Виктор Никитин - Легенда дьявольского перекрестка
Сана я никогда не имел. В то время начался первый виток внутренней реформы должностей, и церковных нотариусов стали по большому счету воспринимать как светских лиц, выполняющих для Церкви функции строго определенного характера. Как-то поутру я явился по службе в аббатство и был тут же приглашен к членам комиссии. Мне пояснили, что один из писарей, направлявшийся в Швенцен вместе со всеми, простудился, и ему будет лучше остаться в Адденбахе до выздоровления. Меня попросили заменить его в расследовании, и просьба эта была мягкой, нисколько не похожей на приказ. Я согласился без длительных раздумываний, и сделал это скорее потому, что мне предоставлялся шанс увидеть новых людей, посетить иные места и стать свидетелем занимательных событий. Не стану скрывать, тогда мне чудилось, что ничего более увлекательного в моей жизни никогда не случится. Ох, лучше бы и не случалось.
Мне хотелось, чтобы приключения начались немедленно, едва мы покинем Адденбах, но ничего подобного. Я абсолютно никого не знал из членов церковной комиссии, а знакомиться со мной чуть ближе никто не намеревался. Все вели себя крайне чопорно, подчеркнуто серьезно и даже между собой перебрасывались короткими фразами, которые и общением-то назвать затруднительно. А я изнемогал от нетерпения, желая поскорее во всех подробностях узнать, что такого ужасного стряслось на острове.
Пообщаться мне довелось лишь с Томасом, которого не собирались брать в монастырь Швенцена, однако он настоял, пояснив, что остальным монахам будет важно увидеть его целым и невредимым, и это развяжет им языки лучше всяких внушений и назиданий.
Возраст брата Томаса приближался к пятидесяти годам, его голова блестела огромной лысиной, но блеклые слезливые глаза, казалось, принадлежали унылому мальчишке, каждый день получающему тумаки и привыкшему с малых лет сносить оскорбления. С ним было нелегко разговаривать, я бы даже сказал, утомительно. Причинами тому явились его врожденная неуверенность и иррациональный страх перед людьми, которые обеспечивали ему защиту.
Томас посвятил монастырю большую часть своей жизни, найдя там покой, которого не имел в детстве и юности. Сильнее, чем он, обитель в Швенцене и уединенную монашескую жизнь любил только настоятель, отец Мартин. О нем Томас отзывался как о прекрасном благовоспитанном человеке, добром и внимательном, сделавшем много хорошего для братии и до недавних пор служившем образцом для всеобщего подражания. Невозможно представить никого лучше отца Мартина, утверждал Томас и сразу же грустнел, добавляя, что пару лет назад все изменилось коренным образом. Словно крепкую опору выбили из-под ног монастырской братии, и жизнь стала напоминать ночной кошмар, невнятный и непрекращающийся.
На острове с начала весны до первых чисел лета жили рыбаки с материка. Когда косяки рыбы уходили от наших берегов, то и рыбаки снимались с места и отправлялись туда, где их сети ожидали отличного улова. Так было заведено с очень давних времен, и всегда перед отбытием рыбаки говорили монахам прощальные слова, просили от настоятеля доброго напутствия. Но в тот год они пропали. Вот только вчера от стен монастыря виднелся дым костров около их простеньких лачуг, вчера еще ветер доносил с берега крики мужчин, а сегодня от рыбаков не осталось и следа, будто и не приплывали они три недели назад на Швенцен.
Монахи удивились, но готовы были забыть об этом, понимая, что по большому счету для рыбаков важнее зов моря, чем какая-то монастырская братия, живущая молитвами и одиночеством. Однако во время отлива кто-то смог разглядеть на отмели у берегов острова две рыбацкие лодки, одна из которых была перевернута и имела крупные пробоины у самого киля. Никто не понимал, что произошло, и тем ли рыбакам принадлежали разбитые лодки, так что братии оставалось лишь отслужить службу.
Сразу после этого непонятные вещи стали происходить и в монастыре. Без видимых причин настоятель приблизил к себе некоторых монахов, примечательных разве что своей силой, и отдалил тех, кому доверял раньше. Вскоре всех просто потрясло известие о предательстве со стороны брата Ханса. Якобы кто-то видел его разговорившим ночью с невидимым собеседником. Якобы, будучи схваченным, он без препирательств легко признался в сговоре с дьяволом, приносившим ему дорогие мясные блюда в обмен на мелкие пакости, которые Ханс устраивал на кухне и в кладовой, портя и переводя продукты.
Надкушенный кусок колбасы был продемонстрирован как доказательство получения платы от темных сил, а подгнившее зерно и подмокшая мука выдавались за подтверждение совершенных братом Хансом гадостей. Тогда преданность отцу Мартину была еще сильна, ему беззаветно доверяли, потому-то монахи и не усомнились в проведенном настоятелем дознании. Их совсем ничего не смущало.
После Ханса схватили Ральфа, потом Алоиза и Якоба, чуть позже Йозефа и Габриэля. Их всех обвинили в сношениях с дьяволом, приходившим к ним в ночной тьме и предлагавшим недозволенное правилами монастыря и Церкви: то еду и крепкое питье, то свидания с женщинами, то способность общаться с мертвыми, то еще что-то, от чего братия сознательно отказывалась долгие годы. Вальтер, к примеру, как-то за общим завтраком признался, что видел чудесный сон, в котором он беседовал со своей умершей матерью. Этого оказалось достаточно, чтобы настоятель назвал брата Вальтера послушником дьявола, намеренно призвавшим нечистого.
Не на шутку монахи встревожились, когда Ханс и Вальтер умерли в своих кельях запертыми снаружи, когда их похоронили то ли ранним утром, то ли поздним вечером, чтобы избежать посторонних глаз.
Подручные отца Мартина подозревали всех и каждого, полагая, что одни монахи уже связали свои души с дьяволом, а другие вынашивают коварные планы, как бы это сделать в будущем. Со временем братия разделилась на тех, кто по-прежнему верил настоятелю, твердо и слепо, и на тех, кто приспосабливался к условиям обитания. Последние считали отца Мартина спятившим, но ради собственной безопасности подсматривали, подслушивали и доносили. Кто-то вынашивал планы бегства с острова, и их хватали незамедлительно.
- Как же уцелели вы? - спросил я Томаса.
Он не ответил, отвел взгляд и разрыдался. Уверен, ему уже задавали этот вопрос и получили ответ, но меня перестал интересовать выбор брата Томаса.
Все новые монахи попадали в одиночные камеры, все новых послушников дьявола изобличали и подвергали изощренным пыткам, чтобы вырвать признание. Однажды Томас нашел на берегу добротную бочку, не разбитую волнами, и спрятал ее. Вторую бочку он выкрал из кладовой и, соединив парой досок с первой, сделал нехитрый плот, на котором нужно было обязательно привязываться, чтобы не свалиться в воду. Трусость перед холодным морем еще долго сковывали Томаса. Он отважился рискнуть, когда монахи стали попадать в пыточные за косой взгляд и безобидное, но слишком громкое слово, когда кого-то из них раз в неделю приходилось хоронить. В ночном море он беспрерывно молился, и Господь явил милость, спас, вынеся его к торговому суденышку.
