Горький вкус любви - Аддония Сулейман

14

Как я и ожидал, Хилаля я обнаружил сидящим на корточках перед домом. Он беседовал со своим другом, продавцом лепешек. Заодно Хилаль помогал ему, выкладывая маленькие кусочки теста на массивную сковороду. Заметив меня, он встал и захромал навстречу, помахивая тростью. Мы обнялись, и он протянул мне руку, липкую от теста. Я с улыбкой отказался от рукопожатия.

— Хочу попросить тебя о большом одолжении, — сказал я.

— Если ты ищешь работу, то пока у меня ничего нет, — сразу же замотал он головой.

— Нет, Хилаль, на этот раз мне нужно кое-что другое.

— Что? Еще раз хочешь съездить на набережную со своей красоткой? Меня так и подмывало зайти к тебе, расспросить о ней, но любовь — дело интимное, она должна храниться глубоко в сердце. — И он дружески ткнул меня пальцем в грудь.

— Давай сходим куда-нибудь, поговорим. Я знаю тут одно местечко.

Когда мы подошли к «Дворцу наслаждений», Хилаль разглядывал всё вокруг как мальчик, попавший в страну чудес. С разинутым ртом он ходил вокруг дворца и, не веря своим глазам, качал головой.

Я с улыбкой следил за ним, усевшись на землю.

— О Аллах, — воскликнул он, ощупывая руками дворцовую стену. — Как такое может быть всего в десяти минутах от Аль-Нузлы? — Он с удивленным смехом подошел ко мне и тоже сел. — Так как, ты говоришь, называется это место?

— Дворец наслаждений.

Я вытащил из кармана сигареты и зажигалку. Хилаль бросил трость в пробежавшую мимо крысу.

— С крысами я справлюсь, — заметил он, — а нет ли тут привидений?

— Говорят, что наш король любил женщин и у него их были дюжины. Здесь еще можно уловить запах их духов.

— Ну-ка… — Он принюхался. — Ага, теперь и я почувствовал. Запах женщины вечен. — Он положил руку мне на плечо и засмеялся: — Будем надеяться, что они тоже сейчас здесь и слышат нас.

Как обычно в мужской компании, при упоминании женщин в разговоре наступила пауза. Мы оба замолчали, погрузившись каждый в свои мысли. Я представил, будто стою в этот момент перед домом Фьоры, всё мое внимание направлено на окно четвертого этажа. Я вижу Фьору. Она сидит на кровати (так она мне рассказывала), одинокая, грустная, и ждет следующего дня, когда мы встретимся и ляжем рядом, согревая дыханием лица друг друга, мечтая о том времени, когда наши чаяния воплотятся в жизнь.

Всем своим существом я стремился к ее дому, мое сердце рвалось туда, как рвется в небо воздушный змей ветреным днем. Я представлял себе, как Фьора готовится ко сну. Вот она распахивает окно (на самом деле она так никогда не делала, разумеется), снимает одежду, расчесывает волосы, втирает в шею и руки крем, ласкает длинными пальцами грудь…

Хилаль ткнул меня локтем в бок:

— Ты что, заснул?

Он достал коробочку с жевательным табаком тумбак, взял в ладонь небольшой комок, скатал в шарик, а потом аккуратно положил себе за щеку. Затем языком передвинул тумбак за нижнюю губу, и она оттопырилась, отчего стали видны желтые зубы.

Я пристально посмотрел на него.

— Хилаль, я так счастлив за тебя и твою жену. Наконец-то она приезжает. Как ты сумел столько времени прожить без нее, а? Должно быть, очень скучал?

— Конечно, — просто ответил он. — Но ее письма дают мне силу.

— Она пишет тебе письма?

— Она пишет прекрасные письма! — гордо сказал он. — Разлука для нас тяжела, и если бы не ее письма, то тревога сковала бы мне сердце, как тюрбан обматывает голову.

Это колоритное сравнение рассмешило меня.

— Но я счастливый человек, — продолжал он, сияя улыбкой. — Она скоро будет здесь. Когда я был в последний раз в Порт-Судане, то уже обо всем договорился. Осталось лишь несколько мелочей. Надеюсь, через месяц или два они тоже уладятся. У нас всё получится, я не сомневаюсь.

Хилаль нагнулся и вытянул руку, чтобы помассировать больное колено.

— О чем это мы? Ты ведь привел меня сюда не для того, чтобы только показать дворец. Я догадываюсь, о чем может пойти речь, но, может, ты сам всё расскажешь?

— Конечно, — сказал я. — Слушай внимательно.

15

На следующий день, когда мы вдоволь посмеялись и поговорили о нашем скором отъезде из страны (мы оба до сих пор с трудом верили, что такое возможно), Фьора неожиданно притихла.

— Но что будет, если наш план провалится? — спросила она. Ее нежный голос был чуть громче шепота. — Что будет, если Джасим не сдержит обещание?

Я разделял опасения любимой и не мог успокоить ее — разве что объятиями, жаркими поцелуями и заверениями, что всё будет в порядке.

Джасим был нашей единственной надеждой. Мы искали иные варианты, но не знали никого, кто помог бы нам. Альтернатива побегу была только одна: остаться в Джидде и жить, как прежде. Но мы оба понимали, что такая жизнь неизбежно закончится. Здесь мы живем вне закона. В нашем распоряжении только спальня Фьоры, а всего в нескольких метрах — комната ее отца, улицы патрулирует религиозная полиция, слепой имам вещает через громкоговорители о грехах и страшной каре. Мир мечты, который мы построили в спальне Фьоры, был столь же недолговечен, как песочный замок.

— Всё будет хорошо, — убеждал я Фьору.

Она закрыла лицо ладонями. Я ласково отвел ее руки в стороны, погладил по щеке.

Мне страшно было возвращаться к себе, в свое одинокое жилище. Я не хотел оставлять Фьору. Я хотел быть с ней вечно. Я не хотел уходить от ее розовых ноготков, от приоткрытых губ. Я обожал смотреть в ее глаза; один был чуть больше другого, и поэтому казалось, будто она всегда что-то ищет. Повторяя пальцем изящные очертания ее губ, глядя на ее буйные волосы, я наслаждался тем, что это — моя женщина и что я — ее мужчина. «Мы созданы друг для друга и принадлежим друг другу», — думал я восторженно. Совершив невозможное, мы заслужили долгую жизнь рядом друг с другом. Я надеялся, что судьба будет добра к нам.

Поздним вечером я отправился на набережную, чтобы попрощаться с матерью.

Час за часом я глядел на море, пока оно не стало таким же черным, как небо. Потом я, в одних шортах, вошел в ледяную воду Красного моря и поплыл. Давно я не чувствовал себя так хорошо.

Меня окружала тьма — сверху, снизу, спереди. А когда я оглянулся, то огни набережной напомнили мне о масляных фонарях, верблюдах и той ночи, когда мама попрощалась со мной навсегда, отправляя в Судан.

Теперь настала моя очередь прощаться в темноте.

— Мама, Семира, простите меня за то, что я не сумел заслужить любовь брата и что он предпочел жить с дядей, а не со мной. И теперь, собираясь начать новую жизнь в другом месте, я грущу о том, что все мы окажемся в разных концах света. Я уезжаю далеко отсюда, но если, как говорят, все моря действительно соединяются, то я постараюсь попасть в такую страну, которая окружена водой, чтобы можно было говорить с вами, где бы я ни был, и вы будете слышать меня так же отчетливо, как сейчас. Так что я не прощаюсь. Я люблю вас. Прошу вас, берегите себя, чтобы когда-нибудь мы снова встретились.

16

Декабрь подходил к концу. До января, месяца новых начинаний, оставалось всего два дня.

Почти три недели назад Джасим согласился дать мне денег для побега из страны. Наконец он позвонил и сказал, что деньги будут у него к вечеру.

Перед тем как пойти к Фьоре, я сходил к своей любимой пальме, захватив ведро воды. Я стал снова ухаживать за ней, поливал и сидел под ней, как раньше. И дерево постепенно возвращалось к жизни. Я хотел верить, что причиной тому была не только вода, но и дружеская компания. Пожалуй, надо будет рассказать Яхье и Хани о моем скором отъезде и попросить их приглядывать за пальмой вместо меня.

Перед большой мечетью стоял черный джип. Перед ним на корточках сидел Хамид, а с ним еще один человек, с белой бородой, в гутре в красно-белую клетку и белом тобе чуть выше щиколоток. В руке он держал дубинку.