Орхан Памук - Снег
Сунай был достаточно опытен, чтобы перенести это ужасное поражение не дрогнув, но настоящий удар ему нанесли дальнейшие события: ему перестали предлагать дублировать роли, потому что за последний месяц он так часто появлялся на телевидении, чтобы закрепить за собой роль, что теперь все воспринимали его хорошо знакомый голос как голос Ататюрка. Режиссеры телерекламы, которые прежде предлагали ему роли практичного отца семейства, который умеет выбрать хороший, надежный товар, также отвернулись от него, так как неудачливый Ататюрк смотрелся бы странно, занимаясь окраской стен с банкой краски в руках или рассказывая о том, как он доволен своим банком. Но самым ужасным было то, что народ, свято веривший всему, что написано в газетах, поверил в то, что он является врагом и Ататюрка, и религии; а другим не понравилось, что он молча терпит, как его жена целуется с другими мужчинами. Словом, все сошлись на том, что, по меньшей мере, дыма без огня не бывает. В результате всех этих быстро развивавшихся событий уменьшилось и количество зрителей, приходивших на спектакли Суная. Очень многие, останавливая его на улице, говорили: «Стыдно!» Один молодой студент из училища имамов-хатибов, поверивший, что Сунай порочил пророка, и мечтавший, чтобы о нем написали газеты, ворвался однажды вечером в театр и угрожал ему ножом; несколько раз ему плюнули в лицо. Все это произошло в течение пяти дней. Супруги исчезли.
О том, что произошло потом, говорили разное: например, что они уехали в Берлин и стали учиться терроризму под видом театрального образования в обществе любителей Брехта или что на деньги, полученные от министерства культуры Франции, они легли во французскую психиатрическую лечебницу «La Paix»[49] в Шишли[50]. На самом деле они укрылись в доме матери Фунды Эсер, художницы, на черноморском побережье. Только на следующий год они нашли работу аниматоров в заурядном отеле в Анталье. По утрам они играли на пляже в волейбол с мелкими торговцами из Германии и туристами из Голландии, после обеда, коверкая немецкий язык, развлекали детей в образе Карагёза и Хадживата[51], по вечерам выходили на сцену в костюмах падишаха и его наложницы из гарема, танцевавшей танец живота. Именно с этого для Фунды Эсер началась карьера исполнительницы танца живота; в последующие десять лет она будет совершенствоваться в этом искусстве во множестве маленьких городков. Сунай смог терпеть все это шутовство только три месяца, а потом избил на глазах охваченных ужасом туристов одного парикмахера из Швейцарии, который, не ограничившись шутками над фесками и гаремом на сцене, захотел продолжить развлечения на пляже и заигрывал с Фундой Эсер. Известно, что после этого они нашли себе работу в свадебных салонах Антальи и окрестностей в качестве ведущих развлекательных вечеров, танцовщицы и конферансье. Сунай представлял дешевых певцов, фанатично подражавших стамбульским оригиналам, факиров, глотавших огонь, третьеразрядных комедиантов; Фунда Эсер, вслед за краткой речью об институте брака, республике и Ататюрке, исполняла танец живота, а затем они оба, в атмосфере строгой дисциплины, в течение нескольких минут играли что-нибудь вроде сцены убийства короля из «Макбета», и им аплодировали. Эти представления были зародышем театральной труппы, которая впоследствии будет ездить по Анатолии.
После того как ему измерили давление и по рации, принесенной охранниками, он отдал кому-то распоряжения, Сунай прочитал бумагу, которую ему только что доставили, и, с отвращением сморщившись, произнес:
– Все доносят друг на друга.
Он сказал, что многие годы ставил пьесы в отдаленных городках Анатолии и видел, что все мужчины этой страны впали в оцепенение из-за тоски.
– Целыми днями напролет они сидят в чайных, ничего не делая, – рассказывал он. – В каждом городишке сотни, а во всей Турции сотни тысяч, миллионы безработных, безуспешных, потерявших надежду, бездействующих, несчастных мужчин. Мои братья не в состоянии даже привести себя в порядок, у них нет силы воли, чтобы пришить пуговицы на свои засаленные и заляпанные пиджаки, у них нет энергии, которая заставила бы их руки работать, у них нет внимания, чтобы до конца дослушать рассказ, они не в состоянии посмеяться над шуткой.
Он рассказал, что большинство из них так несчастны, что не могут спать, получают удовольствие от сигарет, потому что знают, что курение их убивает; многие из них бросают недочитанное наполовину предложение, поняв, что дочитывать бесполезно; телевизионные передачи они смотрят не потому, что они им нравятся или их развлекают, а потому, что они не могут выносить тоску и скуку окружающих их людей; на самом деле эти мужчины хотят умереть, но считают, что недостойны самоубийства; на выборах голосуют за самых позорных кандидатов самых убогих партий, чтобы получить от них заслуженное наказание; отдают предпочтение тем политикам, которые грозятся военным переворотом и вечно говорят о карах, а не тем, которые обещают перемены к лучшему.
Вошедшая в комнату Фунда Эсер добавила, что у них есть несчастные жены, присматривающие за детьми, которых они произвели на свет намного больше, чем нужно, и даже не знающие, где находятся их мужья, и зарабатывают на жизнь несколько курушей, работая либо служанками, либо на табачных и ковроткацких фабриках, либо медсестрами. Если бы не было этих женщин, привязанных к жизни, постоянно плачущих и кричащих на детей, то миллионы похожих друг на друга небритых, печальных, безработных мужчин в грязных рубашках, не имеющих никакого занятия, заполонивших Анатолию, исчезли бы навсегда, как попрошайки, замерзающие на углу в морозную ночь, как пьяные, которые выходят из пивной и падают в открытый канализационный люк, как впавшие в детство старики, которые в тапочках и пижаме отправляются в бакалейную лавку купить хлеба и забывают дорогу домой. А между тем, как мы видим, в «этом несчастном городе Карсе» их слишком много, и единственное, что любят эти мужчины, – издеваться над своими женами, которым они обязаны жизнью и которых они любят, стесняясь признаться в этом.
– Десять лет своей жизни в Анатолии я посвятил тому, чтобы мои несчастные собратья перестали грустить и тосковать, – сказал Сунай, совершенно не растрогавшись. – Множество раз нас упекали в тюрьму, пытали, били, считая нас коммунистами, западными агентами, помешанными, «свидетелями Иеговы», сутенером и проституткой. Нас пытались изнасиловать, бросали в нас камнями. Но они научились любить свободу и счастье, которые дарили им мои пьесы и моя труппа. А сейчас, когда мне выпала самая большая в жизни удача, я не могу позволить себе поддаться слабости.
В комнату вошли два человека, один вновь протянул Сунаю рацию. Из разговоров, доносившихся из включенной рации, Ка понял, что в квартале Сукапы окружили одну лачугу, что из нее стреляют, а внутри находится курдский боевик и какая-то семья. На линии был военный, который отдавал приказы и к которому обращались «мой командир». Спустя какое-то время тот же военный о чем-то сообщил Сунаю, а затем спросил его мнение, словно разговаривал на этот раз не с лидером восстания, а с одноклассником.
– В Карсе есть небольшая военная часть – одна бригада, – сказал Сунай, заметив внимание Ка. – Во времена холодной войны государство сосредоточило основные силы, которые должны были сражаться против вторжения русских, в Сарыкамыше. Здешних сил едва хватило бы на то, чтобы отбить первую атаку русских. А сейчас они находятся здесь в основном для того, чтобы охранять границу с Арменией.
Сунай рассказал, что после того, как позавчера вечером вышел вместе с Ка из автобуса, он встретился в закусочной «Йешиль-юрт» со своим приятелем Османом Нури Чолаком, с которым дружил уже тридцать с лишним лет. Они были однокурсниками в военном лицее «Кулели». В те времена он был единственным, кто знал, кто такой Пиранделло и что собой представляют пьесы Сартра.
– Ему не удалось, как мне, дать повод отчислить себя из-за несоблюдения дисциплины, но и на службе в армии он особого рвения не проявлял. Поэтому он не смог стать офицером высшего звена. Некоторые шептали, что ему не суждено стать генералом из-за маленького роста. Он озлоблен и печален, но, по-моему, не из-за неудач по службе, а из-за того, что его бросила жена, забрав ребенка. Ему надоело одиночество, безработица и сплетни маленького города, но он, конечно же, сплетничает больше всех. В закусочной он первым заговорил о таких признаках вырождения, как незаконная торговля скотом, незаконное использование кредитов Сельскохозяйственного банка и подпольные курсы Корана, которые я прикрыл после восстания. Он довольно много пил. Увидев меня, он обрадовался, потому что страдал от одиночества. Как бы извиняясь и слегка хвалясь, он сказал, что этой ночью военным комендантом и властью в Карсе является он и поэтому, к сожалению, надо рано вставать. Командир бригады из-за ревматизма жены уехал в Анкару, а его заместителя, полковника, вызвал в Сарыкамыш на срочное совещание губернатор в Эрзуруме. Вся власть была у него в руках. Снег все не прекращался, и было ясно, что дороги будут несколько дней закрыты, как это случается каждую зиму. Я сразу же понял, что это самая большая удача в моей жизни, и попросил для своего друга еще одну двойную порцию ракы.
