Анатолий Арамисов - Французская защита
«Ну что ты, не мужик, а? Бывает, да, знаю — просрочил время. Неужели разборки из-за такой ерунды начнешь?»
Француз внимательно осмотрел Одинцова с головы до ног.
Вкус Симоны при выборе одежды сработал.
«Приличный месье, такие никогда не нарушают визовый режим… странно… ладно…черт с ним!»
И француз хлопнул штампом по страничке паспорта русского.
Аэробус А 310, не спеша разогнавшись своей огромной массой по бетонке аэропорта Шарль де Голь, взмыл во французское небо.
Виктор закрыл глаза и откинулся в кресле.
Наконец то!
Он сегодня будет в Москве!
Дома. В России. На своей Родине.
Он думал за эти три часа полета обо всем.
Быстрым калейдоскопом мелькала его жизнь.
Прежняя. Серо-будничная. Лишь улыбка дочери раскрашивала ее в более радостные тона.
Этот кошмар Торси и Vert Galant.
Он вспоминал Лёху, Юрка и французских заключенных. Его друг, лежащий среди льда тюремного морга, не давал Одинцову право безмятежно улыбаться, забыв обо всем.
Он вспоминал Женевьеву.
Свой выход из неволи.
Новых друзей. Одинцов чувствовал, что должен вернуться, чтобы не подвести их.
Но он бы вернулся в любом случае. Даже, если бы не должен был играть за новую команду.
Глаза Симоны, провожавшей его в аэропорту, заставили бы его это сделать.
Она не поцеловала Виктора на прощание.
Но выражение глаз девушки было дороже любого поцелуя.
Что-то резко щелкнуло в ушах Одинцова.
Самолет снижался.
Миловидная бортпроводница, благосклонно наливавшая Виктору сверх нормы пиво «Будвайзер», наклонилась к пассажиру:
— Пристегните ремень, пожалуйста. Через десять минут садимся.
В микрофонах самолета послышалось:
— Наш самолет приземлился в аэропорту «Шереметьево-2». Температура за бортом плюс шестнадцать градусов…
Его никто не встретил.
— Станция метро «Таганская», переход на кольцевую линию! — привычный голос в вагоне метро вывел Виктора Одинцова из состояния усталой задумчивости.
Его остановка. Знакомая до мелочей.
Ничего не изменилось за эти три с небольшим месяца. Но Виктору казалось, что здесь он отсутствовал вечность. Или, по крайней мере, три года.
Он миновал подземный переход и поднялся на шумную улицу. Августовский вечер мягко стелил волны прохладного ветерка на разгоряченный дневным зноем асфальт.
Огромная пробка перед въездом на Таганскую площадь дымила сотней выхлопных труб. Вот и большой гастроном, куда Виктор ходил за продуктами.
Ого! Как быстро!
Привычные запахи смешивались с ароматами восточного кафе, выстроенного в отсутствие Одинцова.
В нем суетились смуглолицые кавказцы, обслуживая посетителей. Капитализм уверенно наступал на обломки горбачевской перестройки. Виктор перекинул дорожную сумку на другое плечо и ускорил шаг.
Вот показались контуры его многоэтажки. Сладкое волнение сдавило грудь, участившийся пульс отзывался в висках в такт шагам: «Скорее бы… скорее бы…»
Одинцов был расстроен.
Интуиция подсказывала ему, что отсутствие жены в аэропорту неслучайно.
Перед самым вылетом он позвонил домой. Телефон не ответил.
«Где же они были? Где?»
Уезжая в аэропорт, он попросил Василия Петровича еще раз связаться с Москвой и сообщить о времени прилета в Москву.
В подъезде лифт не работал.
Виктор чертыхнулся, поправил сумку и потопал пешком на десятый этаж
На лестничной площадке, отдышавшись, через минуту нажал на знакомую кнопку звонка.
Сердце Виктора учащенно билось, он не ожидал от себя такого сильного волнения перед встречей с родными. Видимо, тот факт, что они не встретили в Шереметьево, подействовал удручающе.
— Кто? — знакомый голос заставил Одинцова обрадовано улыбнуться:
— Я это, муж твой.
Пауза.
Потом равнодушное:
— Сейчас.
Жена стояла на пороге, заспанная, с растрепанными волосами, хмуро глядя Виктору в глаза.
Как будто он вышел во двор вынести мусор и забыл ключи от квартиры. Буднично. Гадко-холодно.
— Проходи, — она посторонилась и, зевая, закрыла рот маленькой ладошкой.
— А где Наташа?
— У мамы.
Виктор медленно вошел в свою квартиру. У него было ощущение, что в ней как-то всё изменилось, с кухни долетали незнакомые запахи, мебель была переставлена, куда-то исчезла их супружеская кровать.
Вместо нее в углу большой комнаты стоял диван, покрытый зеленоватым гобеленом.
Виктор снял обувь, поставил дорожную сумку в угол прихожей и вопросительно взглянул на жену:
— Ну что, Лиза, не радуешься моему приезду?
Та нервно передернула маленькими плечами:
— А что мне радоваться? Явился, не запылился! Еще бы с годик там в своей Франции посидел!
Лиза была красива в девичестве.
Пышные русые волосы, тонкие, вьющиеся, она заплетала в длинную косу.
Мужчины часто смотрели вслед, когда она цокала по асфальту на высоких каблучках, затянутая в модные джинсы, которые подчеркивали ее осиную талию.
В больших серых глазах летали чертенята, Лиза любила посмеяться, поострить, немного поиздеваться над собеседником.
Пофлиртовать с мужчинами.
Вздернутый носик придавал лицу особый шарм, и лишь немного тонковатые губы чуть портили впечатление.
Шесть лет назад они поженились.
После того, как почти полтора года Одинцов ухаживал в своем НИИ за молоденькой секретаршей шефа.
Он, перспективный сотрудник института, увлекся Лизой настолько, что забросил работу над кандидатской диссертацией.
Но потом, когда они сыграли свадьбу, взялся за дело и успешно защитился.
Родилась Наташа, и Виктор сразу почувствовал перемену в жене.
Она как-то по-женски странно охладела к нему. Одинцов ничего не понимал, его попытки серьёзно поговорить на эту тему заканчивались раздражительными криками супруги.
Она отдалялась.
Положение усугубилось проблемами на работе Одинцова.
НИИ разорилось и фактически перестало работать.
Зарплату задерживали.
Лиза устроилась секретаршей в другое место, в одну из первых в стране крупных, перспективных фирм.
Все чаще стали повторяться ситуации, когда семья жила на деньги, получаемые женой.
Теща презрительно коротко разговаривала с ним по телефону, требуя позвать к трубке дочку или внучку.
Виктор мучительно искал выход.
Он не бросал свое страстное детское увлечение — шахматы, занимаясь по вечерам теорией два — три часа в день. По выходным он ехал на Гоголевский бульвар, в ЦШК, и бился там с блицтурнирах с профессионалами. Когда стало плохо с финансами, частенько наведывался в парк Сокольники, где играл на деньги с завсегдатаями или заезжими фраерами.
Он каждый раз что-то выигрывал, но этих средств не хватало.
Лиза всегда следила за модой и любила хорошо одеваться. Данный прискорбный факт предстал перед Одинцовым во всей своей удручающей тяжести после того, как они сыграли шикарную свадьбу.
И Виктор решил сыграть ва-банк, уйдя из убогого НИИ на вольные «хлеба» шахматных профессионалов.
— …Но ты же знаешь, что я там не загорал в Ницце! — возразил Одинцов.
— Знаю! А что мне толку от этого знания! Денег от него не прибавилось! — тембр голоса супруги знакомо повышался:
— Какой толк получился от твоей поездки! В тюряге французской отдохнул, а я тут ребенка должна одна тянуть! Ишь ты, разоделся как дэнди! Одинцов попытался объяснить:
— Ну так получилось, понимаешь! Не сдержался я, когда меня кинули организаторы в Торси.
Лиза резко подняла брови:
— Так получилось?? Не сдержался?? Да просто боишься признаться себе в том, что ты — неудачник!
Виктор вздохнул, прошел на кухню и открыл холодильник.
Он затылком чувствовал холодно-брезгливый взгляд жены.
Достав лежащий на полочке пакет молока, он поставил его на кухонный стол и потянулся за стаканом.
Взгляд Виктора упал на незнакомую стеклянную конструкцию.
— Ты что, стала курить? — удивленно спросил «неудачник», повернувшись к Лизе.
Та, быстро подойдя к буфету, выхватила из рук мужа пепельницу.
— Закуришь с такой жизни! — нервно проговорила женщина, и с громким стуком водрузила стекляшку на подоконник.
Они молчали.
Виктор пил молоко, рассеянно поглядывая в окно. Комок подкатил к горлу, и в груди стало чуть больно от накатывающейся обиды.
Смутное подозрение толчком ворохнулось в его сознании, но он поспешил отбросить это невероятное предположение. Мысли Одинцова снова и снова улетали во французское «вчера»…
Он как будто прибыл сюда из другого мира, незнакомого, красиво-пуга-ющего, строгого и заманчивого.
