Ольга Чайковская - Счастье, несчастье...
Мать ответила, что она не завидует ванной, не завидует гарнитурам — она завидует тем людям, которых дома за каждое слово не пилят.
— Все не то вы говорите,— вмешалась, наконец, Бабушка.— Завистники — несчастные люди, вот в чем дело. Самые несчастные бедняги на свете. Помните Зою из пашей старой коммунальной квартиры — вот была мученица, вот страдалица! Помните? Бывало, выйдет на кухню чернее тучи, кастрюли гремят, сковородки летают — не подходи! Тут уж можно и не спрашивать, и так все знают: кто-нибудь из соседей купил себе либо шкаф, либо еще что-нибудь. Я отлично помню, как сама она купила тюлевые занавески с пальмами, и все подумали, слава богу, немного успокоится. А через три дня — ужас, дым коромыслом! Опять сковородки летят! Что такое? Оказывается, соседка побежала и купила тюль с розами. У Зои с пальмами, а у той — розы. Бедная, почернела вся. И самое любопытное: она действительно страдала и не могла себя понять, в себе разобраться, себя как-то успокоить — ну розы, ну и что? А у нее — это я вам уже как врач говорю — поднималось кровяное давление. Зависть — зверь, который жрет и сыт не бывает. Новая квартира? — а у Ивана Ивановича лучше. Новая машина? — а у Ивана Петровича... и так далее. Стиральная машина? Телевизор? Не знаю что? Так и будет душа всю жизнь тащиться за чужими вещами. Страшное дело — жить любовью к чужим вещам! Носить платье, а любить то, что на соседке — это же можно так и с ума сойти. Мы говорим: боже мой, она стала рабом своих вещей — но ведь это своих. А быть рабом чужих?
Вот такой пламенный монолог произнесла Бабушка.
Тут нам важна нравственная настороженность. На первый взгляд казалось, что ничего страшного не произошло,— пришла мама от знакомых, с восторгом рассказала об их квартире. На самом, деле слова матери были неосторожны. Их дом, всеми ими любимый, вдруг разом потускнел, как бы стал второсортным по сравнению с чужим — и только лишь потому, что там был черный кафель и японский сервиз под XVIII век! И самый мир своего дома с его разумным спокойствием и взаимопониманием тоже оказался как бы второсортным по сравнению с миром Паншиных, если верить Отцу и Бабушке, людей недалеких и неглубоких. Явный нравственный перекос.
Ну, так ведь тоже не жизнь, могут мне возразить, нельзя же следить за каждым своим шагом, каждую минуту оглядываться, нет ли рядом ребенка и как отразится на нем сказанное слово. Мы, как правило, все еще живем скученно, дети при нас, слышат наши разговоры.
Да, и с этим мы не можем не считаться. Дети слышат наши разговоры, впитывают наши интонации, словом, идет могучий процесс бессознательного воспитания —может ли он в самом деле быть бессознательным, не должны ли мы взять его под контроль? Сложно это и утомительно, что говорить, но другого пути у нас нет. Что поделать, должность матери (и всех взрослых в семье) — ответственна и трудна, требует неустанного внимания (вот как неусыпно бывает внимание матери, когда она следит взглядом за своей ковыляющей крохой, как бы не попала под машину); когда ребенок рядом, не обо всем уже поговоришь, не все подходит для маленьких ушей.
В данном семейном эпизоде обязанностью матери было проследить за самой собой, разобраться в своих чувствах (уж не завидую ли я?) до того, как пришла домой. Самой ей нужно было в себе разобраться, самой, не ожидая выговора и наставлений. Нельзя с такой неопрятностью в душе подходить к детям.
В семейной жизни разного рода нравственные коллизии возникают непрерывно, все время идет здесь нравственная работа — на каждом шагу.
Знаете ли вы, что значит потерять ключ от квартиры? Какая это тоска — ждать, пока кто-нибудь из своих придет и отопрет. А если тебе при этом четырнадцать, и ты прибежал домой, чтобы схватить коньки и бежать на каток, и тебя ждут ребята, и девочка... Словом, Коля был в бешенстве, когда, примчавшись домой, обнаружил, что ключа в кармане нет. Когда пришли Мать и Леночка, он сидел на лестничной ступеньке и был чернее тучи.
— Ты бы получше посмотрел в портфеле,— сказала Мать, когда они вошли в квартиру.
— Я никогда не кладу его в портфель,— кратко ответил Коля.— Ленка!
Лена молчала.
— Ленка!!
— Что?— ответила Лена тихо и обреченно.
— Только, пожалуйста, не кричи на нее,— поспешно вставила Мать.— Ты же видишь, она вся сжалась.
— Вот то-то и оно. Знает кошка, чье мясо...— И вовсе уже свирепо: — Где ключи?!
— Я не...
Я тебя не спрашиваю, брала ты или не брала, я спрашиваю: где ключи, куда дела?
— Честное пио... пио....— голос Лены совсем угас, было видно, как она побелела.
— Гони ключи!— заорал Коля.
— Но почему, Коленька...— начала Мать.
— Я уже несколько раз так вот их искал, оказывается, она бегала их девчонкам показывать.
Лена молчала. Действительно, неделю назад она бегала во двор с ключами показывать висящий на кольце крошечный компас. Но на этот раз она никаких ключей не брала.
— Вот мое честное слово...— сказала она, наконец, срывающимся голосом.
— Ну, если Лена говорит, что не брала, значит, не брала,— сказал входя Отец.— И все в порядке.
— А где мои ключи?! — завопил Коля.
— Почему ты думаешь, что их взяла Лена?
— Да больше некому!
Мальчику и в голову не приходило, что он нарушает один из величайших принципов, созданных человечеством, основу любого правосудия, нравственного и юридического,— принцип презумпции невиновности.
Это юридический принцип, но его необходимо распространить на всю нашу повседневную жизнь. Человек в глазах закона невиновен до тех пор, пока в законном порядке не будет доказана его вина. Или еще лучше: если вина не доказана, тем самым доказана невиновность. Непонимание этого принципа или пренебрежение им может привести не только к большим неприятностям — к настоящей беде. В том-то все и дело, что доказать свою невиновность человек (если только у него нет прямого алиби) вообще не в состоянии: как доказать (попробуйте!), что ты чего-то не делал, чего-то не говорил? То, чего не было, не оставляет следов, и свидетелей тому, чего не было, не бывает.
Как могла бы бедная Леночка доказать, что не брала ключей?
Принцип презумпции невиновности в жизни необходим особенно потому, что нам, Как это ни странно, свойственна подозрительность. Да, это давно замечено. Если, предположим, у нас пропала какая-нибудь вещь, нам начинает казаться, будто кто-то ее нарочно спрятал или даже украл (и как же неловко становится нам, когда найдена пропажа, которая вовсе и не пропадала!). Когда происходит несчастье, все тотчас начинают подозревать преступление, пожар видится поджогом.
Презумпция невиновности — величайшее завоевание человеческой мысли, результат работы лучших умов. Принцип этот, повторю, юридический, но может толковаться шире и в таком, уже нравственном, толковании должен лечь в основу наших отношений друг с другом. Деловые отношения, узы товарищества, любовь, дружба — и уж, конечно, семейные связи должны быть пронизаны этим принципом. Из принципа презумпции невиновности вытекает ряд положений, обязательных для юриста и необходимых в нашей простой жизни. Закон требует, чтобы доказательства вины были несомненны,, «обвинительный приговор не может быть основан на предположениях». И еще: если в ходе расследования возникли неустранимые противоречия, сомнения, они всегда толкуются в пользу обвиняемого. И еще: «бремя доказывания», то есть необходимость доказывать вину, лежит на обвинителе — такого положения, чтобы человеку приходилось бы доказывать свою невиновность, быть не может.
«Если вина не доказана, тем самым доказана невиновность». Если бы Отелло (и все несчастные ревнивцы на свете) придерживался этого принципа, не погибла бы ни в чем не повинная Дездемона. Ведь подозрительность — она как наваждение, она поражает мозг и слепит глаза, ведет предательский отбор, искажает жизнь. Помните, Отелло, как в бреду, спрашивает Дездемону: «Кто ты?» Она отвечает: «Твоя супруга. Тебе и долгу верная жена» — это чистая правда, но ему каждое слово кажется ложью. Бедная благородная Дездемона, она попалась как раз в ту самую ловушку, когда невиновный не в силах доказать, что не виноват. И умирает в сознании своего бессилия.
События в семье, когда Коля требовал у сестры ключи, далеки от трагедии, но все же в душе маленькой девочки, которая никак не могла доказать брату, что не брала ключей, было подлинное отчаяние бессилия, и родители это почувствовали. Они не умели объяснить детям принцип презумпции невиновности, но по сути своей — сперва докажи, а потом обвиняй — он им был понятен просто потому, что был справедлив. Коля всех этих отвлеченных сентенций не принимал.
Вразумить его взялась сама жизнь. Она преподала ему наглядный урок, которым не замедлили воспользоваться в своей педагогике родители.
