Николай Гарин - Таежная богиня
Никита давно уже был выше гор, он брел в таком насыщенном ярким искристым светом пространстве, что у него текли из глаз слезы. Он чувствовал, что вот-вот должно произойти что-то необычное.
Над клубами тумана он увидел золотистые лучи. Никита подумал было, что это солнце, но солнце было в другой стороне. За лучами показалась дуга, от которой и исходили лучи. От сияния этой дуги Никита зажмурился. Она росла, ослепительно блестя.
Точно во сне Никита сделал еще один шаг и еще, пока вдруг не рухнул на колени и не зашептал то, что никогда даже не слышал, что могло быть в генетической памяти: “Отче наш... — шептал Никита, — да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли...” — Он запнулся. Попытался снова начать, но вновь осекся.
И вдруг Никита засомневался во всем, что видит. Засомневался всего-то на мгновение... Но этого хватило, чтобы твердый туман превратился в воздух, в ничто...
Никита опять падал. Летел вниз, навстречу острозубым вершинам. “Господи, помилуй меня!..” — кричал Никита, пытаясь повернуться в воздухе, чтобы не наскочить на скалы. И увернулся. Пролетел дальше и рухнул во что-то темное, мрачное, холодное. Удар был не сильный и не болезненный. Никита очнулся.
— Не ушибся? — над ним склонилась Нюра. — А я вот думаю, отчего люди с кроватей падают? — она улыбалась. Пахло чем-то ароматным и вкусным.
Однако Никите было не до еды. Поднявшись с каменного пола, он снова залез на топчан и укрылся медвежьей шкурой. Только что виденный сон был явно не случаен. Зарывшись в густой мех, Никита предался размышлениям. В переполнявших его ощущениях было что-то новое, необычное и непривычное. Чувствовалась усталость, но усталость была иной, скорее возрастной, чем просто физической. Будто он резко постарел, будто ему вдруг стало лет пятьдесят или более. Что-то произошло и с головой, словно она вдруг стала другой. Мысли текли иначе, мягче, рациональнее, лаконичнее. Было интересно размышлять широко, масштабно.
Весь день он напряженно думал. Молча встал, умылся, поел. Никита последовательно и скрупулезно анализировал все, что с ним произошло за последние дни.
“Итак, в этой странной долине я не случайно. Странность данной территории заключается в том, что здесь, в этом месте Северного Урала, наложились один на другой два компонента. Первый и главный — геокосмический, если так можно выразиться, то есть по сути природный. И второй, это социокультурный — мифологическое мировоззрение вогулов-манси. То есть некая особая энергетическая зона, которую отец условно назвал “узлом связи” или точкой контакта сферы земли и сферы разума...”
Библиотека
— Нюр, расскажи мне об отце, — неожиданно попросил он сестру за вечерним чаем, — получается, что я его совсем не знаю. Помню только, как он учил меня рисовать. Огромный, рыжий, бородатый, сильный и добрый.
Девушка улыбнулась. Ее глаза засветились теплотой и любовью.
— Он действительно был невероятно добрым и сильным. Мама его очень любила. В каждом движении, жесте, даже в голосе — во всем чувствовалась ее любовь к папе. Когда мама умерла, папа сорок дней не говорил ни слова. Он тогда сильно постарел. Все перебирал, щупал мамины вещи, что-то говорил, даже тихо пел. Тогда он еще больше стал пропадать там, под землей.
Нюра надолго замолчала, а Никита не решался тревожить ее.
— Я с самого детства гордилась им, — вновь засветилось лицо девушки. — Казалось, он знает все. С ним было очень интересно. Чтение книг всегда было маленьким праздником. Он научил меня видеть мир. Я закрывала глаза и представляла. Новая книга для меня всегда являлась открытием. Сначала книги привозила мама. Они были очень старые, некоторые на старославянском. Потом, когда все было прочитано, мы стали выписывать. Я тебе об этом уже рассказывала. Папа даже глобус смастерил.
— Как смастерил?
— А так. Нарисовал конструкцию. По ней Прошка Анямов сделал из деревянных реек каркас, а мы из бумаги и клея смастерил Землю. Но главное, папа совершенно точно, хоть и на ощупь, изготовил все горы, которые есть на Земле. Урал, Антарктиду, Памир, Кавказ и так далее. Он вычислил энергетические узлы, которые приходятся на разломы коры, шрамы, как он говорил. Но об этом ты сам узнаешь, и гораздо подробнее.
— Слушай, Нюр, а как и кто построил это жилище? — Никита не решился это странное место, вернее сооружение, где они находились, назвать домом.
— Ну, это интересно, — вновь просветлела девушка. — До моего рождения они с мамой сначала жили там, — она неопределенно махнула рукой в сторону двери. — А когда обходили Ялпын ма — эту Священную землю, то вот здесь, — девушка топнула ногой, — на этом самом месте, на огромном скальном карнизе, папа остановился и, глядя в сторону долины, вдруг сказал маме, что он видит вход в Нижний мир. Представляешь, он подробно его описал. Кроме того, назвал количество сопок, описал, как они выглядят на восходе и в вечернее время, назвал это место первой ступенью в “Мир разума”. Он сказал что здесь, на этом карнизе, самое теплое и уютное место во всей долине. И это на самом деле так. До родника шагов пятьдесят. Оленья варга рядом. А главное, он и зимой, и летом выходил на площадку и “смотрел” на долину. Назвать это домом, наверное, трудно, — Нюра обвела взглядом стены, — но для меня это дом. Я здесь родилась и выросла. Да что я тебе рассказываю, пошли, я тебе все покажу.
Держа перед собой керосиновую лампу, Нюра отправилась показывать дом.
— Это мастерская, — переступив невидимый порог, проговорила девушка. — Здесь папа смастерил все, что есть в доме. Я часами наблюдала за ним, и всегда создавалось впечатление, что никакой он не слепой. Вот здесь его инструмент, — девушка махнула рукой в сторону стены, на которой блеснули металлом различные стамески, ножовки, линейки, угольники... — Бывало, мы с ним чуть не сутками что-нибудь мастерили. Я делала разметки, он строгал, пилил, клеил.
— А теперь я тебе покажу главное, — загадочно проговорила Нюра и повела брата по узкому длинному коридору, одна из сторон которого была каменной, а другая — сбита из тонких, плотно подогнанных жердей. Когда они дошли до конца коридора, Нюра взяла лампу в левую руку, а правой откинула сначала один, а за ним и второй полог из плотной тяжелой ткани. Во всем доме была только одна дверь — входная. В остальных случаях комнаты перегораживались между собой двойными пологами.
Никита вошел следом. Это было пространство непонятного размера и конфигурации. Керосинка не могла до конца высветить ни его стен, ни потолка, ни даже пола, убегающего в черноту.
— Это, — торжественно произнесла девушка, — и есть самое главное помещение в нашем доме. Библиотека!
Слева от входа на громоздкой подставке разместился шар с рельефной поверхностью.
— Это и есть тот самый глобус? — спросил он Нюру.
— Он самый! — не без гордости ответила та.
Никита не удержался и стал водить руками по поверхности шара. В полутьме, как ни старался, он не узнавал на ощупь ни материков, ни морей, ни океанов. А вот горы, которые выпирали на гладкой поверхности сферы, кажется, узнавал, особенно Урал, который бугристым шрамом застыл на ее крутом боку.
— Да-а, впечатляет! — наконец выговорил он. Его действительно удивила столь тонкая и кропотливая работа отца. Он не сомневался в точном соблюдении масштаба и пропорций ландшафта Земли.
Справа, у стола ручной работы, с одной стороны стоял высокий стул с подлокотниками, с другой, напротив, просторное кресло, закинутое огромной медвежьей шкурой. Вот это кресло, пожалуй, и было главным предметом помещения, если не считать шара-глобуса и широкого камина.
— Папино кресло, — с теплотой проговорила Нюра, видя, что Никита задержал на нем взгляд. — Здесь я читала ему, — поставив на стол лампу, добавила она. — А он слушал и рассуждал.
— Можно? — Никита кивнул на кресло.
— Конечно, — Нюра присела на краешек стула, а руками стала гладить доски стола, точно извиняясь за долгое отсутствие.
Никита погрузился в кресло. Шкура вобрала его в себя, завернула, утопила.
— Слушай, ты говоришь — библиотека, а книги-то где?
Девушка порывисто встала и, пройдя в темную глубину пространства, стала шуршать и поскрипывать чем-то невидимым. Никита догадался, что сдвигается длинная ширма все из той же драпировочной ткани.
Через минуту, когда Нюра зажгла вторую лампу и высветила остальную часть пространства, брови Никиты полезли вверх. Из полумрака торцами к нему смотрелись более десятка внушительных книжных стеллажей. Они, как корабли на пирсе, застыли в стройной шеренге, маяча алфавитными табличками, точно флажками.
Нюра повела свободной рукой, как это делают экскурсоводы:
— Это теперь и твои книги.
— Невероятно! — вновь проговорил Никита. — Ньютон, Лейбниц, Мах, Эйнштейн, — ничего себе! Одоевский, Федоров, Соловьев, Флоренский, Бердяев, — читал он торцы книг. — Обалдеть, здесь, у черта на куличках!.. Циолковский, Вернадский, Сухово-Кобылин... фантастика!.. — он медленно продвигался вдоль стеллажей, продолжая вслух читать корешки изданий: — Смотри-ка, и журналы — “Химия и жизнь”, “Строительство и архитектура”, “Техника — молодежи”, “Наука и жизнь”... Вот это да! Чехов, Гоголь, Пушкин, Мамин-Сибиряк, Достоевский, Гете, Тютчев!.. Вы что, и художественную литературу читали? — Никита повернулся к Нюре.
