Ольга Чайковская - Счастье, несчастье...
Когда старушка попадала в руки медицины, диверсанты вроде бы утихали, но потом вновь начинали бесчинствовать... Если Серафима Михайловна звала на помощь, соседки вели ее наверх, раскрывали двери, показывали: никого нет, и она успокаивалась. Верхняя соседка сперва было протестовала против доставшейся ей странной роли, но женщины в доме ее уговорили: не обращай внимания, она же безвредная, безобидная. И как в семье, где делают вид, будто не замечают, что бабушка малость выжила из ума, так и дом делал вид, будто не замечает.
Племянница Серафимы Михайловны жила далеко, у нее была своя семья, они решили меняться, чтобы быть ближе друг к другу — и подали соответствующее заявление об обмене. Было лето, племянница уехала в отпуск, поручив Серафиму Михайловну вниманию соседок.
И вот однажды соседи увидели, что у подъезда стоит машина, груженная вещами. Возле распоряжался какой-то крупный молодой человек (про женщин говорят «пышная», например, «пышная блондинка», этот был «пышным шатеном»), которого грузчики называли Володей.
— Отойдите от машины! — грубо крикнул он сбежавшимся женщинам.— Не то пропадет еще чего-нибудь.
Серафима Михайловна уже сидела в машине и ласково кивала им головой: «Все хорошо, все хорошо». Володя вскочил в кабину, хлопнул дверцей, и машина отбыла. Так скоропалительно совершился обмен, целью которого было «приближение к родственникам и поселение в чудном зеленом массиве».
К родственникам Серафима Михайловна приближалась странно, поскольку грузовик ехал в противоположную от них сторону; некоторое время он скакал по разрытым буграм какой-то стройки, потом пошли свалки, потом потянулись корпуса, в одном из которых оказалась квартира, предназначенная Серафиме Михайловне. Была осень, и деревья светились золотом.
Оставшись одна, она, очень довольная тем, что, уехав, перехитрила диверсантов, весело раскладывалась, а потом легла спать. Счастливая, легла и совсем было заснула, как вдруг... Сатанинский грохот обрушился на нее и заставил вскочить на ноги. «Война!»
Но то была не война, а железнодорожная сортировочная станция, скрытая от ее глаз деревьями. Это гремели вагоны, это буфер бился о буфер, стонал и лязгал металл, визжали тормоза. Серафима Михайловна, успокоившись, что не война, легла снова. За окном все стихло, зато на потолке... Ужасное открытие: диверсанты переселились вместе с ней! И вот уже снова жгут огнем! А соседей нет рядом, и одеяло из грелок где-то далеко. Сжалась она в комок, укрылась с головой и лежала так, дрожа, одна на целом свете.
Племянница, вернувшись, тотчас подала в суд, но время шло, а суд все никак не мог состояться: обмен был тройным, в нем участвовали: сам «пышный Володя», его жена Маргарита, родители Маргариты и некий «дядя Сережа» с женой. Обязательно половина их на суд не являлась, а остальные, опустив глаза, заявляли, что не согласны, чтобы дело рассматривалось не в комплекте. Они не скрывали, что спешить им некуда, и всем было ясно, чего они ждут. Серафиме Михайловне действительно становилось все хуже.
Осень сорвала с деревьев листья, и сортировочная станция стала видна во всей своей железной красе.
Но тут произошло событие, которое сделает эту историю особенно для нас интересной и важной. Племянница пожаловалась сотрудникам института, где работала, и директор института, вызвав замначальника одного из отделов, Николая Семеновича, человека энергичного, сердечного и очень сообразительного, поручил ему судьбу Серафимы Михайловны в качестве общественной работы (вот если бы общественная работа всегда была так полезна обществу!).
Началась великолепная борьба института с прохиндеями.
Нужно было, чтобы суд, наконец, состоялся, но ответчики каждый раз ко дню заседания расползались, как раки. У суда не было времени их собрать, у Николая Семеновича было время, выделенное на общественную работу, а также сколько угодно помощников с умными инженерскими головами. Володя был хитер, но «наши» не глупее.
Вот и началась борьба. К примеру, отец Маргариты (и Володин тесть) в день суда оказался в отпуске (заседание отложено), а вернувшись из отпуска, тотчас отбыл в командировку (заседание отложено). Николай Семенович связался с руководством его учреждения, объяснил обстановку — так была исключена возможность «командировок» (и не только тестя). Тогда тесть лег в больницу, сказал, что на полгода, но не сказал, в какую. Немало трудов стоило Николаю Семеновичу разыскать таинственную больницу и узнать, что пациент давно выписан. Так шаг за шагом — и на каждом шагу.
А между тем летели листья уже второй осени.
Когда Николаю Семеновичу удалось, наконец, собрать ответчиков, тут-то и разыгралась главная битва! Ответчики были сплочены, активны, вопреки заключению медицины доказывали, что Серафима Михайловна здорова и даже «очень бойкая старушка». И в какой же ярости они были, когда против них оказалась твердость и сплоченность тех, кто защищал больную.
Вот она — ситуация двух лагерей. Очень может быть, что у ответчиков, каждого в отдельности, были и какие-то хорошие черты, добрые качества; не берусь утверждать, что все они знали о болезни Серафимы Михайловны и о мошенническом характере обмена. Но ведь узнали же они, и очень скоро. Узнали, и вместо того чтобы ужаснуться и загладить вину, все шестеро мгновенно сплотились в единый стан нападения и обороны против бедной Серафимы Михайлович.
Соседки ее, готовые ее защищать, неизменно приходили в суд — и в десятый раз, и в двадцатый. Ответчики были убеждены, что в конце концов эти опасные свидетели устанут и не придут, но те не уставали, приходили, часами сидели впустую и приходили снова. Неизменно приходил участковый милиционер, в свое время предупредивший «пышного Володю», что Серафима Михайловна тяжело больна и на учете (иначе говоря, Володя заранее знал, что идет на преступление). Разумеется, каждый раз во всеоружии документов являлся Николай Семенович.
— Я хотел бы, чтобы ответчики поняли,-- сказал он на суде,— твердо поняли: даже если с Серафимой Михайловной случится худшее (хотя ее в суде не было, ему неприятно было произнести: «если она умрет»), обмен этот все равно будет признан недействительным. Тут присутствует прокурор, он может это подтвердить.
С какой ненавистью смотрели на него ответчики! Да, повторим, может быть,, в других обстоятельствах жизни они сложны, но тут они были просты предельно. Не было в них ничего, кроме желания остаться в удобной квартире и ненависти к тем, кто им в этом мешал.
Перед нами ясное и несомненное разделение на дьяволов и ангелов.
Суд признал обмен недействительным — его участники должны были вернуться на прежние места. Но выполнить это решение оказалось еще трудней, чем собрать ответчиков в суде. Никак невозможно было организовать переезд.
Тогда институт выделил машины, молодые его сотрудники стали грузчиками, и в один прекрасный день все было перевезено на прежние места. Ребята (и Николай Семенович с ними) бодро таскали мебель и чемоданы, то поднимая их на этажи, то спуская с этажей. А «пышный Володя» стоял, смотрел на это и приговаривал недовольно:
— Осторожней, осторожней, не сломайте.
Ни одного чемодана, ни единого, он в руки не взял.
— Николай Семенович! — взмолились ангелы.— Не можете ли вы отойти за машину? Мы ему морду набьем.
Но Николай Семенович этого ангелам не разрешил.
Словом, ситуация двух непримиримых лагерей создается куда чаще, чем мы думаем. Вот, к примеру, такая сцена. Все ее участники — женщины. Одна, старая,— умирает. Тяжело умирает, задыхается, лечь не может, а потому ее дочь стоит около нее, только тогда матери удобно опереться, и она может немного задремать. Дочь стоит таким образом много часов, не помнит, когда пила-ела, у нее кружится голова; больная становится беспокойной: кончается действие обезболивающего, пора делать укол.
Больница переполнена, кровать в коридоре, как раз рядом с комнатой, где собрались сестры. Они болтают, и слышно, что о тряпках (их дело). Но вот, Доложив больную на подушку (и сразу — хрип!), Дочь входит в комнату сестер и просит сменить ее на минуту. Тут выступила «Тамара Павловна», не то старшая сестра, не то лидер.
— Девушка,— сказала она веско,— вы что, не видите, что у нас перерыв?
Дочь снова встала у кровати (а сестры снова принялись болтать), но тут к ней прибежала молоденькая сестричка, насмерть перегруженная и замотанная, сделала укол, сказала: «Отдохните немного, я постою». Опять явное разделение на злых и добрых. В жизни нередка подобная мгновенная поляризация, которая готовилась годами (в том-то и дело, что в критических условиях проявляется то, что копилось в течение жизни). И хотя на каждом полюсе на самом деле все же не демоны и не ангелы, а люди, их нравственное местоположение в данную минуту сомнений не вызывает.
