Ксения Велембовская - Дама с биографией
— Чай, пожалуйста.
Чтобы не обидеть хозяек, она попробовала шарлотку, бурно повосторгалась, записала всем известный рецепт, долго и обстоятельно выспрашивая Маргошу, что за чем нужно класть и сколько нужно печь, и, не дожидаясь, когда та опять настойчиво примется угощать, потянулась к вазе с яблоками.
— Можно яблочко?
— Не можно, а нужно! — хором ответили хозяйки и, переглянувшись, рассмеялись.
— В этом году, как вы, конечно же, успели заметить, сумасшедший урожай яблок. Мы с Липочкой просто устали их собирать! — весело пожаловалась Маргоша. — Вы ешьте, ешьте, не стесняйтесь. Мы вам и с собой дадим. Хоть целый мешок.
— Спасибо большое! Мешка будет многовато, а несколько штучек возьму с удовольствием. Обожаю подмосковные яблоки.
Политес, кажется, был соблюден полностью, контакт налажен, настала пора дать слово дачницам, одетым, как капуста, в шерстяные одежки, несмотря на жарко протопленную печь-голландку. Судя по сетованиям на темные вечера и холодные ночи, им не терпелось выяснить у Кости, когда же наконец он заберет их в Москву.
Жестокосердный, он, однако, делал вид, что не замечает их тонких намеков, и, как только на секунду воцарилась тишина, начал отчитываться о поездке в Италию. Оседлал любимого конька: Палаццо Веккьо, Микеланджело, Козимо Первый, Лоренцо Медичи… Прослезившиеся от проявленного к ним трогательного внимания — привезенного в подарок альбома с репродукциями картин из галереи Уффици, — матушка и тетушка сразу позабыли про вожделенную, с горячей водой и теплым клозетом Ордынку. Слушали Костю затаив дыхание и обменивались взглядами, полными восхищения и гордости: какой наш Костенька умный, какой эрудированный!
Посмеиваясь про себя, Люся грызла сочный, с дерева, полосатый штрейфлинг и ждала той минуты, когда сможет встать на защиту замерзших бабушек. Ох, как она понимала их желание смотаться отсюда как можно быстрее! Будь ее воля, она и сама сбежала бы в Москву. Дождливой осенью на каширинской даче, несмотря на все удобства, компьютер, Интернет, домашний кинотеатр и прочее, ее охватывала невыносимая тоска. Тут же, без удобств, вообще тронешься.
Широкими окнами и высоким потолком с деревянными балками просторная светлая комната, наполненная стойким яблочным духом, очень походила на столовую в доме Еремевны, в детстве казавшуюся Люсе огромным залом в сказочном дворце. Нюша так и говорила — «зала». Но здесь «зала» служила и столовой, и спальней, и кухней одновременно. За тяжелой, утепленной снаружи дверью была летняя терраска, продуваемая всеми ветрами, а дальше часов с семи вечера — лишь мрак и холод. Естественно, старушки, как чеховские сестры, рвались в Москву.
Кстати, их и старушками-то трудно было назвать, скорее — пожилые дамы, которых совершенно незачем выпасать. У них свои интеллигентские интересы, в городе их ждут друзья-приятели, наверняка не умолкая звонит телефон. Тетки они, видно же, хорошие, коммуникабельные, гостеприимные. А здесь им с кем общаться? С киргизками у колонки?
Вроде только-только познакомились, а Люсю уже не покидало ощущение, что она знает Олимпиаду и Маргошу давным-давно, настолько ей были понятны все их душевные порывы. Может, свою роль сыграли Костины предвариловки, а может, собственное постоянное, изо дня в день, общение с Нюшей, приблизительно их ровесницей, у которой тоже все всегда написано на лице. По меняющемуся выражению их лиц, непроизвольным нетерпеливым жестам и переглядыванию угадать их чувства и мысли не составляло труда — интерес к Костиному рассказу угасал, верх брало желание выяснить свою участь, и уже охватывало сомнение: «Неужели мы зря два дня подряд паковали варенье в коробки, спешили уложить вещи?» Картонные коробки с вареньем, надежно перевязанные толстой синтетической веревкой, и два трогательных аккуратных чемоданчика стояли в углу, у окна, готовые к немедленному отъезду.
А Костя все распространялся об Италии. Вальяжно попивая кофе со сливками, он гладил кота, уютно устроившегося у него на коленях, и исподволь пытался внушить слушательницам, как полезно ходить пешком, целый день дышать свежим воздухом.
— Мы с Люсечкой за неделю по шагомеру намотали аж семьдесят шесть километров!
— Во Флоренции, где вы гуляли целыми днями, думаю, было тепло и сухо, — не выдержала в конце концов Олимпиада Кирилловна. — А у нас холод собачий, грязь по колено после дождя, и Филипповские уже съехали… Это наши друзья, — вежливо пояснила она, повернувшись к Люсе. — Их дача как раз напротив нашей, через дорогу. По вечерам мы вместе чаевничаем, беседуем, играем в покер. Кроме того, Костя, ты не знаешь главного… — она понизила голос и, многозначительно оглянувшись, дескать, не дай бог услышат соседи, перешла на шепот: — Мы с Маргошей уже недели две не спим совершенно. У Петровых… это наши соседи за стенкой… каждый вечер скандал, драка, ругань. Виталий, ты помнишь, и раньше не отличался сдержанностью, теперь же ты и представить себе не можешь, что он вытворяет!
— Мы с Липочкой, — поспешила вставить словоохотливая Маргоша, — пытались заступиться за Лизу со Светочкой, так Виталий и нас обругал неприличными словами. Заорал: не лезьте куда не просят, старые… — прикусив язычок, она смутилась и все-таки фыркнула от смеха.
— Что ты, глупая, смеешься! — прикрикнула на нее старшая сестра. — Вот так всегда: у людей драма, а ей, легкомысленной, смешно.
— Неправда! — задетая за живое, воскликнула Маргоша. Запахнув на груди оренбургский белый платок, она в обиде даже пересела на диван и оттуда повторила чуть ли не со слезами: — Неправда! Я искренне сочувствую Светочке. Да она мне как родная! Ты прекрасно знаешь, Липа, сколько я с ней занималась, когда она была школьницей. В каникулы постоянно писала с ней диктанты, вытянула девочку на твердую тройку. Ты математик и поэтому не можешь понять, как немыслимо трудно научить ребенка писать без ошибок, если у него врожденная неграмотность… — Маргоша всхлипнула, и Костя кинулся к ней с утешениями:
— Ну, Маргошечка, ну прекрати! Мы все тебя страстно любим и ценим. Вся Москва знает, какой ты замечательный педагог. Я уже не говорю про местных жителей. Если бы ты не обучала их грамоте, они все давно бы спились… ну, ну, ну… — Он прижал к себе маленькую тетушку, стал тормошить, но та отчаянно всхлипнула и уткнулась носом ему в подмышку.
— Мам, что происходит, я не понимаю?
— Я уже сказала тебе: мы не спим две недели. Вот нервы и расшатались, — невозмутимо ответила Олимпиада Кирилловна и жестом велела ему вернуться. — Я не могу кричать о таких вещах, — объяснила она, когда Костя сел с ней рядом. — У Петровых действительно драма или, если угодно, мелодрама. Светлана, ты ее, надеюсь, помнишь, в прошлом году влюбилась без памяти…
