Николай Гарин - Таежная богиня
Через минуту, когда Нюра зажгла вторую лампу и высветила остальную часть пространства, брови Никиты полезли вверх. Из полумрака торцами к нему смотрелись более десятка внушительных книжных стеллажей. Они, как корабли на пирсе, застыли в стройной шеренге, маяча алфавитными табличками, точно флажками.
Нюра повела свободной рукой, как это делают экскурсоводы:
— Это теперь и твои книги.
— Невероятно! — вновь проговорил Никита. — Ньютон, Лейбниц, Мах, Эйнштейн, — ничего себе! Одоевский, Федоров, Соловьев, Флоренский, Бердяев, — читал он торцы книг. — Обалдеть, здесь, у черта на куличках!.. Циолковский, Вернадский, Сухово-Кобылин... фантастика!.. — он медленно продвигался вдоль стеллажей, продолжая вслух читать корешки изданий: — Смотри-ка, и журналы — “Химия и жизнь”, “Строительство и архитектура”, “Техника — молодежи”, “Наука и жизнь”... Вот это да! Чехов, Гоголь, Пушкин, Мамин-Сибиряк, Достоевский, Гете, Тютчев!.. Вы что, и художественную литературу читали? — Никита повернулся к Нюре.
— А как же. Особенно Пришвина, он больше всего нравился папе. Книги о природе — главные книги. А Чехова я читала, когда ему нездоровилось. Не знаю почему. Последний стеллаж отдан сказкам, мифам и легендам народов мира.
— Ого, вот это книжица! — Никита вытащил из плотного ряда книгу с потрепанными углами и, открыв ее почти в самом начале, стал читать:
— “...Биологическому виду, который по космическим меркам только что встал на ноги, предстоит решить грандиозные задачи. И все же, за последние триста лет, переходя от классической к релятивистской, а затем к квантовой реальности и нацелившись теперь на исследование объединенной реальности, наши умы и инструменты охватили грандиозный свод пространства и времени, приблизив нас к пониманию мира, оказавшегося искусным мастером маскировки. Продолжая медленно раскрывать тайны космоса, мы приближаемся к истине. Исследования уже далеко продвинулись, но многие чувствуют, что наш человеческий вид только выходит из состояния детства...” Во дает! Кто это? — Никита посмотрел на обложку. — Грин. Да-а, если это все не то что прочитать, а хотя бы пролистать, и то с крыши спрыгнешь!
Глядя на брата, Нюра загадочно улыбалась.
— Кстати, а что отец про Вернадского говорил? — Никита вернулся к первому стеллажу и вытащил искомую книгу. — О, да тут закладки.
— Это для тебя, — тут же отозвалась Нюра. — Во всех книгах закладки. Так папа велел мне сделать, чтобы ты зря время не терял.
— “Происхождение человека и эволюция разума”, — прочитал Никита. — Ничего себе! А вот еще — “Научная жизнь как планетное явление”, — охренеть! “Химическое строение биосферы Земли и ее окружения”. “...В целом биогеохимическая энергия — это свободная энергия, образуемая жизнедеятельностью природных организмов (живого вещества)... — Никита стал монотонно читать строки, подчеркнутые карандашом. — С возникновением человека разумного, живое вещество явило такой небывалый по сложности и силе вид энергии, который стал вызывать не сравнимую с иными формами миграцию химических элементов...” — Никита оторвался от книги и посмотрел на Нюру. — Это же галиматья какая-то!
— Дочитай абзац и все поймешь, — мило улыбаясь, посоветовала девушка.
— “Однако отличительным “видовым признаком” человека стала форма энергии, “связанная с разумом”, настолько неудержимо растущая и эффективная, что явилась “новой формой власти живого организма над биосферой...”
Никита снова оторвался от книги и непонимающе посмотрел на сестру.
— “...Дающая возможность “целиком переработать всю окружающую его природу”, переработать — преобразить и одухотворить, что и является основной целью нового творческого и духовного эона бытия — ноосферы”, — закончила девушка по памяти.
У Никиты открылся рот от удивления:
— Так ты все это на память... все помнишь?!
— Ну что ты! В основном, главное. А ты как раз главное читал, и самое простое. Дальше будет сложнее.
— Ничего не понимаю! — Никита чувствовал себя дураком. — Скажи на милость, а что это за словечко такое — “эон”?
— Эон с древнегреческого — Век, Вечность, — ответила Нюра.
— Застрелюсь! — Никита громко захлопнул книгу.
— Э-э-э! Ты осторожнее. Это еще Артемию читать.
— Какому Артемию?
— Как это какому? Твоему сыну, моему племяннику! — с вызовом закончила улыбающаяся Нюра.
— Ой, все! Все! Больше не могу! Крыша, где моя крыша?! — Никита шутливо схватился за голову.
— Ничего, ничего, это как с “душистым” тайменем. Сначала тошнит, а потом не оттащишь. Первую книгу осилишь, и пойдет... А втянешься, во вкус войдешь, без чтения дня не проживешь.
— Но тут же столько, что и за две жизни не перечитаешь.
— Перечитаешь, — спокойно и деловито ответила девушка. — За три года все перечитаешь.
— За каких три года?!
— Календарных. За одну тысячу дней примерно, не считая выходных, — глядя на брата в упор, проговорила сестра.
Никита насупился. Опять за него решали. Отец велел даже закладки сделать в книгах на нужных местах.
— Павел, — вновь заговорила Нюра, — сегодня тебе осталось еще раз удивиться, после чего сядем рядком да поговорим ладком. Готов?
Никита пожал плечами, дескать, что спрашиваешь, если все равно будет по-твоему.
— Пошли, — Нюра взяла лампу и повела Никиту между стеллажей дальше в глубину библиотечного пространства. Через десяток шагов она велела Никите остановиться и закрыть глаза. Никита подчинился. И вновь зашуршал занавес. Небольшая пауза, и через закрытые глаза Никита почувствовал, как стало светлее. Значит, Нюра добавила огня. “Что она замыслила?” — думал Никита, добросовестно жмурясь.
— Смотри! — раздалась наконец команда. Никита открыл глаза и ничего не понял. Из неглубокой каменной ниши на него с недоумением смотрела богиня Калтась. Царственная поза, вздернутый подбородок, полуопущенные веки, изумрудины глаз, чуть капризные губы, которые готовы были сказать Никите что-то значительное и важное. В ногах у богини шевелились силуэты людей, а скалы вокруг переливались перламутровыми мхами.
— Узнаешь?
— Что?
— Картину узнаешь? — снова донеслось до слуха Никиты.
— Какую картину?!
— Свою, какую же еще! Дипломную работу, — Нюра глядела на Никиту с недоумением.
Никита смотрел на знакомое видение, до боли ставшее родным и близким, и не мог оторваться. Видение было живым. Оно дышало, смотрело, менялось в лице, и было, несомненно, материальным.
— Эй! — Нюра помахала перед лицом Никиты ладошкой. — Ау-у!
— Нет! Не может быть!.. Это не я! Я так бы не смог! — через минуту произнес Никита.
— Твоя, Павел, чья же еще, — посерьезнела Нюра. — Но твоя следующая работа будет лучше. Здесь, — девушка подошла ближе к полотну, — мощный энергетический накал. То есть работа излучает огромную энергию. Энергию, вложенную в нее автором, умноженную на содержание. Обыкновенный, неподготовленный зритель не готов воспринимать ее адекватно. Изображение дрожит в его глазах, становится живым, — Нюра развела руками. — Это папино заключение. Так происходит со многими намоленными святынями, говорил он. Светятся и оживают христианские иконы, главным образом православные. Папа очень хотел, чтобы ты через свою дипломную работу понял, что с тобой свершилось чудо. Понял, что своей работой ты опередил время, создал то, чего еще никому не удавалось. Но ты пока не понял, ты лишь почувствовал. А теперь пришло время понять и поверить. Просто поверить.
— Зачем? — Никита вернулся в кресло и теперь утопал в глубоком мехе.
— А затем, чтобы ты создал настоящее художественное чудо.
— Зачем?! — воскликнул Никита. — Для кого? Здесь же никого нет!
— Папа говорил, что он нашел дверь, — Нюра сцепила пальцы, — ведущую в будущее, в иное измерение, иной мир... В книгах об этом написано. И ты сделаешь ключ к этой двери.
— И что дальше? — Никита весь подобрался, готовясь услышать неслыханное.
— Артемий, твой сын, откроет эту дверь и войдет в этот мир разума.
— Зачем? — у Никиты перехватило дыхание и, казалось, остановилось сердце.
— Чтобы узнать, что будет с людьми, Землей. И что надо делать, чтобы люди жили долго и счастливо. Три ступени, — продолжала она ровным голосом, — Нижний, Средний и Верхний миры — это, говорил папа, переход из мира конечного в мир бесконечный. Мы рождаемся, и первое, что видим, лежа в люльках — это потолок. Самый разный. У кого каменный, если родился в пещере, или деревянный, если в избе, или железобетонный, крашеный, беленый и так далее. А маленький северянин, рождаясь, видит из люльки — небо! Голубое днем и звездное ночью. Потому что у него вместо потолка отверстие в чуме, дымоход, который открывает ему бесконечность космоса. С самого детства он привыкает к этому и не боится неба, как мы, а считает его крышей своего дома, общается с ним, наконец, одухотворяет его.
