Кубинец. Том II (СИ) - Вязовский Алексей

Мы вышли на улицу. Духота Гаваны не казалась такой уж невыносимой, как раньше. Мозг был занят другим. Я шёл рядом с Пиньейро к его джипу, стараясь сохранять внешнее спокойствие, но внутри меня всё бурлило.

Когда мы наконец сели в машину, я не выдержал.

— Амиго Пиньейро, — начал я, — кто будет руководить нашей группой?

«Борода», который уже завёл двигатель, усмехнулся. Он прикурил сигару, выпустив в открытое окно густые клубы дыма.

— Точно не ты, Луис.

Мои плечи опустились. Я ожидал такого ответа, но всё равно почувствовал укол разочарования. Он был прав, но в любом случае это задевало.

— Почему? — спросил я, хотя уже знал ответ.

— У тебя нет опыта проведения таких операций, — спокойно объяснил Пиньейро. — И уж тем более ты не руководил отрядом. Ты, Луис, отличный боец, я знаю. И ум у тебя есть. Но это совсем другой уровень. Здесь нужны не только мускулы, но и хладнокровие, опыт, способность принимать решения в экстремальных условиях. Ты пока что не обладаешь всеми этими качествами. Когда-нибудь потом — да, я верю, ты сможешь. Но не сейчас.

— Надеюсь, это будет не Фунес, — выпалил я, не подумав. Слова сами вырвались наружу.

Пиньейро бросил на меня быстрый взгляд.

— И это не твоё дело, — его голос стал чуть твёрже. — Руководить будет тот, кто нужен для успеха операции. Хочу напомнить, у нас дисциплина. Приказ есть — выполняй.

Я понял, что продолжать этот разговор бесполезно. Пиньейро не менял своих решений. Оставалось лишь попытаться смириться.

Всю дорогу я молчал, но начальник не обращал на это внимания. Курил и даже что-то напевал себе под нос.

Когда мы вернулись на службу, Барба Роха меня не отпустил.

— Давай ко мне, надо кое-что оформить.

Сначала я подписал бланк обязательства о неразглашении. Я его даже не читал — этот был, наверное, во второй сотне таких же. Через мои руки проходили бумаги начальника, в которых секретов побольше, чем в Гаване жителей. Потом Пиньейро достал тоненькую папочку, а из нее — один единственный листочек. Текста на нем не очень много — всего пол страницы, вряд ли намного больше. Но когда я его прочитал…

— Наши израильские друзья поделились, — сказал Пиньейро.

— Это сильно облегчит дело, — пробормотал я, возвращаясь к началу.

— Если окажется правдой, — остудил мой пыл Барба Роха. — Ситуация меняется, агентов там не очень много, отследить всё невозможно. Интересующие нас персоны, — они витиевато обошел слово «люди» по отношению к нацистам, — могли уехать, умереть, поменять внешность, документы. Что угодно. Будь готов к разочарованиям, в нашей работе они неизбежны.

Я кивнул, но снова и снова перечитывал фразу: «Компактные места проживания бывших высокопоставленных нацистов имеются в Кордове (города Ла-Кумбресита и Ункильо), Мисьонесе и Санта-Крусе. Весьма велика вероятность нахождения Йозефа Менгеле в районе города Сан-Карлос-де-Барилоче».

— Где оно, это Барилоче? — спросил я. — Никогда не слышал о таком.

— Где-то здесь, — ткнул Пиньейро в карту Аргентины сильно на юго-запад от Буэнос-Айреса. Полторы тысячи километров.

— Четыре дня на поезде, — прикинул я.

— Бери неделю, не ошибешься, — хмыкнул Барба Роха. — Прямого сообщения нет, пару пересадок придется сделать. Но если ты считаешь, что далеко, можешь остаться в Гаване. Как-нибудь ребята и без тебя справятся.

— Хорошая шутка. Если надо, я и пешком дойду. А что ж так далеко забрались?

— Горы там, говорят, красивые.

Я поёжился. После лагеря повстанцев слово «красивый» рядом с горами в моей голове умещалось не очень.

Следующие дни превратились в бесконечную череду физических и душевных испытаний. Карлос, наш специалист по слежке, взял меня под свою опеку. Не напрасно я боялся этой части обучения. Он совершенно не знал жалости. Высокий, поджарый, с проницательными глазами, он двигался по городу бесшумно, словно призрак, способный раствориться в толпе. Его уроки оказались изнурительными.

— Луис, — объяснил он мне в первый же день, когда мы сидели в кафе, наблюдая за прохожими, — я не надеюсь сделать из тебя специалиста. На это пойдут годы тренировок. Но ты должен хотя бы научиться элементарным приёмам обнаружения и ухода от наблюдения. Если тебя поймают, то вся наша операция может оказаться под угрозой. А нам это не нужно. Но гораздо хуже, если ты притащишь за собой «хвост» и погибнет вся группа.

Его слова звучали логично, но их воплощение в жизнь оказалось настоящим адом. Мы с Карлосом наматывали километры по душным улицам Гаваны. Я учился замечать детали: одни и те же лица в толпе, припаркованные машины, на которые раньше не обращал внимание, незначительные, казалось бы, изменения в поведении людей. Он учил меня растворяться в потоке, сливаться с фоном. Входить в магазин, выходить из другого, перепрыгивать через заборы, чтобы срезать путь, бросаться в толпу. Мои ноги болели, мышцы ныли от постоянного напряжения, но Карлос не знал жалости. Он был неумолим, заставляя меня повторять одно и то же движение десятки раз, пока оно не станет идеальным.

Я чувствовал, как постепенно меняюсь. Мой взгляд стал острее, слух — более чутким. Вроде бы начал замечать то, на что раньше не обращал внимания: лёгкий блеск оптики в окне, незнакомый автомобиль, следующий за нами слишком долго, едва уловимый жест, которым люди передавали друг другу информацию.

Как-то Карлос отпустил меня на небольшой перерыв. Пожалел, может. Или ему самому понадобилось куда-то пойти, не знаю. Я решил зайти в маленький ресторанчик, чтобы выпить кофе и немного отдохнуть. И там, за столиком у окна, я вдруг увидел Соню. Она пила чай, держа чашку обеими руками, и смотрела куда-то вдаль, словно её мысли витали далеко от этого места. Перед ней стояла тарелка с недоеденным эклером.

Я подошёл к её столику.

— Ола, Соня, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более непринуждённо. — Приятного аппетита. Могу составить тебе компанию?

Она повернулась в мою сторону. Её глаза, глубоко посаженные, остановились на мне. В них я не увидел ни удивления, ни радости, лишь отстранённость, замеченная во время первой встречи.

— Привет, Луис, — ответила она. — Присаживайся.

Я сел напротив неё. Заказал кофе.

— Соня, — начал я, когда официант ушёл, — я… я хотел спросить о номере на руке.

Она не отвернулась, не покраснела, не выразила никаких эмоций. Лишь откусила кусочек порожного, сделала глоток и медленно поставила чашку на блюдце.

— Ты имеешь в виду татуировку? — спросила израильтянка.

— Да.

Она сделала глубокий вдох.

— А ты не мастер длинных вступлений, да? Это лагерный номер, Луис. Я побывала в немецком концлагере. Аушвиц. Наверное, не слышал о таком? Даже выговоришь вряд ли с первого раза.

— Я понял. Но…

— Почему ты спрашиваешь? — прервала она меня. — Это не имеет отношения к делу. Скоро четырнадцать лет, как я оттуда вышла живой.

— Имеет, — ответил я, глядя ей прямо в глаза. — Мы охотимся за нацистскими преступниками. Я хочу понять, как далеко ты готова зайти.

Она посмотрела на меня, и в её взгляде мелькнуло нечто, похожее на любопытство.

— Правда ли, что ты предложил идею этой операции? — спросила она, игнорируя мой вопрос

— Да, так и есть, — ответил я.

Соня кивнула.

— Я лично знакома с одним из списка нацистов, Луис, — призналась она, вроде бы тем же голосом, но в нём появилось какое-то почти неуловимое напряжение. — С Йозефом Менгеле.

Моё сердце пропустило удар. Менгеле. Ангел Смерти. Я с ним тоже немного знаком, только лучше помолчу об этом.

— Мы с братом попали в Аушвиц летом сорок четвёртого, — продолжила она, глядя мимо меня в окно, словно она видела там не прошлое, а будущее. — Ему было пятнадцать, мне — четырнадцать. Совсем ещё детьми. Нас разлучили сразу же. Брата отправили на работы, а меня… меня скоро поместили в барак, где проводили опыты над людьми. Менгеле часто приходил туда. Он был очень… внимательным. Он смотрел на нас, словно мы не люди, а какие-то насекомыми.