно, достал из ящика стола пачку бумаги и принялся быстро-быстро строчить что-то мелким косым почерком. Час строчил, а то и больше, а потом упихнул исписанные листы в конверт и побежал к почтовому ящику.
А пока Фаддей Куприянович писал письмо, молодая гадалка Матея из углового дома, первая из всего семейства осмелившаяся на химзавивку, взглянула на разложенные поверх кухонной скатерти карты и чуть кофе не поперхнулась:
— Эт-то что еще такое?
— А что? — споласкивая тарелку, заискивающе спросила Пелагея, которая готовилась принести в подоле.
— Царский подарок открыли… — развела руками Матея.
У Пелагеи в глазах вспыхнуло жадное любопытство, она бросилась смотреть расклад, но ей с грозным видом преградила дорогу величественная Досифея, которая теперь была за главную. Вид несколько портило то, что Досифея сосредоточенно протирала себе лицо огуречной попкой — она как раз резала салат на ужин.
— Рано тебе. Иди распашонки шей! — И, захлопнув за обиженной девчонкой дверь, Досифея подсела к столу. — Кто открыл, откуда взялся?
Испуганная Матея молча показала ей черноглазую даму треф, чем-то напоминавшую актрису Джульетту Мазину.
— Чушь! — Досифея достала колоду совсем уже странных карт, вообще на игральные не похожих. — А ну по этим давай.
По странным картам вышла и впрямь какая-то несусветная чушь, причем Матея совсем потеряла страх и наседала на старшую гадалку: «По Кирхгоф, по Кирхгоф раскладывай!» Досифея только недовольно отмахивалась. В итоге гадалки поссорились и разошлись по разным комнатам, бросив на кухне и карты, и недоделанный салат.
В дегусташке Роза с Адой яростно перешептывались в углу под монстерой, прихлебывая пустой чай.
— Ты обещала, что больше так не будешь! Обещала, обещала, обещала!
У Ады была привычка, выпрашивая что-нибудь или убеждая, повторять одно и то же слово до бесконечности, но разным тоном — то жалобно, то гневно, то проникновенно. Многих это раздражало, а вот на Розу действовало. Как будто для того, чтобы до нее достучаться, действительно нужно было повторить много-много раз.
— Она заслужила. И ты тоже хотела, Адка. — Роза смотрела в чашку. — Ты хотела, я знаю…
— Ну и что, что хотела! Я же не умею, как ты!
Роза пожала плечами.
— Не делай так больше.
