Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА
– Да так, ничего… – отвел глаза Князев. Он уже издали увидел, что это вовсе не габбро-долериты, а обычные «горохи».
Оставив Матусевича на линии, он долго кружил вокруг, но ни коренного выхода, ни свалов габбро-долеритов не обнаружил.
Князев никому не сказал о своей находке, старался даже не думать о ней, но твердо решил назавтра снова побывать в этом месте и еще раз хорошенько пошарить…
После распадка начался долгий выматывающий изволок. Березняк сменился хвойным лесом, захламленным буреломом и густым ягодником. Влево длинным клином уходила травянистая поляна, где так легко идти, но компас вел прямо.
Продираясь сквозь чащобу, Князев то и дело цеплялся кобурой парабеллума за сучья. Дурацкая хлопушка – и таскать тяжело, и в лагере не оставишь: у Тапочкина глаза загораются, когда видит эту игрушку. А толку от нее, как от пробочного пугача: зуб выбрасывателя сломан, нарезка почти стерта – с десяти шагов по корове промажешь.
Подъем сделался круче, начали попадаться свалы. Князев обстукивал каждый, но все они оказывались «горохами» – пойкилоофитовыми долеритами, на выветренной поверхности которых четко выступала крупная неровная сыпь. А потом в структурной террасе вдоль склона показались из мха и коренные обнажения – большие глыбы с призматической отдельностью, чуть заоваленные на гранях. Князев проследил террасу в оба конца, но ничего интересного не было. Те же «горохи», что и вчера, и по тому же простиранию. Габбро-долеритов и в помине нет.
И сразу пустым и скучным сделался маршрут, злее стали кусать комары.
Он отдал карту и пикетажку Матусевичу и сказал устало:
– Веди дальше сам. Посмотрю, как у тебя получится.
Обрадованный Матусевич пустился почти бегом, а Князев вышагивал сзади, рассеянно глядя по сторонам и изредка сверяясь с компасом.
Между деревьями мелькнуло озерцо. «Молодец, – отметил Князев, – точно идет».
– Андрей Александрович, – обернулся Матусевич, – через километр поворот. Может, пообедаем здесь? Воды дальше не будет.
Князев взглянул на карту и отрицательно качнул накомарником:
– Отдохнем после поворота. Вот на этом ручье. – Он ткнул пальцем в карту.
До ручья им попались еще два обнажения. Первое было несложным, и Матусевич принялся описывать сам. Он старался вовсю: наколотил кучу образцов, каждый подолгу осматривал, ощупывал, чуть ли не обнюхивал и исписал почти две страницы.
Князев безучастно сидел в сторонке, поглаживал Дюка, уткнувшего к нему в колени нос, и помалкивал. Матусевич наконец закончил, выложил образцы в ряд и горделиво пригласил:
– Андрей Александрович, вот смотрите!
Князев пробежал глазами по образцам, отобрал один – самый представительный, а остальные небрежно смешал.
– Ты хоть спину свою пожалей. Если на каждом коренном столько образцов брать, надо с лошадью ходить.
Прочитав описание, Князев улыбнулся:
– У тебя написано «интрузия прижимается». Она хоть и женского рода, но не девочка, чтобы прижиматься. И не надо этих лишних слов – «порода представлена» и «имеет место». Согласен? А в общем, ничего, нормально.
Второе обнажение задержало их надолго. Почти у самого ручья в крутом береговом обрыве еще издали были заметны породы различного облика, рваные контакты и какие-то мелкие перемятые слойки. Князев довольно хмыкнул и устремился вперед, как воин на приступ. Обнажение обещало быть интересным.
Наметив два разреза, он отобрал десяток образцов, положил их в мешочки и пошел к ручью, где вился сизый дымок костра. Матусевич уже вскипятил чай и томился в ожидании. Дюк сидел рядом и молотил хвостом по земле. Ему было жарко, и он, часто дыша, тряс языком.
– Жидковато ты завариваешь, не по-таежному! – сказал Князев, наливая себе из котелка чай, и пососал сгущенное молоко. В банке было проделано две дырочки, и каждый по очереди сосал из своей.
– Молочные братья! – засмеялся Матусевич, сдувая комаров в кружке.
Когда из банки уже ничего нельзя было высосать, Князев ножом вскрыл ее и бросил Дюку. Тот вылизывал банки мастерски. Длинный гибкий язык его, минуя острые края, доставал везде. Князев однажды проделал эксперимент: в вылизанную Дюком банку из-под сгущенки налил теплой воды и поболтал. Вода осталась чистой. «Вы его в столовую судомойкой устройте!» – cмеялись ребята, а Дюк крутил хвостом и тоже улыбался…
Насытившись, Матусевич вновь обрел свое обычное благодушие. Он начал заигрывать с Дюком, но пес, видя, что еды больше не будет, улегся и, подняв ногу, занялся туалетом. Тогда Матусевич поймал муравья и начал стравливать его с комаром.
Князев искоса наблюдал за ним, курил и в душе усмехался: Матусевич иногда напоминал щенка, у которого одно ухо кверху, щенка незлобивого, доверчивого и любопытного.
– У тебя девчонка-то есть? – неожиданно спросил он.
– Есть одна крошка! – развязно ответил Матусевич и покраснел.
– Любит тебя?
– Не знаю…
– Геолог?
– Нет, учится в педагогическом.
– А-а…
Учитель, медик – эти профессии сочетаются с геологией, думал Князев. При любой геологоразведке есть медпункт, школа, и не надо менять профессию. А вот когда жена искусствовед, так чем ей ведать в поселке геологов или таком райцентре, как Туранск? Впрочем, не в профессии дело. Далеко не у всех ребят жены геологи, врачи или там учителя, и ничего, живут, устраиваются как-то, детей рожают. И каждый год тает их мужская община: кто из отпуска привозит, кто на местной женится. Как-то зашел он к одним таким молодоженам: квартирка маленькая, комнатешка десять метров и кухонька – местный стандарт, – но тепло у них, уютно. Лежат оба на кровати, читают журнал, из кухни чем-то вкусным пахнет, домашним. Покрутился он у них, наследил унтами и ушел. Хозяин задерживать не стал – им и вдвоем неплохо. А ведь каким убежденным холостяком был.
А, ерунда все это. Не нашел своего счастья, так нечего чужому завидовать. Да и счастье-то сомнительно, как январская оттепель: днем тает, а к ночи завернет под сорок. Насмотрелся он тут на семейные сцены…
Князев тряхнул головой. Было без четверти пять. Костер чуть курился. Комары слетелись со всей тайги и зудели пронзительно и надсадно. Матусевич дремал, уронив голову на колени, Князев кинул в него веточкой:
– Володя, подъем!
Матусевич встрепенулся, вскочил и смущенно засмеялся:
– Разморило что-то…
Ему хотелось поговорить, рассказать, что он сейчас во сне пил пиво и закусывал живым трепещущим хариусом и что это было очень вкусно, но Князев уже стоял и нетерпеливо похлопывал ручкой молотка по сапогу.
Они отошли метров на триста, когда Князев вдруг необычно вежливо попросил:
– Володя, будь добр, достань, пожалуйста, кружку.
Матусевич полез в рюкзак, пошарил и упавшим голосом сказал:
– Потерял…
– Вот иди и ищи! – сухо ответил Князев. – Даю тебе пятнадцать минут.
Матусевич хотел что-то сказать, но раздумал, махнул рукой и рысцой побежал обратно.
Покидая стоянку, Князев видел кружку, она стояла на камне у ручья, там ее забыл Матусевич, когда пил воду. Лучше было бы вернуть его немного попозже, километра через полтора, так было бы чувствительнее, но это заняло бы слишком много времени. Ничего, лишние шестьсот метров – тоже неплохой урок растяпе.
Матусевич всегда что-нибудь терял. В первых маршрутах он потерял два ножа – свой складник и хлеборез Костюка. Потом в разное время оставил где-то на обнажениях крышку от котелка, в которой было так удобно разогревать консервы, и офицерскую линейку. Список потерь венчал охотничий топорик, который Князев простил Матусевичу только потому, что тот клятвенно обещал прислать из Киева «точно такой, даже лучше».
– С твоей академической рассеянностью не в поле работать, а ворон ловить! – сердился Князев, у которого вся мелочь была на привязи. А Тапочкин назвал Матусевича «сто рублей убытка».
Не партия, а детский сад. Князев вспомнил, как в экспедиционной стенгазете «Комар» ему посвятили дружеский шарж – нарисовали наседку с его профилем, под крылом молоток, на боку сумка, кругом цыплята с рюкзаками. Они были похожи на некоторых первогодков, во всяком случае, те себя узнавали. Рисунок сопровождался стишком:
Наседке Князеву привет!
Живи еще хоть триста лет,
Пиши отчеты и статьи,
А спецов молодых – расти!
Удачная шутка имела и неприятные для Князева последствия: главный геолог, который давно приглядывался к его воспитанникам, забрал у него двух опытных поисковиков, а взамен дал техника Высотина и Матусевича.
– Иван Анисимович, ну разве можно так! – громко протестовал Князев в кабинете главного. – Вы бы хоть предупредили меня! Я же на тех парней столько сил положил, пока они людьми стали! А вы одним росчерком! И дали черт знает кого за неделю до выезда! С кем я в поле выеду?! Я же один сразу в три маршрута не пойду!
– Чш-ш! – выставил широкую ладонь главный. – Абы тихо! Научишь и этих!
