Вероника Кузнецова - Дневник штурмана
— Мисс…
— Она умерла сразу, сэр? — перебила я командира.
— Да, мисс. Её ударили прямо в сердце очень узким и длинным лезвием. Вряд ли она успела понять, что произошло.
Я смотрела на командира, сохранявшего бесстрастие автомата, и от его заверения, что Сергеева умерла сразу, мне стало легче.
— Она поняла, сэр, — сказала я. — Она знала, что её ждёт.
— Вам нехорошо, мисс? — проявил участие механизм.
— Я в полном порядке, сэр, — ответила я.
— Может, позвать мисс Фелисити, и она посидит с вами?
От такого невероятного напряжения участия механизм мог перегореть.
— Благодарю вас, сэр, но вы зря обо мне беспокоитесь, — отказалась я, сознавая, впрочем, что понятие беспокойства совершенно не подходит к облику этого сухого англичанина. — Мне кажется, что учёные подвергаются опасности, ведь убийца среди них. Нельзя ли их предупредить?
— Это не поможет, мисс, — рассудительно возразил механизм. — Но, конечно, я сообщу о случившемся мистеру Державину. Если вы можете отвечать на вопросы, то подумайте, каким образом мисс Сергеева очутилась в вашей каюте?
На меня смотрели три пары внимательных глаз.
— Очень просто, сэр, — ответила я. — Она туда вошла, или, скорее всего, её туда втащили уже мёртвую, потому что без разрешения она бы не открыла дверь.
— Но ведь ключ был у вас, мисс! — не выдержал глупый немец.
— Когда я выходила из каюты, я не заперла дверь, — призналась я.
— Мисс Павлова! — воскликнул мистер Гюнтер.
— Этого можно было ожидать, — высокомерно бросил мистер Форстер.
— Вы, должно быть, не понимаете, мисс… — начал мистер Уэнрайт.
Я не могла слышать этот ровный голос. Лучше бы он кричал, но не говорил, как хорошо смазанный автомат. Совсем рядом, за этой стенкой лежит Серафима Андреевна, а я буду слушать спокойный голос, читающий мне очередную проповедь!
— Сэр, я всё поняла! — прервала я командира, надеюсь, не слишком истерично. — Я всё осознала, и больше этого не повторится.
— Надеюсь, мисс, — сухо сказал командир, — потому что это в ваших интересах.
— Только от вас одной… — заговорил первый штурман.
— Не от меня одной, — возразила я и сразу же пожалела о сорвавшихся словах.
— Кто ещё не закрывает дверь? — пожелал выяснить механизм.
— Не знаю, сэр, но знаю, что иногда люди про это забывают.
Мистер Уэнрайт сделал малозаметный жест, а сторожевой пёс уже всё понял и принялся проверять запоры. Я с ужасом увидела, что он поворачивает ручку двери мисс Фелисити, но, к моему удивлению, она не поддалась. Я точно помнила, что утром горничная не доставала ключ. Значит, она возвратилась и заперла всё, как положено. Может, она руководствовалась теми же чувствами, что и я, и ей, как и мне, было неудобно запирать дверь при свидетелях? Приятно, что мисс Фелисити не будет выслушивать проповедь, но моё заявление теперь становилось похожим на желание спрятаться за несуществующими чужими грехами. К счастью, дверь повара открылась без малейших затруднений.
Мистер Гюнтер демонстративно подёргал свою дверь (что более въедливый судья не счёл бы доказательством его невинности, а перепроверил бы сомнительный факт), потом для порядка потрогал ручку двери командира и, наконец, для вида дёрнул дверь первого штурмана, открыв миру безупречный порядок его каюты.
— Сэр?! — Командир не сумел сохранить свою невозмутимость.
— Сэр… — Больше побледневший мистер Форстер не сумел ничего выговорить.
Если бы не мёртвые глаза Серафимы Андреевны, смотревшие с моего стола, я бы насладилась поражением первого штурмана, но сейчас этот эпизод прошёл мимо моего сознания.
— Я надеюсь, что больше мне не придётся возвращаться к этому вопросу, — холодно сказал командир. — Насильственная смерть мисс Сергеевой должна научить вас соблюдать осторожность. Мисс Павлова, вы и на ночь не запираете дверь?
— Запираю, сэр. Там с внутренней стороны есть задвижка.
— С поваром я поговорю отдельно, — мрачно пообещал мистер Уэнрайт. — А заодно и с мисс Фелисити. Мисс Павлова, может, мне всё-таки вызвать горничную?
— Нет, сэр.
Командир оглянулся на свою каюту, потом повернулся к бортинженеру.
— Мистер Гюнтер, пусть мисс Павлова побудет пока у вас, если вы не против.
Не знаю, понравилось ли это распоряжение немцу, но он ответил:
— Да, сэр.
— Учёные все вне корабля, но на всякий случай заприте рубку, сэр, — продолжал командир, передавая ключ первому штурману. — А вы, мисс, заприте дверь изнутри и не выходите. Мы сами всё сделаем, а вам на это смотреть не нужно.
У бортинженера была такая же каюта, как у меня, только в очень нежных голубоватых тонах. На столе лежали книги, но это были в основном книги, нужные для работы. Лишь присмотревшись внимательнее, я обнаружила три тома на немецком языке явно художественного направления. На одном корешке я сумела различить «Гёте», но два других автора или были мне неизвестны, или я не сумела верно прочитать их имена. Дотрагиваться до книг, чтобы посмотреть, что же именно из наследия Гёте привлекает служаку-немца и чьи ещё книги он пожелал взять с собой, мне было неловко, но уже одно то, что в его багаже были книги, а не психоэлектронные ленты, заставляло задуматься.
Серафима Андреевна сказала бортинженеру, что он живой и что его судьба похожа на прямую линию. Наверное, он проживёт долгую и счастливую жизнь. Он знает, что хочет, и идёт к своей цели прямо, не кружась, не сворачивая в сторону, не ища обходные пути. Что ж, у каждого своя дорога. Лично мне не по нраву его показное усердие, но, наверное, это умный человек.
Я сидела в уютном кресле почти бездумно, лишь сознавая, что, оказывается, очень устала и у меня совсем не осталось сил. Помню, в моём первом полёте на безопасную У-41 погибли бортинженер и первый штурман. У меня хватило физических и моральных сил вместе с командиром выволакивать окровавленные тела из дыры, куда их сбросило. При такого типа смертях говорят, что произошла трагическая случайность, а мне эта случайность принесла незаслуженную славу мужественного человека. Мужества здесь было мало, потому что условия заставили меня на время перестать быть человеком и перестать воспринимать окружающее с человеческой точки зрения. Мы работали, и я чувствовала, что командир страдает, видя разбитые тела своих друзей, а я ничего не ощущала и поддерживала в себе это состояние, зная, что стоит мне расслабиться и увидеть в телах, которые мы переносили в специальную камеру на корабле, людей, незадолго до этого шутивших и смеявшихся, то я перестану быть помощником командиру, а превращусь в новый источник забот. Потом, когда мы разошлись по каютам, и я осталась одна, мне стало очень плохо, вспоминать не хочется, как плохо. Потом случались ещё смерти, но не настолько страшные для окружающих, а сейчас я столкнулась с гнусным убийством. Наверное, если бы рядом не было троих сильных мужчин, я нашла бы в себе мужество оставаться там, но меня очень спокойно и решительно отстранили от тяжких обязанностей и, действительно, в тесной каюте я буду лишней. Мне дали возможность проявить слабость, и я её проявляю, чувствуя себя очень скверно. Хорошо, что кресло у мистера Гюнтера так удобно. Наверное, он часто в нём сидит.
