Виктор Никитин - Прихоти дня
Обзор книги Виктор Никитин - Прихоти дня
Никитин Виктор
Прихоти дня
Виктор Никитин
Прихоти дня
Вот так бы лежать и лежать, думаешь ты, и ничего не видеть из того, что происходит; если бы ничего не было, было бы намного легче, тогда бы не было июня, жары, футбола, чемпионата мира. О нем ты узнаешь из газеты, которую достал из почтового ящика соседей, движением, похожим на сон. В основном бесплатные объявления. А еще пишут, что сегодня четырнадцатое число, понедельник, и вечером наши будут играть с Бразилией в Севилье на стадионе, вмещающем 68 110 зрителей. Закрыв глаза, ты пытаешься представить себе это число, упакованное в униформу всеобщей неистовой страсти, но у тебя ничего не выходит, представляется только черно-белый футбольный мяч. Правда, он растет, увеличивается в размерах, поскрипывая от натуги; вот-вот он лопнет, разорвав воздух гулким хлопком. И тут вдруг звонит телефон; зрительная пружина дает отбой, ты берешь трубку.
Незнакомый голос тебя узнает сразу. Пока ты соображаешь, кто бы это мог быть, начинаешь соглашаться с ним, с его уверенностью в том, что не ошибся, скорее это ты ошибаешься, сомневаясь в его приглашении встретиться сегодня, ближе к вечеру, в скверике, напротив аптеки, еще Виталик подойдет, с тем чтобы затем пойти в кафе, где будет ждать Сергей... Да, говоришь ты, я свободен, да, смогу, да, понимаю. Но ты не спросил: зачем? Странно, думаешь ты и натираешь руками виски. Очень странно, ведь на самом деле сегодня 14 июня, воскресенье. Да, чемпионат мира, но во Франции, а не в Испании.
Вечер приходит как-то незаметно. Он наступает на пятки летнему дню, толкает его в потное, нагретое плечо, и тот заваливается; никнет его солнечная голова, удлиняются пыльные тени; людей на улицах становится больше, они спешат с работы. Выходишь и ты с незаполненным стадионом в голове. Но процесс уже начался. Полупустые трибуны ждут. Франция, шепчешь ты, чемпионат мира. Главное теперь - не встретить соседей. Дело не в газете. Это так, досадная мелочь. Газетку ты вернешь. Просто тебе сложно лишний раз увидеться с людьми, прожившими свою жизнь недаром. И все-таки встреча на лестнице. Пожилая супружеская пара. Тяжелое дыхание. Медленный подъем. Равномерное движение левых рук, отталкивающихся от перил. Гребцы по порожистой реке жизни. Вместе. "Недаром". Их внимательный взгляд на тебя. Они останавливаются, сушат весла. Пропускают тебя, газету, свернутую в трубочку, и твое скорое, падающее сверху, расстрелянное зубами "р-расте". Ты слышишь, как тебе вежливо отвечают. Все нормально. Здороваться с людьми значит признавать их и себя гражданами одного государства. С тобой здороваются - значит, тебя не вычеркивают.
Идя по улице, ты замечаешь, что все идут против тебя, и это верно: ведь они возвращаются, а ты уходишь. С утра у тебя было ничем не оправданное чувство того, что ты наконец все больше приближаешься к некой границе, отделяющей тебя от реальности. Ведь был уже случай: топоры и вопросы. Стоя на автобусной остановке, ты думал о том, что у тебя нет сил справиться с течением, в которое ты угодил. Даже не надо захлебываться и кричать, делать судорожные движения, все равно никто не поверит, - тихое и спокойное, оно очень тихо и спокойно уносит попавшего в него, не пересекаясь с другими течениями; по одной бесцельной прямой приближается он бог знает в какую гавань. Ты ухватился и подумал: есть параллельные потоки, жизнь над нами просто смеется.
Снова была жара. День лениво развлекался с людьми, и они очень хотели пить, толпились у автомата с газированной водой. Ты услышал, а потом и увидел несколько ударов по нагретому железу, проглотившему монету, троих обалдевших парней, пустую бутылку из-под водки, покатившуюся от них по асфальту. Женщин, детей, стариков не было, и подумал: с ума сошли, в такую жару... Твой взгляд до них измерялся тридцатью-сорока шагами земли, пыли, окурков, осколков стекла, мелких камешков, смятых бумажных стаканчиков из-под мороженого. Наверное, ты долго смотрел на них, на ожидание за их спинами, отодвинувшееся на всякий случай на некоторое расстояние, - долго потому, что не было автобуса. А потом сработало боковое зрение, и ты увидел, что к тебе быстрой походкой направляется человек в солнцезащитных очках, седовласый, загорелый, с сигаретой в руке, в рубашке с коротким рукавом, как у тебя, как у них, у тех, за которыми вы наблюдали оба, а он еще и за тобой.
Он подходит к тебе и говорит: вот это да, привет, стоишь и смотришь, такой здоровый, поможем? Кому? - спрашиваешь ты, действительно не понимая, хотя хотел спросить: вы меня знаете? Ребята выпили, говорит он, надо бы огня поубавить. И все-таки ты спрашиваешь его: мы с вами знакомы? Он неожиданно замирает и быстро говорит: мы с вами не знакомы, не подходите ко мне больше, потом бросает сигарету и идет к троице, с усердием добывающей воду. Все заканчивается мирно: покачиванием голов, улыбками, закуриванием сигарет из одной пачки, взятием под локоток, прогулочным шагом, и ты пытаешься сообразить, а что же там все-таки было? Ты стоишь на месте, седовласый возвращается. Две секунды сжатых губ. Обращение: пару вопросов для прессы можно? Можно, говоришь ты и думаешь, что где-то его видел. Вопрос: что же вы не подошли? Куда? Сюда, говорит он и показывает пальцем, - так расстаются с тем, что позади, уверенно ссылаются на тех, кто за спиной, указывают место, где быть новому городу. Ты говоришь, что там ничего не было. А он тебе: как не было? вы топоры видели? когда там топоры мелькали, видели? когда там начали твориться безобразия? когда там женщины, дети и этот мат? Ты удивляешься, что он так разгорячился, и вдруг улавливаешь слабое дыхание спиртного. Ну это вы насочиняли, хочешь ты ему сказать, но говоришь: ну так уж и... Да, так, прерывает он, и только так, - очень внимательно тебя разглядывая. Вот еще один поток, думаешь ты, и говоришь: нет, не видел. Он: почему же? Ты: не хочется потворствовать статистике. Тебе: а у вас есть данные? Догадываюсь, отвечаешь ты и думаешь: неужели мы оба понимаем, о чем говорим?
Вот тогда ты и решил: граница близка. Ты входишь в сквер напротив аптеки, ступаешь на его белые плиты, отрезанные друг от друга пробившейся травой. Совпадение движений, столкновение лоб в лоб, резкий скрежет и звон в ушах, и вот уже осмелевшие солнечные зайчики набегают на окна противоположного дома, и ты жмуришься, пропадая в отражении своего мутного сознания, в изнеможении от жары, футбола, ничегонеделанья, нехотения. Сколько можно себя проверять? Несколько минут ожидания - вполне бесстрастный период. Ветер умер задолго до полудня. Какой-то потусторонний, размазанный жарой по небу клекот птиц. Поднимаешь вверх голову. Где они? Что за птицы? Ничего не видно из-за бледной жары. Пролетели, издали какие-то звуки - и словно не было их никогда. Садясь на скамейку, разворачиваешь газету, ее нагретые листы, высохшие, ломкие листья деревьев, крылья усталых птиц, как карту местности, по которой долгое время бредешь и теперь хочешь определить свое местонахождение, как чудом уцелевший парус с погибшего корабля, а там все то же: жара, июнь, футбол, чемпионат мира. Твои глаза уточняют масштаб карты, ищут заплаты на парусе и находят письма читателей на второй странице, посвященные предыдущей публикации, в которой был представлен социальный автопортрет антигероя нашего времени. Говорится о цинизме того, кто письмо свое, вызвавшее негодующие отклики, подписал инициалами: "...у него и не может быть ни имени, ни фамилии, зачем они такому субъекту?" - пишет женщина-бухгалтер из Донецка. Ты пользуешься своим зрением, как стенографией, - буквы превращаешь в знаки, лесенкой рассыпающиеся по бумаге, заставляя смысл прочитанного сбивчиво объясняться с прыжками глаз; читать газету как книгу для тебя означает увеличивать ее страницы, переплетать, теснить на корешке золотые буквы, признавать непреходящую ценность того, что наше общество должно самым решительным образом бороться с подобными негативными явлениями, которые как сорняки душат поступательное движение нашего общества, удалять болезненные наросты на здоровом организме, такие люди позорят наше общество, а все почему? а все потому, что "заелись", не хотят трудиться, не хотят вкалывать до седьмого пота, я вот с десяти лет пошел работать, скажу честно: было трудно, и ничего! жили, трудились, строили, а ему все на блюдечке подавай! откуда это равнодушие? вы посмотрите, как раньше плохо жили, зато сейчас... и чего ему не хватает? хлеб есть, под мирным небом живем, ему все дороги открыты, как мать, я не хотела бы иметь такого сына, есть, конечно, отдельные недостатки, но так очернить все, троих родила и еще на полставки, а тут мать слегла, с жиру бесятся, влияние Запада, поднять идеологию на должный уровень, ему бы поработать от зари до зари, как мы с братом батрачили, распустились, отсутствие четких идейных позиций, слишком хорошо жить стали...
Пенсионер из Сибири, инженер из Ленинграда, девушка из Самарканда. Она - будущая учительница, рассказывает восточную легенду, преподает урок натворившим невесть что инициалам, одним словом, якобы купец, постепенно отошедший от дел, забывающий все и всех: мать, отца, друзей, обязанности, отказывающийся от желаний... да вот, кажется, прыжок всех бед, начало глаз: как-то на прогулке он вроде бы в лужу какую-то заглянул и что-то там увидел, с той поры и нашло на него, стал все забывать, отказываться ото всего, в результате уменьшаться в росте, пока в один прекрасный день совсем не исчез. Пенсионер из Сибири: "Не позволим!" Инженер из Ленинграда: "Удар в спину вскормившему его обществу". Женщина-бухгалтер: "Всю жизнь положила". Ты переворачиваешь страницу назад, крыло мертвой птицы, а там в очередной раз сообщают, что все уже устроено и не за что бороться, только живи да живи...
