Роберт Лесли - Медведи и Я
Обзор книги Роберт Лесли - Медведи и Я
Автор, Роберт Франклин Лесли, — прекрасный натуралист, великолепно знает природу и животный мир Канады. Написана книга увлекательно, с любовью и добрым юмором. Лесли наполовину индеец, и его отношение с природой носит отпечаток давнего и полного единения с природой, так присущего когда-то обитателям Североамериканского континента.
Медведи и Я
(Роберт Фрэнклин Лесли)
Моей жене, Ли Роша Лесли
Robert Franklin Leslie
The Bears and I
Ballantine Books, New York, 1974
Как я породнился с медведями
На глобусе пятьдесят пятая параллель опоясывает Британскую Колумбию точно посередине. Эта воображаемая линия пересекает озеро Бабин, которое протянулось извилистой синей лентой шириной в пять миль и длиной в двести километров. Все триста миль береговой линии, опоясывающей глубокую впадину, в которой покоится озеро, представляют собой крутые откосы, осененные зеленью хвойных лесов, которые далеко простираются вокруг, перетекая через окрестные холмы и затопляя величественные уступы горного массива Бабин. Эти горы с их плоскими или округлыми вершинами кажутся менее внушительными, потому что очертания их скрадываются густыми лесами, в которых произрастают могучие ели, пихты, хемлоки.
Там, где ответвляется южный рукав озера, протянувшийся с востока на запад, озеро Бабин разливается на сотню километров, растекаясь по множеству каньонов среди высокогорных вересковых пустошей. Другой рукав, устремленный на север, словно длинный указательный перст, тянется еще на пятьдесят пять километров. Ярко контрастируя с суровым, а порою просто угрюмым лесным ландшафтом, светлая, сверкающая даже в пасмурные дни песчаная полоса отделяет зелень лесов от озерной синевы. Сверху озеро Бабин похоже на широкую реку, которая спокойно течет по извилистому руслу.
Севернее фактории Топли-Лендинг у моего друга Ред-Ферна, индейца из племени бобров, был хороший и удобный бревенчатый дом, туда можно было добраться на каноэ за полтора дня, если встречные ветры давали себе небольшую передышку. Дом этот возвышался, словно орлиное гнездо, на южном берегу речки Наггет-Крик, которая с запада впадает в озеро Бабин. Долгими предзакатными часами я лежал в гамаке, подвешенном на террасе перед входной дверью, и наблюдал, как лоси и медведи переплывают озеро. Летом Ред-Ферна не было, он нанимался валить лес для лесопильного завода в Пенделтон-Бее и уступал мне на это время свой дом за четвертую часть того золота, что мне удастся намыть в Наггет-Крике. Таким образом я хотел раздобыть денег, чтобы «застолбить» место для учебы в колледже. Поэтому мы и называли наш договор «сделкой о долевом участии».
Летом индейцы племен талтан, бабин, секани и каска на законных правах разрабатывали свои участки в северной части озера, и их долбленые пироги, лодки типа «Гудзонов залив» и каноэ «Питерборо» часто бороздили водную гладь между их летними стоянками и факторией, где они взвешивали свои скудные крупицы золота и получали в обмен «пойло» (черный ром), дрожжи, продовольствие, инструмент, джинсы и другие необходимые им вещи, которые в лесу не добудешь. В зимние месяцы молодые индейцы в основном занимались трапперством или валили лес для лесопромышленной компании поблизости от фактории. Старики шили из крашеных лосевых шкур мокасины или делали лучшие в мире снегоступы из сыромятной кожи на березовых рамах, наподобие медвежьей ступни. Летом они служили разменной монетой при торговле с Компанией Гудзонова Залива в Форт-Принс-Джордже.
Как-то под вечер в конце июня я ловил на спиннинг рыбу, пристроившись на выступе скалы в устье речки Наггет-Крик. Воздух звенел от щебета поздних перелетных птиц. Мимо протарахтела моторка, в которой громко переговаривались два белых охотника, они возвращались из «боскуэй», как индейцы называют дикий лес. Ветерок трепал шерсть на огромной мохнатой глыбе, возвышавшейся посередине лодки как безмолвное доказательство успешной охоты на медведя. Все время, ловил ли я рыбу, промывал песок или просто бродил по окрестностям, я ощущал где-то поблизости присутствие черных медведей и медведей гризли, вапити, других оленей и лосей. В то лето уже по крайней мере дважды индеец-проводник с озера Барнс привозил охотников, желавших добыть медвежью шкуру, и любителей рыбалки.
Едва моторка обогнула маленький мыс, выдававшийся в озеро, как из леса севернее устья Наггет-Крика выбежали три медвежонка-барибала, каждый не больше плюшевого медведя, и старая костлявая медведица. Эта четверка пробежала по берегу, с плеском прошлепала по мелководью к скале, с которой я ловил рыбу, и стала клянчить у меня улов. Моторка с охотниками еще была видна.
— Убирайтесь в лес, дурачье! — закричал я. — Неужели вы не чуете, что у них в лодке?
Я так махал руками и кричал, что медведи испугались и спрятались в ивняке, который рос чуть выше по течению. По звонким шлепкам и визгу, доносящимся из кустов, я понял, что старая медведица пытается навести порядок. Мне было ясно, что охотники могут увидеть медведей, а те их не почуют, потому что ветер дул в сторону моторки.
Мокрые и усталые, медвежата наконец нашли безопасное пристанище на высоте тридцати метров от земли на гигантской, поросшей лишайником пихте, которая не одно столетие простояла на скале на моем берегу Наггет-Крика. Из своего убежища на ветке, нависающей над рекой, они следили за медведицей, которая пряталась в зарослях ивняка и ольхи. Всякий раз, когда я кидал ей рыбу, медвежата издавали хриплое, гортанное «Мо! Мо!», обозначающее голод. Медведица не разрешала им спуститься.
Клев был хороший, и я оставался на реке до заката, стараясь наловить побольше радужной форели, которую я собирался закоптить в дыму от осиновых листьев на кленовых углях в коптильне Ред-Ферна, за нашим домом. Иногда я поглядывал на старую пихту на обрыве, но почти не обращал внимания на три пушистых черных клубочка, скуливших на ветке.
В тот вечер, отдыхая в сумерках на верхней ступеньке крыльца и наслаждаясь трубкой, я подивился тому, что медвежата не спустились с дерева и не убежали по своим медвежьим делам. Но все это, конечно, не мое дело и вмешиваться я не собирался.
А старую смирную медведицу я знал давно. Последние два лета я подкидывал ей объедки. Я знал, что по возрасту она не может быть матерью этих малышей. Значит, их мать застрелили. Старая медведица усыновила сирот, как это всегда бывает здесь, на севере, когда детеныши остаются без родителей. Но медведица была стара, медлительна, страдала ревматизмом, да и по возрасту уже ей не достало бы терпения и выдержки, чтобы два года опекать троих малышей. Медвежата-тройняшки мельче двойняшек и нуждаются в материнской заботе еще один год после своей первой зимовки.
Сколько раз за прошедшие тридцать с лишком лет вспоминал я то, что выкинула эта почтенная медведица потом!
