Наш двор (сборник) - Бобылёва Дарья
И вдруг все осыпалось: Андрей Иванович вынырнул из глубокого сна и медленно начал пробуждаться. Остались только осколки образов: блистающий мир, яростное желание туда попасть, полустертый позорный Арсюша и еще почему-то…
— Вода, — неуверенно прошептала Танюша, пробуя слово на вкус, а все остальные согласно кивнули.
Много прозрачной, голубой воды, а в ней — умиротворение, покой и чувство близости того, о чем так страстно мечтал Андрей Иванович и ради чего всех мучил. Близости будущего.
И вроде все было так зыбко и путано, как во сне, и никакой связи между выловленными из директорского сознания образами не нащупывалось. Но именно в ту ночь обитатели интерната поняли, что именно нужно дать Андрею Ивановичу для того, чтобы он наконец от них отстал.
Следующий день был четвергом. К тому, что все прочие называют и ощущают дни по-разному, группируя их зачем-то у себя в голове по семь (и представляя в виде школьного дневника, где каждый день был разлинованным прямоугольником), дети так и не сумели привыкнуть, им по-прежнему казалось очень странным то, что повариха Клавдия, к примеру, презирает понедельники и одобряет ничем от них не отличающиеся пятницы. И только один день был действительно не похож на все остальные — четверг. Потому что по четвергам Андрей Иванович уезжал из интерната в неизвестном направлении, прихватив свой неизменный портфель.
После обеда директор попрощался с нянечками до завтра, велел приглядывать за рабочими, которые вставляли у него в кабинете новые стекла, и бодро направился к автобусной остановке. Постоял там, перенося вес своего кругленького тела с пятки на носок и обратно, понаблюдал за ремонтниками, которые возились с одним из фонарей, — ночью вся улица осталась без освещения, и рабочие матерно недоумевали по этому поводу. Андрей Иванович усмехнулся, прикрыл глаза и начал грезить о воде.
И мерцающие, прохладные отблески этих грез в ту же секунду превратились в маячок для улучшенных разумов его воспитанников. Первой их заметила Танюша, самая, как видно, одаренная в недоступных человеческому пониманию областях, за ней потянулись остальные. Если бы Андрей Иванович во внешнем мире был так же осторожен, как и в интернате, он бы, возможно, заметил это и привычно захлопнулся от чуткого чужого внимания. Но сейчас все его мысли были о воде. Повиснув на поручне и покачиваясь вместе с автобусом на поворотах, он каждой своей клеткой предвкушал воду — солоноватую, теплую, как летняя ночь, когда перестаешь ощущать границы между собой и ласковой темнотой, подернутую паром прозрачную воду с отражающейся на кафельном дне сеткой ряби, в которой тело и сознание растворяются, как в первичном бульоне, и времени больше нет, есть только покой и убаюкивающий подводный гул…
Тайным местом, где Андрей Иванович каждый четверг воскресал и перезаряжался, чтобы вернуться бодрым, упругим и уверенным в неминуемом наступлении светлого завтра, был открытый бассейн «Москва». Расчерченный дорожками для плавания и усыпанный разноцветными шапочками купальщиков, он походил на циклопическую летающую тарелку, явившуюся с планеты, где жизнь так и не вышла на сушу, оставшись в соленом лоне океана. По вечерам он зыбился световыми столбами и издавал различимый больше нутром, чем ухом, вибрирующий шум, точно силился вновь взлететь и покинуть этот негостеприимный мир. Точно он знал, что существовать ему осталось недолго и скоро водяное чудо осушат, зароют и водрузят сверху нечто более привычное.
А пока кусок теплого моря в центре холодного города был магнитом для спортсменов, детей и безумцев. Андрею Ивановичу возведенный на месте отсталого храма футуристический бассейн с его огнями и подсвеченной бирюзово сияющей водой казался воплощением того единственно верного будущего, где люди стали как боги. А зимой он еще и являл собой сокрушительную победу разума над дремучей природой, которая допускает старость и смерть и родит людей безмозглыми калеками. В слякотные московские холода, когда снег сыпался прямо в жерло бассейна, по дорожкам продолжали безмятежное движение пловцы. И снег, и холод растворялись в клубах пара, не касаясь обтянутых резиновыми шапочками голов граждан будущего.
Через полтора часа после отъезда из интерната Андрей Иванович уже стоял у лесенки, по которой спускались в бассейн купальщики. Энергично помахав руками для разминки, он спустился в воду и проплыл несколько десятков метров. Потом перевернулся на спину, раскинул руки и повис между высоким небом, куда вот-вот отправятся первые космолеты с равными и счастливыми и его отражением. Ия, нежная инопланетная супруга, спустилась с небес и поцеловала своего профессора прямо в бедный безумный мозг, молчаливо благодаря за чудесное лекарство. Это лекарство спасет всю Вселенную, на него профессор Андрей Иванович Лотосов, единственный и настоящий, положил жизнь — и свою, и чужую, и положит еще столько, сколько потребуется для приближения будущего. Фосфоресцирующая Ия обняла его всем телом, он вдохнул ее нежный солоноватый запах и почувствовал, что готов к будущему как никогда.
И тут что-то неожиданно изменилось.
Исчезла Ия, стих хрустальный перезвон далеких звезд, и Андрей Иванович ощутил, как густеет вокруг него воздух. Другие пловцы пропали вслед за Ией, заплясали-задвоились огни бассейна. Андрей Иванович даже не успел испугаться, потому что с трудом осознавал происходящее. Его сознание плыло и мутилось от прикосновений множества чужих разумов. Когда-то давным-давно ему пришлось с печальным отвращением наблюдать, как Арсюша безо всякой цели мучает слизня, мусоля его нежное липкое тело грязными пальцами. Точно так же кто-то пытался сейчас ухватить самого Андрея Ивановича, ухватить грубо и неумело, а он, застывший неведомо где и когда, как муха в янтаре, был не в силах сопротивляться…
Танюша, зажав в кулаке карандаш, рисовала в альбоме будущее, в которое они отправляли директора. Там были высокие-высокие дома, и летающие автомобили, и роботы, и всякие странные, но красивые существа — всё в точности так, как в том будущем, которое они видели в сознании Андрея Ивановича, которое засело там сверкающей занозой. Нарисованный директор шел по широкой улице, зажав под мышкой свой вечный черный портфель. Он улыбался, потому что сбылась его мечта и больше никого не надо было улучшать. Все и так стали очень красивыми и умными, и в будущем больше не было интернатов, не было таких, как Танюша, и Митька, и Конопухин, и Мякишев. Директор мог наконец успокоиться и никого больше не мучить…
В следующий миг Андрей Иванович подвергся внешнему воздействию непреодолимой силы. То, что с ним произошло, нельзя объяснить словами, потому что в человеческом языке нет пока слов для описания подобных перемещений. Его подхватило, швырнуло, исчезла вода и весь бассейн «Москва», запахло землей и строительной пылью. Сохранив прежнее положение в пространстве, тело Андрея Ивановича перенеслось в будущее, где на месте бассейна опять стоял храм, и оказалось вмуровано в одно из бетонных перекрытий. И железные прутья арматуры проросли сквозь него.
Танюша буравила шествующего по будущему директора алым карандашом. Занесла кулак и чиркнула по шее, потом по подреберью, потом по бедру, а потом, прорывая бумагу, исчертила красными линиями весь рисунок, заливая кровью высокие-высокие дома, и летающие автомобили, и роботов.
Последний прут пробил стенки черепа и вонзился в лобную долю, после чего Андрей Иванович наконец действительно успокоился. Его мечта сбылась — вокруг бурлило будущее, а прямо над его останками была припаркована машина, ездившая на чистом электричестве.
На подземной парковке под храмом еще неделю сильно пахло мертвечиной, многие жаловались. Потом запах как-то выветрился сам собой.
Когда нянечки и сторож очнулись от тяжелого дневного сна, сморившего их прямо на рабочих местах, оба крыла особняка были пусты. Словно дети, все до единого, собрались и куда-то ушли. Танюша оставила свои рисунки, на которых корчились истекающие кровью человечки с анатомически правильными пропорциями. А Митька — множество веревочных «бебёшек», сплетенных между собой тонко и хитро в единый ковер.
