Виктор Никитин - Легенда дьявольского перекрестка
Он не ответил, отвел взгляд и разрыдался. Уверен, ему уже задавали этот вопрос и получили ответ, но меня перестал интересовать выбор брата Томаса.
Все новые монахи попадали в одиночные камеры, все новых послушников дьявола изобличали и подвергали изощренным пыткам, чтобы вырвать признание. Однажды Томас нашел на берегу добротную бочку, не разбитую волнами, и спрятал ее. Вторую бочку он выкрал из кладовой и, соединив парой досок с первой, сделал нехитрый плот, на котором нужно было обязательно привязываться, чтобы не свалиться в воду. Трусость перед холодным морем еще долго сковывали Томаса. Он отважился рискнуть, когда монахи стали попадать в пыточные за косой взгляд и безобидное, но слишком громкое слово, когда кого-то из них раз в неделю приходилось хоронить. В ночном море он беспрерывно молился, и Господь явил милость, спас, вынеся его к торговому суденышку.
За разговорами с Томасом время текло почти незаметно. Высаживаясь на берег Швенцена, никто из членов комиссии и охраны не ожидал сразу же столкнуться с настоятелем. Перед нами предстал изможденный старик, похожий на восставшего из мертвых, и грязный, словно вылезший из могилы, затопленной дождями. Столь старых людей мне никогда не приходилось видеть. Этой еле передвигавшей ноги развалине по виду было никак не меньше сотни лет.
Возможно он заметил наш корабль и вышел встречать. Ветер дул со стороны монастыря, из-за спины отца Мартина, и все без исключения прибывшие почувствовали запах разложения.
Глаза настоятеля, в которых горел желтый блеск всех известных человечеству хворей, округлились, стоило отцу Мартину увидеть ковылявшего по песку Томаса. Захрипев, старик собирался поднять руку, чтобы указать на что-то, и упал замертво.
Даже не в тот день мне стало известно, что дряхлому настоятелю на момент смерти было всего семьдесят.
Глава сорок шестая
- Ни один замок в монастыре не был заперт, все засовы отодвинуты, крючки подняты, двери и окна распахнуты настежь, - продолжал свой рассказ Пауль Рейхенштейн. - Такой святая обитель простояла не один день, на что указывал помет птиц, попадавшийся на полу, на скудной мебели и в самых неожиданных местах. Ветер гулял по строениям и помещениям, однако не прогонял непередаваемо тяжелый смрад, царивший в монастыре повсюду. Его никто не спутал бы с вонью немытых тел, старья, нечистот или испорченных продуктов. Природа зловония была всем очевидна - трупы. Множество покойников.
Долго искать источник смрада не пришлось. Умершие находились в трапезной за двумя длинными столами. Монахов отравили во время обеда, и некоторое даже не успели дожевать пропитанную ядом пищу. На лицах мертвых отпечаталось замешательство, словно перед смертью они спрашивали сами себя: как же так? Десяток трупов нашли в незапертых кельях, а двоих монахов - в пыточной.
Я слышал об инквизиции, методах и инструментах, к которым ее служители прибегали и прибегают до сих пор, но представить не мог, что нечто подобное шагнет на наши земли, приживется в нашем епископстве. Конечно, орудия истязаний были примитивными, изготовленными без всякого мастерства. Впрочем, так ли важно несчастным, которых мучают испанскими сапогами или на дыбах, качество изготовления инструмента пытки?
В общей сложности удалось обнаружить без малого сотню тел и сорок могил разной давности, при чем брат Томас уверял, что это далеко не все захоронения, потому как многих монахов хоронили тайком, стараясь не оставить никаких следов.
Проведя короткое разбирательство, зафиксировав инцидент и составив необходимое количество актов, комиссия пришла к однозначному выводу: отец Мартин сошел с ума и вследствие обострившейся болезненной подозрительности замучил множество ни в чем не повинных людей, а побег Томаса, возможно, вызвал у него приступ ярости, при котором он решил расправиться с остальными монахами.
Легко и просто расставив точки над "i", члены комиссии засобирались на материк, потому что никто не горел желанием задерживаться на острове, в одночасье превращенном в могильник. Все предполагали переночевать на корабле, как делали два дня до этого, однако разыгравшаяся буря спутала карты и вынудила нас остаться на берегу, благо к тому моменту трупы были захоронены, и непереносимый запах развеялся.
Мне досталась келья рядом с библиотекой. За день я вымотался и мечтал поскорее погрузиться в сон, не задумываться над тем, кому принадлежала эта жалкая комнатка прежде, какие жуткие размышления и откровения помнят ее стены. Вытянуться на короткой кровати было невозможно, и я кое-как умостился, согнув колени и высоко поджав ноги. Едва укрывшись одеялом, я погрузился в дремоту, но окончательно заснуть мне так и не удалось, потому что из угла у двери кто-то заговорил со мной.
Келья была настолько маленькой, что, лежа на краю постели, я мог запросто коснуться рукой противоположной стены, а если бы вытянул ноги, то носочком дотянулся бы до позднего визитера. Но паника захватила меня, и я не мог ни шелохнуться, ни тем более вступить в разговор. Человек и не думал таиться, потому что явно желал быть услышанным. Говорил он громко, самоуверенно сверх всякой меры и ничего не страшась, а бояться ему стоило, ведь он рассказывал мне подлинную историю жизни отца Мартина - исток того кошмара, что случился на Швенцене. И эта история не понравилась бы никому из участников церковного расследования.
- Отец Мартин был еще совсем мальчишкой, - начал свою повесть таинственный незнакомец, - когда в его городе, на центральной площади казнили колдуна. Этот человек был хорошо известен горожанам, у всех имелись о нем исключительно положительные отзывы, так что никто не подозревал в нем последователя темных учений. Перед лицом вечности, испытывая на костре заключительные земные муки, колдун сохранял удивительное спокойствие. Пламя лизало его ноги, а он удрученно рассматривал толпу. Огонь добрался до груди, волосы на голове вспыхнули и сгорели без остатка. И этому колдун не уделил никакого внимания. Он набрал в грудь обжигающе горячего воздуха и прокричал, чтобы наверняка быть услышанным всеми: "Несчастные глупцы, плачьте и умывайтесь слезами, посыпьте головы моим пеплом, ибо вы не понимаете, что творите! Мои книги, брошенные вами в основание костра, есть труды сотен лекарей, врачевателей древности, мыслителей и философов, превзошедших всех нынешних вместе взятых. Сегодня вы сожгли надежды на собственное благоденствие, отказались от счастья. Так что запомните этот момент и скорбите о нем впредь беспрерывно. Еще недавно я пугался огня, сейчас же рад в его пламени покидать мир безграмотной черни. Каждый из вас, кого постигнет болезнь, каждый, кто в невероятных муках будет покидать этот свет, пусть вспомнит мои слова. Пусть вспомнит, что от его доносов или с его молчаливого одобрения погибли великие знания, способные подарить всему человечеству излечение от тяжких болезней, дававшие каждому шанс отсрочить смерть. Знайте, глупцы, что я горюю по векам, прожитым мной не в свое удовольствие, не ради личной выгоды, а в неутомимых попытках помочь вам. Ваши тупые святоши обвинили меня в ереси и колдовстве, в участии в сатанинских ритуалах, поклонении Люциферу. Терзавшие меня так и не вырвали из моих уст угодного им признания и не стали очевидцами истины. Мое настоящее имя Гай Корнелий Лентул, и я появился на свет в старом Риме за полтора столетия до рождения нашего Спасителя. Многие годы я искал секрет долголетия и оздоровления и нашел его в сложных изысканиях, проделав колоссальную работу, пройдя нелегкий путь проб и ошибок. Семнадцать веков, наполненных знаниями, сгорают перед вами. Ликуйте, проклятые, ликуйте сегодня, ведь завтра вам предстоит выплакать глаза от горя".
