Анатолий Арамисов - Французская защита
В этот будничный, пыльный, обыденный и скучный.
Но там, в Париже, он на своей «шкуре» убедился в том, что слова о ностальгии по Родине — не пустой звук
Иногда до отчаяния, нестерпимо больно, эта ностальгия стегала его душу.
И вот он — здесь.
Виктор открыл дорожную сумку, вытащил свои вещи и упакованные в разные коробки подарки для родных. Лиза искоса наблюдала за ним.
— Это тебе! — Одинцов протянул жене набор французской косметики.
— Мерси боку! — раздраженно бросила супруга, и, не заглядывая внутрь упаковки, бросила ее на диван.
— А это я Наташеньке привез — спокойно проговорил Виктор, разворачивая большой пакет с игрушками и одеждой для дочки.
— Ну ну.
— Это твоим родителям, — продолжал Одинцов, вытаскивая два флакона туалетной воды.
— А свою мамочку не забыл? — ехидно спросила Лиза.
— Нет, конечно, — невозмутимо продолжал Виктор, вынимая из сумки запечатанный сверток.
«Интересно, пройдется сейчас, как обычно, в адрес своей свекрови, или смолчит?» — подумал он.
Лиза смолчала.
— Алло! — громко проговорил в трубку Одинцов. — Элеонора Владимировна, здравствуйте!
Голос тещи, нараспев произнесший было жеманное:»Я слушаю-ю…», встревожено смолк.
— Алло, — повторил Одинцов, — это я, Виктор!
В трубке помолчали, потом, наконец, послышалось:
— С прибытием, зятек…
Сарказм, смешанный с презрением.
— Спасибо. Позовите, пожалуйста, Наташу к телефону.
— Наташенька легла поспать, она недавно покушала.
— Я заеду за ней через пару часов.
— Не стоит, наверное.
— Она моя дочь, и мне решать, стоит или нет, понятно!? — телефонная мембрана тещиной трубки физически ощутила стальные нотки голоса Одинцова.
Тепло наполненной ванны успокаивало нервы.
Виктор закрыл глаза, и перед ним опять стремительно понеслись картинки последних месяцев. Они падали на сознание брызгами разноцветной мозаики, причудливо переплетаясь между собою черно-белыми кадрами тюремных мгновений, карими вспышками глаз Симоны, мягкими тенями профиля Женевьевы, радостно-ожидающими всполохами надежд-силуэтов лиц Жоржа, Василия Петровича, других новых знакомых… «Что же здесь случилось? Неужели Лиза изменяла мне?» — опять эта мысль вонзилась в мозг, когда Одинцов смывал с себя белую мыльную пену.
Двоякое чувство владело им в эти минуты. С одной стороны, такая мысль казалась невыносимой, бредовой, неприятно-тяжелой. С другой, — одновременно облегчающей, если смотреть правде в глаза.
Он чувствовал, что его сердцем неумолимо-медленно, но верно завладевает другая женщина. И подтверждение догадки было бы тем дамокловым мечом, который разрубил бы клубок мучающих Одинцова сомнений. И только мысль о любимой дочери заставляла его сердце болезненно сжиматься: разрыв между родителями неизбежно нанесет девочке моральную травму.
Теща с тестем жили в километре от Лизы и Виктора. Он, взбодрившись принятой ванной, решил пешком прогуляться до их дома на Пролетарке. Москва стремительно менялась.
Как грибы после дождя росли новые торговые палатки и павильоны. В бывшей стране всеобщего дефицита зловеще наступал товарный переизбыток, которым так пугали учебники по экономическому социализму. Народ, как ни странно, не выражал возмущения по этому поводу. Разленился, видимо.
Теперь, чтобы купить необходимую вещь, не нужно было с утра мчаться в ГУМ или ЦУМ, интересуясь, что там «выкинули»? И стоять часами в очереди с наслюнявленным химическим карандашом номере на ладони. «Колбасные эшелоны» с провинции канули в прошлое.
Вместо них шли другие, не менее неприятные, как потом оказалось, — составы с южных территорий бывшего СССР.
Москву и другие крупные города заполоняли выходцы с Кавказа.
Тонкий ручеек миграции в брежневские — горбачевские времена превратился в мутный горный поток, захлестнувший Россию.
Гости с солнечных республик чувствовали себя хозяевами на новых местах. Куда ни брось взгляд: вот они, в обычных спортивных костюмах или черных брюках с ботинками в любую жару, невысокие, сидят в характерной позе на корточках; гыр-гыр-гыр — быстрый говор незнакомых восточных слов режет слух, вызывая смутное раздражение.
Виктор шел по левой стороне Воронцовской улицы, которая быстро обрастала офисами различных фирм.
Мимо него, озабоченно обсуждая перспективы своего роста, прошла стайка молодых девушек с одинаковыми пакетами «Орифлейм». Внезапно одна из них остановилась и бойко воскликнула, обращаясь к
Одинцову:
— Мужчина! Хорошую туалетную воду не желаете? Или косметику для жены? Натуральную, из Швеции!
Виктор притормозил и улыбнулся:
— Спасибо, я только сегодня привез ей натуральную из Франции.
— Ого! Счастливая жена у Вас! Эх! И где же я раньше была? — в голубых глазах девушки мелькали веселые чертики.
— Где хорошо, там нас нет, Ленка! — засмеялась вторая. — Все толковые мужики давно разобраны, осталось только то, что в проруби плавает, да вот эти…
И она кивнула в сторону красных «Жигулей», которые медленно ехали вслед группе девчонок рядом с тротуаром.
Из окна высунулись черная шевелюра и горбатый нос размером с автомобильное зеркало.
— Дэвушки, а дэвушки! Садис, подвезем куда надо! — голова вылезла из окна на полметра.
— Спасибо, мы уж как-нибудь сами! — со злостью в голосе проговорила Ленка.
— А может, подъедем? — негромко спросила третья, низенькая полноватая девушка. — До метро еще далеко топать с нашим сумками.
— Ага, сейчас! Ты что, дура? — Ленка покраснела от возмущения. — На прошлой неделе две мои подруги вот так же сели доехать до метро.
— И что? — полюбопытствовала толстушка.
— И ничего хорошего! Вывезли за город и… — Ленка сделала паузу, быстро взглянув на Одинцова, — хорошо, что не убили, еле домой добрались к ночи.
Кавказцы услышали разговор девушек.
Из окна машины раздались грязные выкрики:
— Так вас и надо е***, а потом убивать, сучки драные!
Девчонки, опустив головы, быстро пошли в сторону метро «Таганская». Красная машина продолжала ехать вдоль тротуара, изрыгая отборные ругательства. Сидевший за рулем кавказец не отставал от своего земляка на пассажирском сидении.
И отвлекся немного.
Виктор повернулся, чтобы продолжить свой маршрут до Пролетарки, как через секунду услышал рядом с собой визг тормозов и глухой удар. Инстинктивно отпрянув в сторону, он обернулся.
Увиденная им картина заслуживала пристального внимания телевизионщиков из «Хроники происшествий».
Огромный джип цвета мокрый асфальт буквально смял левый борт и багажник машины гостей с Кавказа.
Жигули напоминали теперь металлическую гармонь, которой нет уже смысла распрямляться для дальнейших путешествий.
Дети гор, увлекшись своими советами и замечаниями в адрес девушек, вывернули влево, объезжая припаркованный автобус и не заметили мчащийся по улице внедорожник Но это было еще полбеды.
Из дверей джипа, не спеша, вылезли три темно-малиновых костюма.
Их вид не сулил гостям столицы ничего хорошего.
И точно — спустя двадцать секунд возмущенно-гортанные крики кавказцев сменились на новые звуки.
Похожие Одинцов слышал в детстве, когда был у бабушки в деревне. Их сосед, тракторист-великан дядя Боря резал таким же большим ножом упитанного хряка по имени Васька.
Виктор позвонил в третий раз, и за массивной металлической дверью наконец-то зашевелились.
Круглое окошечко дверного глазка потемнело: хозяева изучали обстановку на лестничной площадке.
— Это я, Виктор! Открывайте, Элеонора Владимировна! — громко произнес Одинцов.
Он не любил тещу, которая при всяком удобном случае прозрачными намеками пыталась уколоть мужа своей дочери.
Она насаждала тот же матриархат в семье Одинцова, что царил у неё дома. Супруг Элеоноры, невысокий лысоватый бухгалтер был типичным подкаблучником, давно смирившись с этой ролью.
Лизина мама работала администратором одного из столичных театров и считала себя вхожей в богемный круг известных актеров.
За дверью щелкнул замок, и она приоткрылась. В образовавшейся щелке, перетянутой стальной цепочкой, доминировали ярко накрашенные губы.
Словно не узнавая зятя, женщина еще секунд десять смотрела перед собой; наконец она медленно открыла дверь и, повернувшись, пошла внутрь квартиры.
Виктор вошел, снял обувь и посмотрел на себя в большое зеркало в прихожей.
«Так. Только спокойнее. Без эмоций… Девочка моя!»
— Паааа-па-ааа!! — громкий крик Наташи, наверное, слышал весь дом. Девчонка, стремглав пронесшись по коридору, повисла на шее отца.
Родное тельце, знакомый запах волос.
