Анатолий Арамисов - Французская защита
Родное тельце, знакомый запах волос.
У Одинцова забилось сердце. Дочка прижалась лицом к его груди, и, казалось, слушала эти удары.
Наконец, Виктор осторожно опустил девочку на пол и, присев, заглянул ей в глаза:
— Ну, как ты тут без меня?
— Почему тебя так долго не было? — обиженно надув пухлые губки, вопросом на вопрос ответила дочка.
— Так получилось, Наташенька, я хотел раньше приехать, да не смог.
— Ты сидел в тюрьме? — без обиняков спросил ребенок.
Одинцов бросил быстрый взгляд над головой девочки.
Элеонора Владимировна, поджав накрашенные губы, наблюдала за внучкой и зятем. Из-за ее спины выглядывал тесть.
— Здравствуйте, Семен Павлович!
— Здравствуйте, Виктор — тихо произнес родственник, — с возвращением…
— Спасибо — Одинцов выпрямился, протянул руку к небольшому пакету.
— Вот, для вас подарки из Парижа.
Виктор чувствовал себя неловко. Вопрос Наташи как бы вернул его к реальной действительности, заставил посмотреть на себя глазами своих родственников.
Да, он уехал за границу заработать деньги, а вместо этого сел в тюрьму, заставив всех переживать за него.
— Благодарствуем! — в каждой букве брошенного тещей слова было столько яда, что, вероятно, хватило бы для изготовления целой партии целебных лекарств.
— А мне подарок? — глаза девочки расширились от удивления и обиды.
— Твои подарки я оставил дома. Сейчас мы пойдем туда, и ты их получишь.
— Ура! — Наташа запрыгала на одной ноге. — А что ты мне купил?
— Много чего. Там увидишь…
— Ну что, папа, ну что? — затеребила рукав дочка. — Скажи, пожалуйста! Извечное любопытное женское нетерпение. Оно начинается с момента, когда прекрасный пол начинает членораздельно разговаривать и заканчивается лишь с прекращением этой функции организма.
— Игрушки, одежда, придем, и все получишь!
— Ура! Как здорово! — Наташа заглянула отцу в глаза и снова посерьезнела:
— А ты похудел, папочка. В тюрьме плохо кормили тебя?
— Кто тебе сказал, что я был в тюрьме?
— Бабушка. И мама тоже говорила. А мы большой диван купили, знаешь?
— Да, видел.
— А что, теперь мы будем жить все вместе?
— Как все вместе? — не понял Виктор.
— Ну, вместе с дядей Гогой. Это он притащил нам красивый диван и стал жить в нашей квартире.
Виктор почувствовал, как кровь отхлынула от его лица.
— Папочка, ты чего? — пятилетняя дочь снова дернула за рукав. — Ты обиделся, да?
Элеонора Владимировна смотрела куда-то вбок. Подкаблучник бочком засеменил в другую комнату.
— Наташа, попроси бабушку собрать твои вещи, — Одинцов не узнавал своего голоса.
— Да! Бабуля! Где мои платья и ботинки? Мы уходим с папочкой! — девочка забегала по комнатам, выискивая свою одежду.
Дома все обошлось без эксцессов.
Виктор по дороге от Пролетарской до Таганки решил: никаких разборок сегодня. Пусть дочь порадуется в полной мере его возвращению и подаркам.
Наташа радостно вскрикивала, когда отец вынимал одну вещь за другой из своей сумки.
Она мерила обновки, вертелась перед зеркалом, — впервые в жизни в ней проснулась маленькая женщина.
Лиза холодно наблюдала за происходящим.
Виктор несколько раз встречался с нею взглядом. В глазах жены он не видел ничего, кроме равнодушного любопытства: «Узнал уже или еще нет?»
Спать легли порознь.
Одинцов явственно ощущал новое чувство, возникшее к жене за последние несколько часов. Он как-то по особенному ярко представил соседа Гогу, лежащего на его супруге с вожделенным выражением на смугловато-сладком лице.
Виктору казалось, нет, даже не казалось, а он был уверен в этом: новые запахи на кухне и в квартире шли от соседа, с которым он не раз сидел за одним столом, отмечая какой-нибудь праздник Именно его приторный аромат: смесь дешевой туалетной воды с запахом сигаретного дыма он почувствовал, когда переступил порог своего жилья после четырехмесячного отсутствия.
Лиза едва заметно хмыкнула, когда Виктор забрал свою подушку с дивана и бросил ее на узкую кровать в соседней комнате.
«Знает»…
Он лежал, заложив руки за голову, и смотрел в потолок Сон не шел. Было слышно, как беспокойно ворочалась жена на новом диване, по модному разложенному «вперед».
Наташа уснула в детской, едва ее голова коснулась подушки. Слишком много впечатлений за этот длинный день.
Семья Одинцова рушилась.
Он не знал, что холодность Лизы по отношению к нему давно имела своё простое объяснение. Она, задерживаясь на работе дольше обычного, уединялась в комнате отдыха со своим новым шефом.
Женщины не любят неудачников.
А такие, как Лиза, терпеть их не могут.
Даже, если мужчина красив внешне, высок, строен, и нравится другим дамам.
Век декабристских жен давно канул в небытие. Новые времена, новые ценности.
Изуродованная десятилетиями строительства коммунизма психология женщин.
«Чтобы было все, как у людей…»
Любым путем, даже переступая через моральные и нравственные нормы. «Не нае…ешь — не проживешь…, хочешь жить — умей вертеться…»
«Вертеться» Одинцов не научился.
Вертлявый Гога, приземистый брюнет с бегающими глазками и слащавой улыбкой, обошел его на этом нелегком вираже жизни.
Виктор встретит его на следующий день на лестнице, поднимающегося вверх с пустым мусорным ведром.
Никаких свидетелей, все по-мужски.
Ведро вместе с Гогой с грохотом покатится с четвертого этажа на третий.
— За что? За что? — по-заячьи закричит сосед, когда Одинцов молча ударит по ненавистной харе.
Участковый, вызванный испуганными жильцами, доставит Виктора в районное отделение милиции.
Оперативный дежурный, улыбчивый капитан лет тридцати, задав с десяток вопросов, засмеется и бросит недописанный протокол в корзину:
— Неужели сидел во французской тюрьме? Вот дает! Первый раз вижу драчливого шахматиста! Ну а насчет того, что рогами боднул соседа — уважаю! Молодец, так и надо! За это я на твоем месте еще хуже бы измордовал!
Вернувшись домой, Одинцов впервые за шесть лет супружеской жизни увидел в глазах жены откровенный страх.
— Хочешь разводиться со мной? — спросила она вечером на кухне, когда Одинцов молча доедал приготовленный ею плов.
— А мы уже фактически развелись, — холодно сказал он, — ты не смогла подождать всего четыре месяца.
— На свою мать намекаешь? — со злостью в голосе проговорила Лиза. Мать Одинцова по полгода и больше ожидала возвращения с рейса мужа, штурмана дальнего плавания.
Ждала честно, не обращая внимания на заигрывания мужчин.
Она была красивой женщиной. И Виктор получился точной её копией. «Если сын похож на мать — счастливым будет» — народная примета не сбывалась пока у Одинцова.
— А ты знаешь, мне ничуть не жаль, что так получилось, — внезапно для себя спокойно проговорил Виктор.
Лизины брови дрогнули.
— Даже так?
— Именно. Я как будто чувствовал там, за границей, в этой тюрьме, что ты забываешь меня с кем-то. Но не думал, что этот слащавый пентюх окажется им.
— Может, ты там себе француженку приглядел, а? — с вызовом бросила жена. — За четыре месяца-то можно столько успеть!
Одинцов молча поднялся из-за стола и пошел в комнату.
Завтра его ждало новое испытание.
Он должен был сдать документы на визу в посольство Франции…
Очередь двигалась мучительно медленно.
Двое полицейских, одетые в голубые рубашки, стояли перед круглой «вертушкой», которая была вмонтирована в высокую металлическую ограду, и внимательно проверяли документы российских граждан. Почему-то большинство в очереди составляли женщины.
Рядом расположились столики страховых компаний, без их полисов бумаги в посольстве не принимались.
Система по отбору денег у граждан, желающих посетить Западную Европу, была налажена безукоризненно.
Места в этой длинной цепочке россиян продавались: ловкие личности заходили в конец очереди и негромко предлагали за определенную плату оказаться в самом начале.
У вертушки каждые пятнадцать — двадцать минут вспыхивали конфликты.
Люди завистливо косились на обладателей машин с красными номерами, которых впускала внутрь бесшумно открывающаяся металлическая решетка.
Французы, работники посольства.
— Отонде! Отонде! (Подождите!) — восклицал полицейский под напором страждущих заполучить заветную визу.
«Боже мой! Неужели сегодня не попаду внутрь?» — Одинцов взглянул на часы и поморщился.
— Вы здесь не стояли!! — раздался истошный женский вопль. — Отойдите! Виктор вытянул шею и увидел, как двое высоких парней, нагло работая локтями, втискиваются в плотно стоящую массу людей перед самой вертушкой.
