Джон Скотт - За Уралом. Американский рабочий в русском городе стали
На следующей странице я прочитал длинную статью, написанную партийным работником, руководителем партийной ячейки, под названием: «По-большевистски выполнять решения пленума райкома». Оказалось, что на пленуме районного комитета было вынесено решение, что в каждую партячейку нужно принять несколько новых членов, однако партячейки не справились с этой задачей и никто пока не принят. Автор статьи бил себя в грудь, объяснял, что он не понял решения об увеличении партийных рядов, но теперь все осознал и примется за работу. В статье не говорилось, что одна из основных трудностей в решении этого вопроса заключается в следующем: большинство желающих вступить в партию не могли получить необходимые рекомендации от старых членов партии, потому что число последних уменьшилось, и они все более и более неохотно давали какие бы то ни было рекомендации.
На другой странице был опубликован отчет об итогах работы предыдущего дня на комбинате:
На третьей странице газеты фигурным крупным шрифтом было напечатано: «Литературная страница», там было несколько стихотворений, присланных школьниками и слесарями-водопроводчиками, а также статья, написанная местной литературной знаменитостью и озаглавленная: «Первые стихотворения начинающих поэтов».
Боб вышел из нашей квартиры поздно ночью, и больше мы с ним не виделись. Он был убит в Испании, где сражался в чине майора[71] в составе Интернациональной бригады. Но когда я упаковывал вещи в 1931 году[72], я обнаружил газету, которую когда-то переводил Бобу, и напечатанный под копирку экземпляр его записей.
Глава V
В конце 1937 года я взял отпуск и поехал в Америку. Более пяти лет я провел в Магнитогорске, работая и занимаясь учебой. За исключением нескольких поездок в Москву и по Уралу, каждая из которых явилась не дольше одной-двух недель, я все время работал. Я хотел поехать домой и взглянуть на Америку. Маша тоже поехала бы вместе со мной, но она была советской подданной, и официальные власти отказались выдать ей заграничный паспорт.
После обычных проволочек я получил советскую визу на выезд и въезд и отправился в Москву, где с восторгом обнаружил, что могу купить билет до Нью-Йорка за рубли, хотя я не мог официально купить на деньги, заработанные мною в Магнитогорске, ни единого доллара или франка.
По мере того как я ехал все дальше и дальше на запад, пересекая Европу, большие и маленькие города становились все чище и чище, вокзалы, станции и маневровые пути все более ухоженными, а пассажиры, садящиеся в поезд и выходящие из него, были все лучше и лучше одеты.
Когда в Париже я вышел из скорого поезда, меня поразило большое количество разнообразных товаров. На каждом шагу кто-то пытался мне что-нибудь продать. Магазины были доверху набиты разными предметами, буквально умоляющими о том, чтобы их купили. Квартиры и номера в гостиницах стояли пустыми в ожидании того, чтобы их сняли или заняли. В России ожидание в очереди за хлебом или другими продуктами могло длиться несколько минут, в очереди за хорошим шерстяным. костюмом можно было стоять часами, а за велосипедом — днями; во Франции и в Америке эти товары производились в избытке и даже мешали нормальному функционированию торговли в промышленности.
В Советском Союзе экономика была дефицитной, а страны капитала боролись с избыточной экономикой. Я уже знал об этом, однако все значение этой фразы смог полностью осознать только выйдя из здания вокзала Гар дю Нор в Париже, после того как провел в Советском Союзе пять лет.
Я зашел в ресторан и заказал себе лучший шатобриан, какой только у них имелся. Пока я его ел, двое крепких, здоровых французских рабочих, по всей вероятности безработные, вошли туда просить милостыню. Во всей России вам было бы не найти куска мяса, так хорошо приготовленного и поданного, как тот шатобриан, который я ел, но вы могли проехать весь Советский Союз из конца в конец и не нашли бы двух здоровых и крепких, горящих желанием работать, мужчин, которые не могли бы найти себе работу. С другой стороны, эти двое французов — chomeurs[73] — были одеты лучше, чем большинство русских квалифицированных рабочих.
Уровень жизни во Франции и особенно в Соединенных Штатах несравненно выше, чем в Советском Союзе, и это бросалось в глаза на каждом шагу во время той поездки в 1937 году. Обеды рабочих коксовых печей в Магнитогорске состояли в основном из большой тарелки горячего, но жидкого супа и полфунта черного хлеба. Более высокооплачиваемые рабочие заказывали еще и мясо. У французских рабочих обеды были гораздо лучше; у них имелись велосипеды и обычно две-три комнаты на одну семью. Русские семьи, как правило, жили в одной комнате, велосипеды считались роскошью так же, как и хорошие кожаные ботинки и шерстяная одежда.
Бросалось в глаза и еще одно различие. В России за те пять лет, которые я там провел, материальные условия улучшились по крайней мере на сто процентов. Во Франции они остались такими же, возможно даже ухудшились. В Америке, вероятно, слегка улучшились, хотя я сомневаюсь, чтобы они изменились намного. Может быть у русского рабочего было всего не так уж много, но он чувствовал, что в следующем году получит больше. Его дети учились в школе и были уверены, что потом им будет предоставлена работа. Русский рабочий был обеспечен на тот случай если он заболеет, точно так же, как и его дети. Безработица уже была забыта. Таким образом, он был, в сущности, настроен бодро и оптимистично, хотя его и беспокоили насущные проблемы, которых не было у большинства трудящихся других стран.
Я обнаружил, что мои старые друзья в Америке обеспокоены безработицей, ростом налогов, возросшей платой за медицинское и стоматологическое обслуживание, они беспокоились о том, как дать своим детям возможность закончить колледж, и, вероятно, больше всего их беспокоили общая тенденция развития американского общества и надежность социологических и экономических принципов, на которых оно было основано.
Разговаривая с людьми во Франции и в Америке, я был поражен интересом, проявляемым ими к Советскому Союзу, а также широко распространившимися неверными представлениями о России и вообще обо всем русском. У всех имелось на этот счет свое собственное, упрямо отстаиваемое мнение. Коммунисты и сочувствующие им люди считали Россию панацеей от всех зол. Они даже и слушать не желали никакой критики в адрес советской системы, руководителей в Кремле или «социализма» в том виде, как его строили в Советском Союзе. Другие были насквозь пропитаны историями Юджина Лайонса и не хотели даже допустить мысли о том, что Россия достигла чего-то еще, кроме хаоса, страданий и беспорядков. Они рассерженно отмахивались от явных успехов русских в промышленности и материальной сфере. Любой экономист или бизнесмен должен был бы видеть, что возросшее в три раза за одно десятилетие производство чушкового чугуна — это серьезное достижение и оно несомненно будет иметь далеко идущие последствия и может повлиять на расстановку экономических и военных сил в Европе. Чушковый чугун — это чушковый чугун, и не имеет значения, что доменные печи были построены специалистами-заключенными и раскулаченными крестьянами.
