Ольга Чайковская - Счастье, несчастье...
Бабушка сделала паузу, чтобы переждать Ленин визг.
— Провалилось, значит, под нами дно, и ноги наши оказались на земле, а мы сами в движущемся дощатом четырехугольнике телеги. Пришлось нам перебирать ногами. «Назар! — кричали мы.— Назар! Ради бога!» Назар, натурально, не обернулся, а хлестнул лошадь. И вот эта проклятая тварь, должно быть, все-таки обернулась, во всяком случае ей вдруг стало весело, и она понесла. Кот, девятый час.
— Я... немного опоздаю,— ответил Колька, стараясь не смеяться.
— Ну, зачем же опаздывать. Ступай, ступай.
— Да что ты меня гонишь, я хочу послушать.
Но тут все закричали, чтобы Бабушка продолжала.
— Что говорить? Мы с Софьей Захаровной взялись за переднюю перекладину телеги и побежали. Что есть силы кричали мы: «Назар!» — но он, обрадованный, что лошадь наконец-то скачет, нахлестывал ее шибче. Мы пытались было толкнуть его в спину, но он, как видно, решил, что мы опять его торопим, а потом мы его больше уже не толкали, а только, старались покрепче держаться и быстрей перебирать ногами. Мы с Софьей Захаровной были примерно одного роста, только она чуть потолще, так что составляли недурную пару. Колька! Часы!
— Да нет же!
— Так мы въехали в поселок, что при станции, которая была как раз в другом его конце. Мы держались. Проклятая лошадь шла уже вскачь, и можете себе представить, что бежали мы быстро. «Тройка. птица тройка,— думала я.— И какой русский не любит быстрой езды».— «Доктор!— кричали мне встречные.— Анна Васильевна! Куда вы это?» Я попробовала было им улыбнуться, чтобы показать, что все в порядке. А за спиной нашей слышался топот, это поселковые ребятишки пытались нас нагнать, но не могли. Куда там! Поднимая столб пыли, мы с шиком осадили прямо у кассы.
— А поезд?— спросил Колька среди всеобщего хохота.— Вы успели на поезд?
— Еще бы,— с достоинством ответила Бабушка.— Мы даже рано еще прибежали.
Памятуя лозунг, вывешенный здесь на стене — «Число дающих советы существенно превышает число тех, кто хотел бы их слушать»,— будем осторожны с советами и назиданиями, просто я призываю приглядеться к этой семейной сцене. В ней нет ничего многозначительного. Наши нравственно-философские обобщения присутствуют тут разве что в подсознании взрослых; и цель — уменьшать количество зла в мире — тоже едва ли ясно осознана, но сейчас, пожалуй, достигается именно она. Конечно, всем весело в этот час, просто весело, и Бабушке тоже, у нее легко на сердце; все ее любимые с нею, пожалуй, она даже готова сказать мгновенью «помедли, повремени». Но была у нее и своя особая цель — хотелось ей, чтобы Колька не уходил из дому. И он остался.
Но оставшись, он впитывал, не мог не впитывать славную, веселую атмосферу семьи, эту душевную легкость. Растопит ли она лед его сердца, трудно сказать (очень уже крепок лед)? Но если такой процесс начнется, немалую роль сыграют в нем минуты семейного единства. И конечно, потом (когда Бабушки давно уже не будет на свете) вспомнится ему и этот вечер, и пирог с капустой, и розы, которые сперва плавали в ванне лицом вниз, а потом стояли на столе все в дрожащих водяных каплях, и, уж конечно, сама Бабушка, которая, держась за переднюю перекладину телеги, так усердно — и так успешно!— перебирала ногами.
