Мери Райнхарт - Дверь
Раздался истерический смешок какой-то женщины. Джим его услышал. Я никогда еще не видела выражения такой муки на лице человека. Когда его выводили, он на секунду задержался в дверях, словно собираясь вернуться и сказать толпе еще что-то. Но Годфри Лоуелл положил руку ему на плечо, и он вышел под огонь фотографов, ожидающих снаружи.
У меня сохранилась одна из этих фотографий. Джим идет, опустив голову, скованный наручниками с другим арестованным. Тот, второй, улыбается.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Так мы вступили в период тягостного ожидания суда. По времени он был не очень долгим. Обвинение делало все возможное, чтобы успеть вынести дело на рассмотрение до летних каникул, начинавшихся в июне, а пресса его только подстегивала.
Во вторник двадцать четвертого мая Кэтрин переехала в дом Джима, забрав с собой Джуди. Она упорно не обращала внимания ни на странные взгляды соседей, ни на автомобилистов, останавливающихся, чтобы получше рассмотреть дом. Она жила своей жизнью, не столько безразличная, сколько ушедшая в себя от испытаний.
Лаура мне писала: «Она просто сверхчеловек. Я бы приехала к ней, но, честно говоря, она этого не хочет. И потом: что это за таинственный фонд? То, что наш бедный дорогой Говард в его возрасте и с его сердцем вел двойную жизнь, кажется невероятным. В остальном я не понимаю, почему бы Уолли не получить свою долю. Что бы ты ни думала о Маргарет, она ведь была с Говардом в дни его молодости. И он тогда был от нее без ума. Хотя, конечно, Кэтрин об этом напоминать не следует».
Она также написала, что обязательно приедет на суд, напомнила, чтобы мы нашли Джиму лучших адвокатов. Закончила тем, что считает все дело возмутительным, а большое жюри — сошедшим с ума. «Коллективное безумие» — так, кажется, она все это охарактеризовала.
Дик после переезда Джуди выглядел потерянным. В дом, где главенствует Кэтрин, нельзя зайти просто так поболтать. Амоса уже не было, из Нью-Йорка приехала часть ее слуг. Я не знаю, как они там все разместились, но как-то справились. Джуди общалась со мной ежедневно. Так мы прожили около недели: Джим в тюрьме, я — вновь в одиночестве в своем доме, Кэтрин — в доме Джима. Все такая же суровая и молчаливая, она каждый день пила кофе в заднем дворике и каждый день проходила мимо того самого шкафа для спиртного и двери в подвал.
В какой-то день Джуди сообщила мне, что ее мать собирается встретиться с управляющим отеля «Империал» и хочет, чтобы я при этом присутствовала.
— Но зачем, Джуди?
— Не говорит. Она, по-моему, думает, что прошлым летом там что-то случилось.
— В отеле могут ни о чем не знать.
— Если к отцу приходили, то могут и знать.
Джуди взглянула на меня и отвернулась. Мне кажется, она считала неприличным копаться в делах ушедшего из жизни человека, поэтому сама ехать отказалась.
Я согласилась, чтобы хоть как-то помочь. В отелях я бываю очень редко, а в «Империале» не была ни разу. Я, наверное, принадлежу к странному в наши дни поколению, которое считает, что хорошо воспитанные люди пользуются отелями не для развлечений, а только по необходимости.
Управляющий, невысокий румяный человек, немного растолстевший от хорошей жизни, нам ничем не помог.
— Конечно, я хорошо знал мистера Сомерса. Он тогда остановился в своем обычном номере. Я еще помню, что спросил, нужен ли ему этот большой номер, раз он приехал один, а не с камердинером, как обычно. Он ответил, что нужен, и я сам пошел его проводить.
Мне показалось, он выглядит усталым. Я предложил подать обед в гостиную. Он согласился и сказал, что будет обедать с сыном.
Приступ случился сразу после обеда. Я тогда был внизу, но сразу поднялся в номер Там уже были наш врач и доктор Симондс. Мистер Говард вначале чувствовал себя… очень плохо.
— Когда это случилось, Уолтер Сомерс был с ним?
— Да. Он же и звонил врачу.
О посетителях управляющий ничего не знал. Это могла помнить дежурная по этажу. Со своего места у лифта она хорошо видит все двери, а мистер Сомерс всегда был важным гостем. Так что шанс был. Дежурная хорошо знала мистера Сомерса, а о его тяжелой болезни говорили все и сочувствовали.
Приятный, в общем, человечек, но какой-то елейный. Он проводил нас на шестой этаж к дежурной. По-моему, хотел остаться и послушать, но Кэтрин сказала «спасибо» таким тоном, что он тут же повернулся и уехал на лифте вниз.
Дежурная на шестом этаже оказалась женщиной средних лет с острым взглядом и злым языком. Она давно потеряла всякие иллюзии по поводу и мужчин, и женщин, которых по должности должна была наблюдать ежедневно. Занятые своими делами, они приходили и уходили, редко обращая на нее внимание. Но она их видела и изучала. Знала об их трагедиях и псевдокомедиях. На ее глазах произошли тысячи драм. Иногда она бывала единственным зрителем, а иногда — даже судьей.
Весь вид Кэтрин, ее элегантное черное платье сразу произвели на дежурную большое впечатление. Но Кэтрин не замечала ничего и думала только о своем. Она видела только холл с зеркалами, стульями, вазами и коридор с рядом дверей.
— Как я понимаю, вы здесь работали, когда мой муж болел прошлым летом?
— Да, миссис Сомерс. Он занимал угловой номер шесть-десять, вон там.
Кэтрин, в отличие от меня, даже не повернула головы.
— И вы знаете, что у нас неприятности. Очень большие.
— Знаю, миссис Сомерс. Мне очень жаль.
Вначале разговор почти ничего не дал. В те дни мисс Тодд, дежурная по этажу, работала с четырех часов дня до полуночи, потом сдавала ключи и уходила домой.
В эти часы она не видела никаких посторонних посетителей.
— Приходил его сын. Вначале, когда мистеру Сомерсу было очень плохо, он здесь проводил всю ночь и немного спал. Кроме него дежурили ночная или дневная сиделки. Потом мисс Гиттингс заменила дневную сиделку. Когда мистер Сомерс окреп, она все взяла на себя и отпустила ночную сиделку. Сама так захотела.
— В тот вечер, когда ему стало плохо, не было ничего необычного?
— Ничего особенного. Мистер Уолтер Сомерс вышел из номера минут за десять до приступа. Был в шляпе. Я еще подумала, что он очень быстро пообедал. Он прошел примерно три двери, потом остановился и вернулся в номер.
— И после этого начал звонить врачу?
— Минут через десять. Да, так.
Кэтрин заколебалась. Она была гордая женщина, и только отчаяние заставило ее задать следующий вопрос:
— А никакой ссоры не было? Или резкого разговора? Ничего, что могло вызвать приступ?
Теперь смутилась мисс Тодд.
— Мне бы не хотелось говорить. Официант, Уильям, потом рассказывал, что пока он был в номере, то кое-что слышал. Мистер Уолтер был расстроен. Но официанты всегда много болтают.
— Он не понял, в чем дело? Слышал что-нибудь конкретное? Извините, — объяснила Кэтрин, — но все это может быть серьезнее, чем кажется. Что слышал Уильям? О чем они говорили?
— Уильям у нас уже не работает. Но он сказал, что мистер Сомерс в чем-то обвинил мистера Уолтера. Что тот о чем-то лгал. Он сказал: «Со мной так поступать нельзя. Я узнаю. У меня есть факты. А если ты думаешь, что со мной это пройдет, то подумай получше». Наверное, это не совсем точные слова, но когда у мистера Сомерса случился приступ, Уильям пришел ко мне и рассказывал так.
Кэтрин молча обдумывала сказанное. Ее яростной ревности, наверное, льстило то, что Говард и Уолли поссорились. Но ее, как и меня, это озадачило. Она сняла перчатки и стала машинально их разглаживать.
— Но ничего серьезного, конечно, в этом не было, — с облегчением продолжала мисс Тодд. — Потом все было хорошо. Мистер Уолтер вел себя так преданно. Приходил каждый день. Со всеми был любезен. Он всем нравился.
Кэтрин подвинулась в кресле.
— К мистеру Сомерсу еще кто-нибудь приходил?
— Было лето, все его друзья разъехались. Врачи приходили, конечно. Доктор Симондс — несколько раз. Больше никого не помню.
— Вы работали, когда приходил мистер Уэйт?
— Да, оба раза. Его приводил сам управляющий, мистер Гендерсон. С ними была только стенографистка. Она ждала здесь, пока мистер Уэйт не открыл дверь и не позвал ее зайти. Молчаливая женщина. Они опять пришли на следующий день и, кажется, вызывали снизу нотариуса. Его, вроде, приводил мистер Уолтер. Но я как раз ходила ужинать.
— Его сын, мистер Уолтер, в это время был с отцом?
— В первый день он встретил мистера Уэйта в холле и проводил в номер. Но сам не остался. Пришел сюда и вызвал лифт. Я запомнила, потому что он мне принес цветы. От больного. Сказал, что передал отец. Ему только что принесли целую коробку.
Я заметила, как в глазах Кэтрин блеснула искра подозрения, и поняла, что ее ревность опять проснулась. Для нее цветы означали женщину, что вполне справедливо. Мужчины мужчинам цветы коробками обычно не посылают. А дело происходило летом, когда практически все те немногие люди в городе, которые хорошо знали Говарда, были в отъезде.
