Ольга Чайковская - Счастье, несчастье...
— Я дам ей рубль,— сказала она.
Не поняла она ничего или не захотела понять?
В тот же год мальчишки — им было тогда двенадцать-тринадцать — приволокли домой портфель, полный абрикосов, и весело объявили, что стащили у какого-то дядьки, который наверняка сам их украл и спрятал в кустах. «Выбросьте сейчас же!» — прикрикнула на них Наталья Федоровна, но ребята веселились, не послушались, абрикосы съели, а портфель торжественно сожгли на костре (я думаю, много чего горело в тот час вместе с портфелем, и уж во всяком случае заповедь «Не укради»). Опять Наталья Федоровна ничего не сказала — видите, говоря об Алексее, мы все время вынуждены говорить о его матери.
Впрочем, все разбиравшиеся в этом деле считают главной причиной зла именно ту атмосферу безнаказанности, которую создала она вокруг сына. Я думаю, что причина тут глубже. Взять тот же эпизод с портфелем и абрикосами (вот, кстати, был отличный случай для семейной педагогики) — при чем тут безнаказанность и кого нужно было наказывать? Требовалось всего лишь четко поставить нравственный барьер, показать свое отношение к поступку. Дело не в том, что Наталья Федоровна не настояла на своем запрете, главное в том, что сказала-то она совсем не то, что нужно. Она сказала: «Выбросьте!», а нужно было: «Пойдите, положите туда, где взяли: Это не ваше». И так сказать, с таким негодованием, чтобы в сознании ребят вы- жглось бы на всю жизнь.
Наше обычное поучение ребенку: «Не бери, это чужое»,— неверный принцип и слабый довод, который очень легко обойти с помощью разных уверток. Первая попавшаяся: я не знал, что вещь чужая, я думал — ничья. Или: хозяину она не так уж и нужна, мне нужнее. Или: он с нею не умеет обращаться, а я умею (кстати, именно под этим девизом крал Алексей приборы и в школе, и в институте). Очень часто: вещь приобретена плохим человеком нечестным путем, отнять ее — святое дело. Да мало ли уловок придумывает наш лукавый ум, если ему чего- то очень хочется. Нет, единственно убедительное, разумное и действенное: не бери, это не твое. Пусть на дороге валяется, все равно — не твое, не бери.
Ребятам никто так не сказал, и после портфеля они принесли икону, будто бы найденную на свалке. И пошло. По мере того как Алеша взрослел, дорожали приносимые им вещи, тоже «случайно найденные», пока не появились «одолженные приятелями» «Волги» (Алексей угнал несколько машин) и, наконец, деньги для приобретения собственной. Трудно сказать, верила ли Наталья Федоровна разнообразным объяснениям сына — наверное, не столько верила, сколько жаждала верить, — только всякие разговоры на эту тему она обрывала жестко и немедленно.
Вообще по части «отрезать» и «оборвать» Наталья Федоровна была большой мастер. Когда однажды соседи, видевшие, как недостойно вел себя Алексей, тогда уже юноша, по отношению к своей подружке, сказали об этом Наталье Федоровне, та ответила кратко: «У нее есть мать». Всегда прав был Алеша, всегда находил в матери горячую защитницу. Напрасно соседи умоляли не стучать молотком у них над головой в четыре утра и не работать с газовой горелкой — открытый огонь в деревянном доме! Отказ. Зато когда дом загорелся, Наталья Федоровна была искренне возмущена соседями — зачем вызвали пожарных, подняли ненужный шум, если ничего страшного не произошло. Ничего страшного действительно не произошло, но лишь потому, что до приезда пожарных люди, сбежавшиеся на пожар, выстроились цепью к колодцу и бочкам с водой, передавая друг другу ведра.
Всегда был прав Алеша, никто не должен был ему перечить, «Алеша так хочет» — превратилось в девиз жизни. Лидером преступной группы он стал легко, потому что был смел и удачлив. И умел, разговаривая с сообщниками, выворачивать жизнь наизнанку. Сообразительный, острый на язык, он обличал недостатки, чрезвычайно тем к себе располагая. Но если нужно было, примешивал к своим обличениям ложь в любой необходимой ему дозировке.
Нож, который вонзил в спину дяди любимый племянниц, был еще и отравленный. Юрий Борисович прочел в материалах дела, что он богач, что в войну он дезертировал, мародерствовал, выменивал золото и антиквариат у тех, кто умирал с голоду, словом, наживался на народной беде. Их, Алешу с матерью, он-де тоже обобрал, вот что рассказывал он своим сообщникам; эти минуты были для Юрия Борисовича самыми трудными. Алексей знал и не мог не знать, что в войну его дядя был студентом физфака, что в армию его не взяли из-за костного туберкулеза. Нет, ошибся племянник в другом: в дядиной квартире не было антиквариата, были старые вещи, дорогие только их владельцу.
Страшно сказать, но и не сказать было нельзя: ничего, совсем ничего не дала сыну Наталья Федоровна, ничего доброго не выстроила в его душе, никаких нравственных основ не заложила и запретов не воздвигла. Свою материнскую обязанность она видела только в одном — защищать.
Стократ воспетое материнское сердце, что может быть прекраснее в своем бескорыстии и нравственной силе — но мало ли мы знаем трагедий, причиной которых было именно оно? Материнская любовь, возвышенное, святое чувство — но кто подсчитал, сколько бед вместе с тем оно принесло? Банальные рассуждения, не правда ли? Но давно уже сказано, что банальнейшее дело на свете — сама жизнь. И нет, кстати, ничего труднее, как ухватить, понять, проанализировать банальность — между тем она, повседневная, неизбежная, может быть, более всего нуждается в понимании и анализе. Материнская тревога и жалость, они каждый раз жгутся заново — и заново совершают ошибки; если ошибки одни и те же, от этого никому не легче.
Итак, приглядимся к такой банальности, как материнская любовь. Любопытный разговор возник у меня однажды с известным биологом В. Я. Александровым. Говоря о том, как много утратил человек из того, что изначально было дано ему природой, ученый привел в пример именно отношение к потомству. Ведь действительно, зверь или птица заботятся о детеныше лишь до тех пор, пока их заботы ему необходимы, и кошка, которая только что от ушек до хвоста облизывала своего котенка, не узнает его, встретив через год где-нибудь на крыше; птица, которая только что, яростно распластав крылья, защищала птенца — во что бы то ни стало, пусть ценой своей жизни! — через год едва ли глянет на него, случайно севши рядом на ветку. А вот наша родительская любовь, именно такая, готовая защищать во что бы то ни стало, на разумном пороге не останавливается (и не замечает, что ребенок обычно давно уже яростно не хочет, чтобы его облизывали от ушек до хвоста), не понимает, когда пора из безоглядно птичьей стать человеческой, которая тоже защищает, но уже по-другому.
Конечно, мать должна защищать обязательно, именно эту роль отвели ей и природа, и общество. Сколько дано ей жизненного времени, сколько хватает у нее сил, столько и должна она защищать. Если она забывает об этих своих обязанностях, ничего хорошего из этого не получается. Ее долг защищать свое — пусть великовозрастное — дитя. Но защищать спасая, а не губя! Защищать, оставаясь для него высоким нравственным авторитетом — и в этом отношении нам важно знать, как вели себя матери Алексея и Михаила после того, как узнали об их преступлениях.
Бедный, бедный Юрий Борисович! — и тут его ждала беда. В день нападения, как вы помните, сестры прибежали к брату, горячо выражая ему свое сочувствие и проклиная преступников. Узнав, кто были преступники, они разом замолкли и больше не пришли. Наталья Федоровна позвонила однажды, когда у Юрия Борисовича были гости и он не мог разговаривать, обиделась и больше не звонила. Ей бы, разодрав власы и посыпав их пеплом, на коленях ползти к братнину порогу, а она удалилась в обиде.
Сестра Галина тоже позвонила раз — накануне суда.
Юра,— сказала она,— как это получилось, что У тебя сломаны ребра?
Странный вопрос, не так ли. На самом деле в нем был смысл: преступники выдвинули версию, будто ребра были сломаны случайно, при падении, и вот теперь Юрию Борисовичу недвусмысленно предлагали «вспомнить», что это именно так и было. На суде сестры держали себя по отношению к брату с нескрываемой ненавистью, так, будто это он ворвался к ним в квартиру, бил и грабил. Ему пришлось услышать из уст сестры Галины, что в тот день она не видела у брата каких-либо существенных повреждений. А когда сам Юрий Борисович сказал, что они были и очень болезненны (он долго лечился), в зале кто-то громко гоготнул. Я обернулась: это был немолодой грузный человек с палкой — отец Михаила.
Как видите, жизнь в этих семьях тоже изрядно выворачивали наизнанку, так что мальчикам в конце концов было чему тут научиться.
Мы с Натальей Федоровной ведем долгий тяжкий разговор. Она больна (ишемическая болезнь) и совершенно раздавлена.
