Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА
За болотом, судя по первой линии, обнажений не предвиделось, и маршрут повел Матусевич. Рюкзак давил его, и он то стягивал лямки на груди, то разводил их пошире. Сегодня они поднабрали образцов.
Князев все видел, но молчал. Ничего, пусть потерпит.
За удовольствия надо платить, за романтику тоже. Палатку можно и в городском парке поставить, если не оштрафуют, все это ерунда. Если потребуется, он понесет и рюкзак, и самого Матусевича. Да и любой из его партии понесет, даже Тапочкин. Тому, правда, нужна аудитория. А вообще человек живет в каждом, только надо уметь разбудить его.
На очередной точке Матусевич предложил:
– До просеки – километр. Может, срежем?
– Я тебе срежу! – пригрозил Князев. – Веди до конца. Проверю, как ты научился с компасом работать. И вообще, поторапливайся. У меня в десять разговор с базой.
Матусевич пожал плечами и пошел по азимуту. Что-то Князев его сегодня усиленно воспитывает. А рюкзак взять не догадывается. Надеется, что он сам попросит. Нет уж! Лучше пусть этот рюкзак сломает ему спину. Странно, раньше он думал, что устать – это значит запыхаться. А сейчас дыхание почти нормальное, а ноги как ватные. Зато когда сбросишь рюкзак, кажется, будто вырастают крылья. Ну, через час будем дома. А завтра отдых, и никуда не надо идти – даже трудно представить себе это.
Просека показалась неожиданно, как зверь на пути, хотя Матусевич думал, что до нее еще метров двести. Он увидел поваленные стволы, высокие пни и хотел сказать Князеву, что вот еще какая-то порубка, но вдруг сообразил, что это и есть просека и что маршрут окончен.
– Так, – сказал Князев, – мы должны были выйти к шестьдесят первому.
Он поглядел в обе стороны, но пикетов не было видно.
– Значит, не угадали! – огорчился Матусевич. Попробуй тут выведи восьмикилометровую линию точно метр в метр.
– Угадать мудрено! – согласился Князев. – Весь вопрос в том, на сколько не угадали. Давай прошагомерим до ближайшего.
Они пошли по просеке. Пикет оказался совсем недалеко. Номер его на затесе был как раз шестьдесят первым.
– Ну вот, срезал, да не в ту сторону! – сказал Князев, – Сколько метров?
– Семьдесят три, – сказал Матусевич, переводя шаги в метры.
– Ну, это ничего.
– Отдохнем? – с надеждой спросил Матусевич.
– Дома.
Матусевич подавил вздох и засунул под лямки пальцы.
Связь в партии была налажена четко. Главная их радиостанция – старенькая РПМС с белым медведем на щитке – находилась в горном отряде у прораба Жарыгина. Он окончил курсы радистов. Под карандашом его точки и тире складывались в буквы, буквы – в слова, а слова – в длинные циркуляры и срочные запросы, щедро рассылаемые экспедиционным начальством.
Все эти «входящие» Князев не принимал всерьез, был убежден, что они только засоряют эфир, жаловался, что бумажонки донимают его даже в поле, и обычно оставлял их без ответа. Жарыгин, где мог, составлял ответы собственноручно, а самые назойливые радиограммы попросту отказывался принимать: давал «гу-хор, ск» – вас плохо слышу, связь кончаю.
Были в партии еще три портативные радиостанции «Недра», по одной в каждом отряде. Они появились недавно, и Князев, обычно не доверяющий всяким непроверенным новинкам, сумел оценить их лишь месяц спустя. Теперь, чтобы знать, что делается в отрядах, не надо было мотаться по всему планшету или посылать нарочных с записками, отрывая кого-нибудь от дела.
«Недра» состояли из двух толстых телефонных трубок, настроенных на определенную частоту. Одна трубка находилась в отряде, вторая – на базе. Все три пары трубок были настроены по-разному, и переговоры велись через завхоза Федотыча. К нему стекались все сведения, а он передавал их Князеву.
Федотыч вначале терялся: забывал переключаться с приема на передачу, путал сроки, кричал в микрофон так, будто хотел достать до собеседника голосом, но потом приловчился.
Он оказался тщеславным и властолюбивым. Считал себя вторым лицом в партии, заместителем Князева по хозяйственной части, работу на рации, которую ему не оплачивали, называл «общественной нагрузкой» и очень гордился ею. Если же связь не ладилась, Федотыч мрачнел, ругал «этих сопляков» и прятал под тяжелыми бровями тревогу.
В экспедицию Федотыч попал случайно: увидел объявление, что требуются завхозы на выезд, махнул рукой на свой огород и старухины причитания и подался. Работа оказалась нехитрой: отпускать продукты, следить за порядком да хлеб выпекать. Князев, передавая ему склад, строго наказал:
– Смотри, Федотыч, перед бухгалтерией подотчетник я, но если чего при выверке не хватит, то пеняй на себя. В одних кальсонах домой поедешь!
– Та чего там, – отмахнулся Федотыч. – Не бойтесь, я вам недостачу не сделаю.
В свои шестьдесят два был он еще подвижен и крепок, дело знал, тайги не боялся и работал как будто честно, не воровал.
«Интересно, что там нового», – думал Князев и невольно прибавлял шаг. Какие они долгие, эти последние стометровки. И сколько их еще будет, холостых подходов и выходов из маршрута, которые становятся тем длиннее, чем дольше стоишь лагерем на одном месте.
Свернули на тропу. Матусевич деревянно переставлял ноги и часто ерзал плечами, сдвигал и раздвигал лямки. Князев шагал так, будто и не было позади двух десятков километров таежного бездорожья. Он и зимой не терял формы, бегал на лыжах, и икры были как железо. Двадцать – это так, прогулка. Ходили и по семьдесят за сутки, но такое выдержит не каждый.
Дюк тащился замыкающим, в пятку Матусевичу. Нос у Дюка распух, глаза сделались круглыми и большими, как у совы, и смотрели с жалобным удивлением, будто спрашивали: «За что?» Все живое казнит комар.
Показались березы с широкими темными кольцами содранной бересты. За ними на поляне у речки – три палатки: одна большая и по бокам две маленькие. Чуть поодаль – брезентовый навес над кухней. У костра возился Костюк.
Ну, кажется, все в порядке. Ничего за день не случилось.
И вдруг Князев увидел возле костра еще кого-то в белой куртке и в накомарнике с красным верхом, какие у него в отряде никто не носил. Дюк тоже учуял чужого и глухо заворчал, насторожив уши. Человек, завидя их, поднялся, и Князев узнал в нем проходчика Шляхова.
У Князева часто и гулко застучало сердце. Зачем он здесь? Кто его послал? Что случилось у горняков? Завалило кого-нибудь! Утонул кто-то! Разбился! Заболел! Господи, да мало ли что может случиться в тайге!
А Шляхов молчал, и глаз его не было видно за сеткой, и широкая фигура в тесной белой курточке ничего не говорила. И Князев, подойдя так близко, что Шляхов отшатнулся, спросил сдавленно:
– Ты зачем пришел?
– Здравствуйте, товарищ начальник! – сипло сказал Шляхов. – Я к вам, значит, с заявлением от всего нашего коллектива…
– Ах ты, елки зеленые! – вырвалось у Князева. Он отшвырнул молоток, вытер вспотевший лоб. – Ну выкладывай, что у вас там.
Шляхов достал из внутреннего кармана облезлый портсигар, вынул из него сложенную вчетверо бумажку и подал Князеву.
– Вот тут все написано.
На тетрадном листке Князев, машинально исправляя ошибки, прочел:
«Начальнику поисковой партии № 4 тов. Князеву от рабочих горного цеха. Заявление. Сообщаем в вашу известность, что прораб тов. Жарыгин не обеспечивает нас фронтом работ, ловит все время рыбу и не бывает на выработках совсем, и мы предоставлены сами себе, а мы приехали сюда за две тысячи километров работать, а не сидеть без дела. Еще сообщаем, что тов. Жарыгин занижает категории: вместо мерзлоты ставит талик и говорит, что так надо, иначе геологи премии не получат, а нам чужого не надо, но свое тоже не отдадим. Просим вас прийти и навести порядок. К сему…» Дальше шли подписи.
Князев прочел еще раз и ощутил знакомую щемящую досаду, которая появлялась всегда, когда он или сталкивался с чьей-либо «туфтой», или шел пустым маршрутом, или обнаруживал бессмыслицу в документации. Он сложил заявление, сунул его в сумку и поднял глаза на Шляхова.
– И давно это?
– Да уж, считай, ден восемь! – с сердцем ответил Шляхов. – Как поутрянке отстукает по рации, берет свой спиннинг – и до вечера. Ходили за ним, сперва по-хорошему просили, после ругаться стали, а ему хоть бы хрен, смеется: «Отдыхайте, говорит, план я за вас делаю!» Зла не хватает!
Он поднял сетку и шумно сморкнулся.
– Ничего, скоро у вас рыбы не будет, – загадочно сказал Князев. В нем росла слепая темная ярость и на Жарыгина, и на людскую непорядочность, и на самого себя, но он сдержался:
– Хорошо, завтра пойдем к вам.
Вот тебе и отдых, и камеральный день, и геологическая карта.
– Значит, порядок! – просипел Шляхов и заулыбался. – Угостим вас тайменьим балыком!
– Андрей Александрович, уже десять! – напомнил Матусевич.
В палатке было душно и темно от комаров. Князев торопливо смазал руки репудином и включил рацию.
