Ксения Велембовская - Дама с биографией
— Да так… Знаешь, есть такие вещи, от которых просто невозможно избавиться. Сначала думаешь, что они с тобой ненадолго, завтра-послезавтра выброшу, но все время что-то мешает, и вот настает момент, когда ты вдруг понимаешь, что твоя жизнь без этого старья будет уже неполной… Ха-ха-ха!
— Признаться, я не уловил глубокого философского смысла, скрытого в твоих словах, но мне нравится, что ты сегодня такая веселая!
Притормозив, он пропустил встречную машину и круто повернул налево, на шоссе, через заросшее высоченным бурьяном бывшее, надо думать, колхозное поле.
— Кость, а вот скажи мне, пожалуйста, почему раньше все поля были распаханы и засеяны, а в магазинах — шаром покати. Что ж получается, усилия миллионов колхозников и совхозников, в сущности, были никому не нужны? Обидно как-то за тружеников полей!
— Значительно обиднее будет, если когда-нибудь придется заново поднимать всю эту целину. Причем вручную. Поскольку колхозная сельхозтехника давно сгнила… Что ты, Люсечка, так испуганно на меня смотришь? Упадет цена на нефть, и все. Возьмем с тобой лопаты и будем пахать. Картошку сажать… Нет, я серьезно. Если по какой-либо причине резко упадут цены на энергоресурсы, как, скажем, в восемьдесят шестом году, то, выражаясь современным языком, мало не покажется. Собственно говоря, низкая цена на нефть сыграла не последнюю роль в падении советского режима. Она же сгубила и демократов… — Подкованный по всем вопросам, он начал сыпать цифрами, баррелями и долларами.
В каком направлении они ехали, Люся уже и прикидывать устала. Все вокруг — поле, лес, постройки и помойки — казалось незнакомым. В Счастливый — с Лялькой или на такси — она всегда ездила по другому шоссе, с противоположной стороны от железной дороги.
Пристанционный поселок с вытоптанным, захламленным на задворках лесом совсем не походил на зажиточный Счастливый, где довоенные дачи советских творческих работников уступили место коттеджам их талантливых внуков и навороченным особнякам мордатых отпрысков никому не известных фамилий. Уже лет десять, как «счастливчики» распростились с грядками, вырубили старые груши, сливы и яблони, служившие когда-то единственным источником витаминов для детей творческой интеллигенции, и ныне за высокими заборами зеленели английские газоны, обсаженные голландскими тюльпанами, японскими, напоминающими маки пионами, немецкими плетистыми розами, шариками подстриженных туй. Одним словом — Европа.
За железной дорогой была Азия. Ну, если и не Азия — хотя с учетом стремительно меняющегося этнического состава жителей Подмосковья все к тому идет, — то Россия пятидесятилетней давности, это точно. Неискоренимые российские избушки с маленькими чердачными оконцами, дома с толстыми двойными рамами, в большинстве своем нескладные из-за вытянувших крышу вбок пристроек, вскопанные под зиму огороды, россыпи гниющих яблок под деревьями с посеревшей за лето побелкой — все это живо напомнило Люсе страну ее детства. В такую страну она, пожалуй, не хотела бы вернуться, даже если бы произошло чудо и она вновь превратилась в маленькую девочку.
Возле колонки, от которой тащили ведра две узкоглазые тетки некоренной национальности, Костя свернул в переулок и остановился около большого одноэтажного дома. Левая часть была аккуратно темно-зеленой, правая — голубой, облупленной. В огороде у любителей небесной лазури сохли на веревке простыни и несколько пар рабочих мужских штанов. Значит, нам налево, рассудила Люся.
За невысоким забором из свежевыкрашенного штакетника — не иначе как Костя летом подновил, — за густыми кустами спиреи, боярышника и черноплодки виднелся большой, заросший, старый сад. Серебристая от заморозка трава, скользкая доска через канаву, склонившаяся под тяжестью кистей, предвестников суровой зимы, оранжево-красная рябина у калитки снова перенесли в детство, но это дежавю было из разряда поэтических.
— Вот здесь мы и обретаемся. — Костя переложил сумку с арбузом из одной руки в другую, толкнул скрипучую калитку и отступил, пропуская Люсю вперед.
Пожилые хозяйки, одна повыше, построже, другая покруглее, повеселее, розовощекая, обе в одинаковых вязаных шапочках на пышных седых волосах и в куцых дачных пальтишках, топтались на незастекленной терраске, заставленной ведрами, кастрюлями и мисками с осенними яблоками. На нижней ступеньке крыльца в позе сфинкса лежал кот — пушистый сибирский красавец тигрового окраса, с огромными зелеными глазищами. Симпатичная компания!
— Здравствуйте… доброе утро, — первой поздоровалась Люся, пробравшись по узкой дорожке между сырыми колючими кустами к дому, и приветливо улыбнулась. — Меня зовут Людмила Сергеевна.
Настороженные учительницы и кот мгновенно ожили, разом ринулись навстречу долгожданным гостям. Взаимные любезности, пожатия рук и тысяча слов в минуту:
— Здравствуйте, здравствуйте… Олимпиада Кирилловна (это, безусловно, была Костина мать, учительница математики)… А я Маргарита Кирилловна (а это — младшая, улыбчивый славист Маргоша)… Костенька, заходите скорее в дом, холодно, мы вас ждем с завтраком… Раздевайтесь, Людмила Сергеевна… Вот здесь можно вымыть руки… Маргоша, включи, дорогая, чайник, он уже, наверное, простыл, и достань, пожалуйста, из холодильника творог, сметану и масло… Присаживайтесь, Людмила Сергеевна.
— Можно просто Люся, — снова улыбнулась она разлюбезной Олимпиаде Кирилловне, посчитав, что по имени и отчеству та назвала ее уже достаточно, чтобы составить о ней впечатление как о приличной женщине, а не какой-то там хабалке. И присаживаться не стала — вызвалась помочь. Забрала у Олимпиады из рук графинчик с пунцовой домашней наливкой и поставила посередине сервированного к завтраку стола под розовой льняной скатертью, предназначенной, вне всяких сомнений, исключительно для торжественных случаев.
Сына с возможной невесткой встречали во всеоружии: тут тебе и разогретый в духовке пирог с капустой, и шарлотка с яблоками, и три вида варенья, и рыночный творожок со сметаной, и ветчинка.
— Ух, ты, здорово! А у меня холодильник пуст, как душа ревизиониста! — объявил, припомнив старую шутку, Костя, в предвкушении завтрака потер руки и, оглянувшись на мать, воровато подцепил с тарелки кусок колбасы. — Мам, Маргош, давайте садиться! Боюсь, Люсечка сейчас умрет с голоду…
— Перестань, — рассердилась Люся и хлопнула его по руке, уже нацелившейся на пирог.
— Ах, садитесь скорее, садитесь! — испуганно воскликнула Маргоша, которая приняла слова племянника за чистую монету. Водрузив на стол электрический чайник, она присела по правую от Люси руку и обернулась к ней еще более румяным от хлопот по хозяйству пухленьким лицом: — Люсенька, вам чай или кофе?
