Ольга Чайковская - Счастье, несчастье...
Ольга Чайковская - Счастье, несчастье... краткое содержание
Ольга Георгиевна Чайковская
Счастье, несчастье...
Шел снег, и оттого, что он летел, рябил за окном, в комнате было особенно тепло и тихо. Мать и Бабушка (назовем их так, потому что именно в этом их качестве они сейчас будут нам интересны и нужны) сидели у окна. Мать что-то шила, а Бабушка штопала носки. Они разговаривали, и ритм их разговора, спокойного и неторопливого, невольно подчинялся движению иглы и полету снега за окном.
— Сказать тебе правду? — говорила Мать.— Вот так сидеть, шить, и пусть снег идет — больше ничего мне на свете не надо. Самое разлюбезное дело — сидеть дома.
— Мы с тобой мало сидим, — отозвалась Бабушка,— потому и любим.
— Нет, я бы с удовольствием,— возразила Мать.— Убралась бы, протерла все до блеска, приготовила обед, с толком, внимательно приготовила бы, не спеша, чего-нибудь испекла — и стала бы ждать семью домой. Сперва одна — влетит, потом другой — важно придет, потом ты из своей больницы, Сережа с работы. Больше мне ничего на свете не нужно.
— Да нет,— ответила Бабушка,— теперь нам с тобой уже дома не высидеть. Мы с тобой женщины испорченные.
Мать с улыбкой нагнулась, чтобы перекусить нитку.
— Испорченные, конечно,— продолжала Бабушка.— Нам уже нужно, чтобы кругом было много людей, чтобы мы всем были позарез нужны. Ты уже не можешь без своего НИИ, я не могу без своих больных. Сказать но совести, я и не знаю, кто кому больше нужен, я им или они мне.
Снег невесомо громоздился на ограде, на дворовых скамейках, на карнизе у самого стекла.
— Что это так Ленки долго нет,— сказала Бабушка.
После школы Лену и еще нескольких первоклассниц повезли на стадион: отбирать в гимнастическую школу.
— Какой снег,— сказала Бабушка.
— Жаль Сергея нет, он бы порадовался,— сказала Мать.
— Да,— тотчас поняла Бабушка. — Наконец-то теща занялась своим прямым делом — штопает зятю носки.
Они шили, поглядывали в окно. Двор был пуст, один снег там царствовал.
— А вот и наша дочь собственной персоной,— сказала Мать.— Мчится, никого не видит, ничего не слышит. Наверняка очередная трагедия.
— И можно наверняка сказать, что из-за Али Крымовой. Что-то не помню я, чтобы в детстве у меня бывали такие подружки.
Никто в семье еще не видал знаменитой Али Крымовой, зато слышали о ней по нескольку раз на день. «Аля сказала», «Аля решила» и даже «Аля велела».
Дочь стояла в дверях, занесенная снегом, в расстегнутой шубе, в шапке набекрень и с отчаянными глазами.
— Что такое? — с испугом спросила Мать, а Бабушка кинулась растирать Ленины огненно- красные руки.
— Где варежки?
Девочка стояла, смотрела все так же отчаянно и, глотая рыдания, не произносила ни слова. Наконец, она выговорила:
— Меня бро-бро-бро...
И Мать с Бабушкой догадались, что ее бросили. Леночка была поручена бабушке Али Крымовой (Алю тоже везли «отбираться»), и вот теперь оказалось, что, когда они ехали туда, Лена отдала Алиной бабушке свои два пятачка, а потом...
— Сказали нам подтягиваться,— захлебываясь и торопясь, рассказывала Лена.— Я ху-худая, мне и подтягивать-то нечего. А у Али не получилось. Меня приняли, а ее не при-при-при... А когда все кончилось, я вышла в раз-раз-разде...
— Ну и что, что?!
— Одно мое пальто висит... Ни Али, ни бабушки, ни пя-пя-пя...
— Куда же они подевались?
— Ушли. А меня бро-бро-бро...
— Значит, у них что-то случилось,— решительно сказала Мать,— может быть, бабушке стало плохо.
За отсутствием пятачка Лена шла пешком, спрашивая дорогу.
— Ах ты, мой дорогой,— говорила Мать, дрожащими руками развязывая Ленин шарф.— А у меня как раз сегодня булочки с корицей. Беги мыть руки — и на кухню.
И только когда Лена убежала, Мать взглянула на Бабушку:
— У меня нет слов.
— Действительно, странные люди. Может быть, Алина бабушка безвольный человек, а девочка избалована...
Но тут их взору предстала Леночка, она торопливо дожевывала, судорожно глотала, чтобы поспешно спросить:
— Можно я пойду погуляю?
После всего — опять на улицу, и так поздно?
— Я на минутку, — крикнула Леночка, бросаясь в переднюю.
Было слышно, как хлопнула дверь.
— Быстро высыхают наши слезы,— улыбаясь, сказала Бабушка.
Но Лена в незастегнутой шубе и шапке опять же набекрень вбежала в комнату и ринулась к вазочке с конфетами.
— Можно я возьму? — спросила она, хватая конфету.
— Зачем тебе — на улицу? — удивилась Мать.
— Так Аля же любит! — крикнула Лена, исчезая в дверях.— Ты забыла?
— Лена, вернись! — крикнула Мать.— Ты видела Алю?
— Я же тебе говорю, она гуляет.
— И она успела тебе объяснить, почему они с бабушкой ушли?
— Ну конечно, — беспечно ответила Лена, едва стоя на месте.— Ей надо было делать уроки.
— Но и тебе нужно было делать уроки. И пятачок...
— Да они просто забыли! — радостно крикнула Леночка.— Просто забыли! — и скрылась за дверью.
Бабушка и Мать молчали.
— Никакого самолюбия у нашей дочки, — сказала Мать.— И уже несет конфетку.
И тут Леночка ворвалась снова.
— Не ту взяла! — крикнула она азартно.— Аля любит только «Мишку на Севере».
— Лена, ты с ума сошла!
— Да я просто не ту взяла! — смеясь, закричала им девочка уже из-за двери.
Бабушка и Мать были подавлены. Что это — доброта или беспринципность (если можно говорить о ней по отношению к семилетней девочке)? Такая незлобивость — но не переходит ли она в угодничанье? Слабость, неустойчивость...
— И беззащитность,— печально добавила Бабушка.
Быстро темнело. Зажгли свет, и окно стало черным, непроницаемым. Снег летел, как прежде, но успокоения уже не приносил. Они молча шили, и каждая думала о Леночке. Думали они примерно одно и то же, знали это, а потому даже не разговаривали. Наверное, надо укреплять эту натуру? Научить отстаивать себя? Но ведь это редкая, прелестная натура — как бы не убить в ней эту прелесть, все то, что они особенно в ней любили, главное ее очарование — готовность доставлять людям радость. Надо выбирать? Или можно как-то совместить?
Неожиданно перед ними предстал Отец — бесшумно, как дух, они даже рассмеялись. Обычно они всегда слышат, как в замке поворачивается его ключ. Но Отец не смеялся.
— Что с нашей дочерью? — спросил он.
— А где она?
— За дверью стоит. Зареванная, расхлюпанная. Домой идти не хочет.
Все трое кинулись на лестничную площадку. Снизу взбежал по лестнице Колька, он шел из школы. Они столпились вокруг отчаянно всхлипывающей и уже распухшей от слез Лены.
— Аля Крымова! — сказали все хором.
— Она... она... Она ушла.
— Да? — спросила Бабушка.— А как насчет «Мишки на Севере»?
— Так она же ее съе... съе... съе...
— Не играй ты с ней больше,— говорила Мать.— Ну все, ну давай раздевайся, и будем пить чай. Играй с Катенькой.
— Катя теперь со мной водиться не будет. Ей Аля не велит.
— Но это просто демон какой-то, а не девочка.
Рассаживаясь на кухне пить чай, обсуждали происшествие. Во дворе зажглись фонари. Говорили, конечно, об Але Крымовой. Колька считал, что ей просто надо дать по шее. Отец — что надо все-таки уметь отстаивать себя, невозможно такое полное подчинение. И вдруг Лена прилипла носом к окну. Что такое?
— Она,— шепнула девочка.
— Потушите свет,— сказал Отец.
Свет потушили, и двор, разом ставший синим, был хорошо виден.
— Да где же она? — спросила Мать.
— Ничего не вижу,— сказала Бабушка.
— И я не вижу,— сказал Отец.
— Самое интересное в том, что и я не вижу,— завершил Коля. — Да вот же она, вот! — кричала в волнении Лена.
Наступило долгое молчание. Все увидели.
— Какая... маленькая,— сказала Мать.
— Тут и но шее-то давать нечему,— с сожалением прибавил Колька.
По широкому двору шла девочка. В шапке с помпоном, полузадушенная шарфом, руки в рукавичках растопырены — трудно было предположить в ней первоклассницу, скорее, это походило на детский сад.
— Смотрите, как она ставит ножку,— сказала Бабушка.— Правую. Надо сказать родителям, это мы, доктора, такие вещи замечаем.
Некоторое время все продолжали смотреть, как идет доселе неведомая им и знаменитая Аля Крымова. Вот задумалась, подпрыгнула — и пошла прыгать. Все молчали.
— Демон, — сказал Отец.— Исчадие ада.
И все рассмеялись, а громче всех Леночка.
— Надо позвать ее в гости,— сказала Мать.
— И подкупить «Мишек на Севере», — добавила Бабушка.
Маленький семейный мир с его, казалось бы, такими незначительными заботами и тревогами, которые так легко разрешаются. Маленький? Как сказать. Для взрослых Лена — один из двух центров жизни, все, с ней связанное, имеет для них огромный смысл, вселенский смысл для их семейной вселенной. Сейчас они успокоились, развеселились, их тревога, глухое беспокойство ушли в подсознание, глубоко ушли — но там и поселились. Жизнь впервые дала им понять, что их любимое дитя, не только начисто лишенное агрессивности (что прекрасно), но и умения себя защитить, входит в мир, где кончится их власть и бесполезна будет их защита, где воцарится еще не одна Аля Крымова и неизвестно, что с собой принесет. Впрочем, была у семьи забота посерьезней, о ней старались не думать и все время думали.
