Ксения Велембовская - Дама с биографией
— Нет-нет, я не хочу, спасибо! — категорически отказалась Люся и, несмотря на хор возражений, поднялась с дивана. — Отвези меня домой.
«Какое счастье, что я не посвятила Костю в свои семейные тайны!» — подумала она, надевая заботливо поданную безрукавку. Но, почувствовав, как к горлу подступают слезы, а ноги опять будто ватные, тут же засомневалась в правильности такого непосвящения. Сейчас, в минуту слабости душевной и телесной, ей как никогда требовались совет и поддержка сильного, трезвомыслящего мужчины. А для чего же еще тогда нужны мужчины?
На улице она отдышалась, свежий воздух прочистил мозги, и желание немедленно поплакаться Косте в жилетку показалось неимоверной глупостью, о которой впоследствии придется сильно пожалеть. Сегодня ее семейные тайны обросли таким слоем грязи, что и самой-то было тошно. Что же тогда подумал бы Костя, чистая душа?
— Замерзшие по твоей милости дачницы, по-моему, чересчур перестарались с печкой. Такое впечатление, что я угорела, — прокомментировала она свой обморок, садясь в машину.
Шлагбаум на переезде опустился прямо у них перед носом, но эта вынужденная отсрочка Люсю только обрадовала. Что делать-то? Как поступить? Что сказать? И кому? Ляле? Язык не повернется преподнести ей эту убийственную новость. Поговорить с Зинаидой? Бесполезно. Курица ни за что не поверит, что ее любимый сынок зачастил на станцию вовсе не для того, чтобы стоять со свечкой в храме, а чтобы кувыркаться в ближайшем лесу — где же еще? — с продавщицей из хозяйственного магазина… Какой же идиот! Святоша хренов! И как не побоялся? Ведь если девчонка беременна, выходит, он переспал с ней, когда этой Светочке не было еще и восемнадцати, а это статья. Что если ее папаша прочухается после запоя и прямиком в милицию? Доказать факт совращения будет несложно. Ужас! Бедная Лялька!
Прикинув и так, и этак, Люся поняла, что гораздо больше, чем за дочь — как-нибудь переживет! — надо волноваться за мать. Матери с ее высоченным давлением категорически противопоказан скандал, который разразится, когда Лялька узнает о похождениях своего муженька. Ух, как взбесится известная актриса! Зинаида в ответ забьется в истерике. Услышав крик и вой, Нюша не останется в стороне, и дело может закончиться неотложкой…
— Боюсь, это надолго. — Костя выключил зажигание и уже в который раз, взяв ее за запястье, начал считать пульс.
— Хватит! — вырвала она руку, но, спохватившись, что ведет себя истерично, снова протянула руку, сопроводив царственный жест лукавым прищуром. — Просто мне не нравится, что ты знаешь о том, что творится у меня внутри.
— Успокойся, я не все время об этом думаю, — в той же шутливой манере ответил он и замер, прислушиваясь к ударам ее сердца. — Ничего, жить будешь и, надеюсь, долго и счастливо. Если в очередной раз не уморишь себя голодом. Завязывай ты, Люсечка, с диетами, очень прошу тебя. Голодать можно только под наблюдением врача.
— А разве я не под наблюдением? Мне кажется, я уже три месяца нахожусь под пристальным наблюдением самого лучшего врача на свете.
Костя потянулся с поцелуем, но тут раздались нетерпеливые гудки машин, выстроившихся сзади длинной вереницей: шлагбаум открылся.
Когда до каширинской дачи оставалось каких-нибудь десять минут езды, Люся снова запаниковала: что же теперь будет? От паники внутри затряслись руки и колени, а совладать с собой уже не получалось. Всё, «батарейки» сели окончательно.
— Люсечка, ты замерзла?
— Да, что-то зябко. Перемена климата, должно быть.
— Ты определенно заболеваешь. Поэтому, как хочешь, но сегодня я доставлю тебя прямо к дому, — заявил он строгим голосом лечащего врача и вдруг усмехнулся: — Здоровье дороже конспирации.
Похоже, у него имелись собственные соображения насчет того, почему Люсечка предпочитает прощаться с ним на поляне, а не у дачной калитки, но сейчас было не до расшифровки его соображений. От своих-то тронешься!
— Хорошо. Что-то у меня, правда, нет сил волочить чемодан по кочкам. И потом, осенью остерегаться особенно некого — почти все соседи давно отчалили в Москву, — все-таки добавила она, настаивая на своей версии о сплетниках-соседях.
Затормозив по ее указке у сплошных, непроницаемых ни с улицы, ни с участка каширинских ворот, Костя, человек удивительно деликатный, быстро вышел из машины, достал из багажника «чемоданище», поставил его на колеса, предупредительно вытянул ручку и, на секунду ласково пощекотав бородой щеку, шепнул: «Пока!»
И надо же — в эту самую секунду с соседнего участка вырулил Кузьмич. С двумя банками финской краски, болтавшимися на руле старого черного велосипеда.
— Вот я и попалась! — ахнула Люся и не иначе, как с перепугу, озорно крикнула: — Добрый день, Анатолий Кузьмич!
— Здрасьте, — скорее огрызнулся, чем поздоровался тот и налег на педали, неуклюже, как мешок, переваливаясь с боку на бок.
— Кто таков? — поинтересовался Костя, прищурив вслед Кузьмичу острый глаз ревнивца. — И почему это ты так поспешила его поприветствовать?
— Как старшего по званию. Он у нас подполковник. В отставке. Между прочим, великий труженик! Вечно что-то строит, заколачивает, красит. Вон, видишь, опять купил не тот колер и едет на станцию сдавать.
— Твой местный ухажер?
— Бери выше: жених! Короче, твое появление разрушило его морганатические планы. Вот он и смотрит волком… Всё, Котик-братик, пока! Спасибо тебе огромное за Италию, за всё спасибо, вечерком созвонимся.
Колесики постукивали на стыках садовых плит, но сердце стучало еще громче. Даже не взглянув на свой любимый, покалеченный заморозками сад, Люся, задыхаясь от волнения, втащила чемодан на крыльцо и толкнула дверь.
Вроде бы ее должны были ждать с огромным нетерпением, однако никто не выскочил из кухни с гневными упреками: «Куда ты провалилась?!» — ни Нюша, ни Лялька. В доме царила необычная для воскресенья тишина. Разволновавшись еще сильнее, Люся бросилась на кухню… Никого. Где же мать? Что случилось?
— Мама! — позвала она, снова выскочив в холл.
Никто не отозвался, однако в зеркале стенного шкафа отразилось какое-то шевеление на террасе.
За обеденным столом расположилась Зинаида с пасьянсными картами, а в том кресле, где Люся надеялась увидеть мать, задремавшую над вязанием, восседал Марк. По-домашнему в шикарной велюровой тужурке поверх ярко-полосатого поло, с томиком Бродского и неожиданно в очках. Профессор кислых щей!.. Небось уже и заночевал здесь.
— Людмила Сергеевна? — округлила глазки сватья. Брови, намалеванные сегодня, что твой клоун, вспорхнули, будто птицы в поднебесье. — А мы с Марком Спиридоновичем думаем, кто это там бродит?
