Орхан Памук - Снег
Сунай рассказал, что после того, как позавчера вечером вышел вместе с Ка из автобуса, он встретился в закусочной «Йешиль-юрт» со своим приятелем Османом Нури Чолаком, с которым дружил уже тридцать с лишним лет. Они были однокурсниками в военном лицее «Кулели». В те времена он был единственным, кто знал, кто такой Пиранделло и что собой представляют пьесы Сартра.
– Ему не удалось, как мне, дать повод отчислить себя из-за несоблюдения дисциплины, но и на службе в армии он особого рвения не проявлял. Поэтому он не смог стать офицером высшего звена. Некоторые шептали, что ему не суждено стать генералом из-за маленького роста. Он озлоблен и печален, но, по-моему, не из-за неудач по службе, а из-за того, что его бросила жена, забрав ребенка. Ему надоело одиночество, безработица и сплетни маленького города, но он, конечно же, сплетничает больше всех. В закусочной он первым заговорил о таких признаках вырождения, как незаконная торговля скотом, незаконное использование кредитов Сельскохозяйственного банка и подпольные курсы Корана, которые я прикрыл после восстания. Он довольно много пил. Увидев меня, он обрадовался, потому что страдал от одиночества. Как бы извиняясь и слегка хвалясь, он сказал, что этой ночью военным комендантом и властью в Карсе является он и поэтому, к сожалению, надо рано вставать. Командир бригады из-за ревматизма жены уехал в Анкару, а его заместителя, полковника, вызвал в Сарыкамыш на срочное совещание губернатор в Эрзуруме. Вся власть была у него в руках. Снег все не прекращался, и было ясно, что дороги будут несколько дней закрыты, как это случается каждую зиму. Я сразу же понял, что это самая большая удача в моей жизни, и попросил для своего друга еще одну двойную порцию ракы.
Согласно расследованию, проведенному впоследствии майором, направленным из Анкары, приятель Суная по военному лицею, полковник Осман Нури Чолак (или просто Чолак, как называл его Сунай), голос которого Ка слышал по рации, воспринял странную идею военного переворота сначала просто как шутку, как развлечение, о котором они помечтали, сидя за столом с ракы, и даже первым брякнул, что для дела хватит и двух танков. Позднее он принял участие в этом деле, поддавшись уговорам Суная, чтобы не запятнать свою честь, и еще потому, что поверил, будто Анкара после всего сделанного будет довольна, а не ради какой-либо личной выгоды и не под влиянием личной ненависти или гнева. (Согласно отчету майора, Чолак, к сожалению, преступил и этот принцип и приказал напасть на дом одного зубного врача в квартале Джумхуриет, сторонника идей Ататюрка, из-за какой-то женщины.) В восстании принимали участие только полроты солдат, которые брали штурмом дома и учебные заведения, четыре грузовика и два танка модели Т-1, которые нужно было очень осторожно заводить, так как у них не хватало некоторых запасных частей. Если не считать «особую группу» З. Демиркола и его друзей, на счету которой были «нераскрытые преступления», бо́льшая часть работы была проделана некоторыми трудолюбивыми сотрудниками НРУ и Управления безопасности, которые именно на случай такой чрезвычайной ситуации годами заносили информацию обо всех жителях Карса в картотеку и превратили каждого десятого жителя города в осведомителя. Эти сотрудники, только узнав о планах переворота, были так счастливы, распространяя по городу слухи о представлении, которое покажут в Национальном театре сторонники светских порядков, что отправили официальные телеграммы своим коллегам, находившимся в отпусках за пределами Карса, чтобы те как можно скорее вернулись и не пропустили веселья.
Из разговоров, которые в тот момент вновь начались по рации, Ка понял, что столкновение в квартале Сукапы перешло в новую стадию. Сначала из рации донеслись три выстрела из стрелкового оружия, а через несколько секунд Ка наяву услышал эти звуки, приглушенные снегом, и решил, что звук, усиленный рацией, гораздо красивее.
– Не будьте жестокими, – сказал Сунай рации, – но заставьте их почувствовать, что революционная власть сильна и не отступит ни перед чем.
Он задумчиво взялся большим и указательным пальцем левой руки за подбородок особым театральным движением, и Ка вспомнил, как он произносил эту же фразу в одной исторической пьесе в середине 1970-х. Сейчас он уже был не таким красивым, как раньше, а усталым, потрепанным и бледным. Он взял со стола военный бинокль производства сороковых годов, надел поношенное теплое суконное пальто, в котором уже десять лет разъезжал по Анатолии, и, нахлобучив папаху, взял Ка за руку и вывел его на улицу. Холод на мгновение поразил Ка, и он почувствовал, как же малы и ничтожны человеческие желания и мечты, политика и ежедневная суета по сравнению с холодом Карса. Одновременно он заметил, что Сунай хромает на левую ногу гораздо сильнее, чем ему казалось раньше. Пока они шли по заснеженному тротуару, пустота белоснежных улиц и то, что во всем городе шли только они одни, наполнили его душу ощущением счастья. Это было не только желание любить и получать удовольствие от жизни, навеянное прекрасным городом в снегу и старыми пустыми особняками: сейчас Ка получал удовольствие от того, что был близок к власти.
– Здесь самое красивое место в Карсе, – сказал Сунай. – За десять лет я приезжаю сюда с труппой в третий раз. Каждый раз, когда вечером темнеет, я прихожу сюда, под тополя и дикие маслины, и, слушая ворон и сорок, предаюсь тоске и смотрю на крепость, мост и баню, которой четыре сотни лет.
Сейчас они стояли на мосту над покрытой льдом речкой Карс. Сунай указал на одну из лачуг в отдалении на холме слева напротив них. Немного ниже Ка увидел танк, стоявший чуть выше дороги, а подальше от него военную машину.
– Мы вас видим, – проговорил Сунай в рацию, а затем посмотрел в бинокль.
Через какое-то время послышалось два выстрела, сначала из рации. Потом они услышали звук выстрела, отразившийся эхом в долине реки. Был ли это посланный им привет? Поодаль, у начала моста, их ожидали два телохранителя. Они смотрели на нищий квартал наскоро построенных лачуг, расположившихся спустя столетие на месте разрушенных русскими пушками особняков богатых османских пашей, на парк на противоположном берегу реки, в котором когда-то развлекались богатые буржуа Карса, и на город за ними.
– Гегель первым заметил, что история и театр созданы из одной материи, – сказал Сунай. – Он напоминает о том, что история, как и театр, дает человеку возможность играть «роль». Появление смельчаков на исторической сцене, как и на сцене театральной, также…
Вся равнина сотряслась от взрывов. Ка понял, что в ход пошел пулемет на башне танка. Пушка танка тоже нанесла удар, но промахнулась. Затем раздались взрывы гранат, которые кидали солдаты. Лаяла собака. Дверь лачуги открылась, и наружу вышли два человека. Они подняли руки. Между тем Ка увидел, как из разбитого окна вырываются языки пламени. Вышедшие с поднятыми руками легли на землю. Черный пес, с радостным лаем носившийся по сторонам во время всех этих действий, подбежал к лежащим на земле, размахивая хвостом. Затем Ка увидел, что сзади кто-то бежит, и услышал, как стреляют солдаты. Человек упал на землю, затем все звуки смолкли. Прошло много времени, и кто-то закричал, но Суная это уже не интересовало.
Они вернулись в ателье, за ними следом шли телохранители. Как только Ка увидел прекрасные обои старого особняка, он понял, что не может противиться новому стихотворению, и отошел в сторонку.
В стихотворение, озаглавленное «Самоубийство и власть», Ка бестрепетно вложил то приятное ощущение власти, которое испытал только что, по-дружески общаясь с Сунаем, и свое чувство вины перед девушками-самоубийцами. Впоследствии он будет думать, что смог со всей силой и без малейших изменений отразить в этом стихотворении все то, чему стал свидетелем в Карсе.
23
Аллах справедлив настолько, что знает – дело не в проблеме разума и веры, а в проблеме жизни в целом
Когда Сунай увидел, что Ка написал стихотворение, то встал из-за своего стола, заваленного бумагами, поздравил его и подошел к нему, прихрамывая.
– Стихотворение, которое ты читал вчера в театре, тоже было очень современным, – сказал он. – К сожалению, в нашей стране зритель не того уровня, чтобы понять современное искусство. Поэтому в свои представления я включаю танец живота и приключения вратаря Вурала, которые понятны людям. Но затем, не делая совершенно никаких уступок, я использую самый современный «театр жизни», проникающий в саму жизнь. Я предпочитаю творить и убогое, и благородное искусство вместе с народом, вместо того чтобы играть в Стамбуле на деньги какого-то банка бульварные комедии в подражание европейским. А сейчас скажи мне по дружбе, почему ты не опознал виновных среди подозреваемых сторонников религии, которых тебе показывали в Управлении безопасности, а затем на ветеринарном факультете?
