Елена Колядина - Кто стрелял в президента
— А-а, Запорожец! — улыбнулся Готовченко. — С чем к нам?
— Старую знакомую твою привез. Не узнаешь?
— Я Любовь Зефирова, — напомнила Люба со смехом. — Вы у нас завотделом культуры работали. Ленина мне не разрешили в спектакле играть.
— Да-а, кто в юности не ошибался, — хохотнул Готовченко. — Зато как закалилась в боях!
— Это точно, — согласилась Люба и порадовалась: — Столько земляков встретила! Говорят, товарищ Каллипигов тоже в Москве. Случайно не знаете, чем занимается?
— Знаю, — ответил Юрий и поднял глаза к потолку. — Он теперь в «девятке» у руля.
«Надо же, — удивилась коляска, — таксистом стал».
«Кто бы мог подумать? — ответила Люба коляске. — Руль крутит в такси. А такой был важный!»
— В «девятке»? — с интересом переспросил Николай. — Надо иметь в виду. Да у тебя, Любовь, я смотрю, все схвачено? Везде свои люди расставлены? На всех ключевых постах?
Люба скромно улыбалась.
— Ладно, давай о деле. Юра, этой девушке, любимой певице президента, между прочим, нужно сделать качественный диск. В сжатые сроки.
— У меня уже есть готовый диск, — робко встряла Люба.
Она пошарила в рюкзачке и извлекла демоверсию.
Готовченко взял коробочку двумя пальцами, повертел в руках и картинно скривился.
— Ты мне этим говном аппаратуру испортить хочешь? — весело сказал он и повернулся с креслом к музыкальной системе на длинном низком шкафу, под рукой.
Любино лицо запылало.
— Ну, Юр, уж какая есть, — произнес Николай.
— Была бы фирма, я б к тебе не пришел.
Готовченко вставил диск, нажал кнопку. В комнате грянула балалайка. Затем раздался скрип и вступила гармонь. Готовченко выпучил глаза. Повернулся к столу, снял трубку телефона и громко сказал кому-то:
— Зайди.
Через мгновение в кабинет вошел долговязый молодящийся мужчина с длинными серыми волосами. Он прислушался к гармони и потряс мизинцем в ухе:
— Чего за хрень?
Люба сидела ни жива, ни мертва. Ее охватил стыд за все, что она написала и спела, за простодушную гармонь и деревенскую балалайку, за свою жалкую джинсовую куртку и аляповатые кроссовки с серебряными шнурками.
— Заказчик нам балаган-лимитед притащил, раскрутить желает в кратчайшие сроки, — бросил Готовченко. — А это — солистка.
— Ну чего, — оглядев Любу и коляску, сказал длинноволосый. — Нормальный компакт будет — «Поющая карлица-гном», а на подтанцовку еще уродов наставим. Извращенцы валом повалят.
— Может не надо при ней, — примиряюще сказал Николай.
— А пусть знает, — взвился длинноволосый.
— Пусть не питает иллюзий, — пояснил Готовченко.
— Откуда приехала? — спросил длинноволосый. — Из Черножопска?
— Из Белозерска, — растерянно ответила Люба.
— Я так и догадался, — бросил длинноволосый. — Как тебя зовут? Любовь? К Бабкиной, Люба, к Бабкиной!
— У меня бабок нет, — опустив голову, ответила Люба, вспомнив любимое слово Николая.
— Слушай, ты кончай! — вдруг вскинулся Николай. — Сливки, миски, подливки, пидоров всех своих раскрутил? Раскрутишь и Зефирову. Я чего, из-за тебя гаранту вместо Зефировой Киркорова преподнесу?
— Ладно, уймись, — вздохнув, осадил длинноволосого Готовченко. — Придется поработать. Не каждый день к нам от царя приходят.
— Я еще сочиню, если надо, — осмелев, заверила Люба.
— Давай, сочиняй, — тряхнул кулаком Готовченко. — Чтоб нестандартно, но — в формате! На, забирай свой диск.
— А куда мне его теперь?
— На память оставь. Или вон в ту корзину, — уже успокоившись, посоветовал длинноволосый. — Все с нуля будем делать. Сама-то какую концепцию видишь?
— Концепцию? — растерялась Люба.
— Ну, философия альбома какая тебе видится?
— Связующая идея, красная нить есть? — подсказал Готовченко.
— Идея? Кончено, есть, — обрадовалась Люба. — Безграничные возможности человека с ограниченными возможностями. Знаете, мне часто снится, что я иду. Я не знаю, что чувствует человек, который может ходить. И я как бы лечу, не касаясь земли. И знаю, что иду к реке. И у меня там, за рекой, все впереди — огни концертного зала, признание, любовь. И мне не нужны ноги, потому что душа может полететь куда угодно! Ведь весь мир находится внутри человека, а не вокруг. И у инвалида этот мир такой же огромный, как и у здорового человека. А иногда — еще огромнее.
Она смутилась и замолкла.
Коляска принялась всхлипывать.
Готовченко и длинноволосый молча поглядели друг на друга.
— Ну чего, — покрутив носом, наконец, сказал длинноволосый, — для клипа неплохой видеоряд.
Около четырех часов дня Николай подвез Любу домой, забрать Васю. Он очень хотел самолично препроводить Любу в Кремль, но она не предлагала, и Николай решил держать видимость невмешательства в Любины дела с президентом. Чтоб не думала Люба, что у него, Коли-Джипа, есть корысть!
Вася, переодетый из трухлявого китайского джемпера в новый, искрящий — турецкий, твердо заверил Любу, что сто раз ездил в метро с другими инвалидами и сумеет удержать коляску на эскалаторе. Любе и самой очень хотелось побывать в метро. Подземные станции привели ее в восторг. Она дергала Васю за двупалую руку, смеялась и, время от времени, от избытка чувств тихонько затягивала веселую песню про несчастную любовь. В вагоне Вася вдруг так заголосил, что пассажиры вздрогнули:
— Выйду замуж за цыгана, хоть родная мать убей!
— Вася, ты что? — одернула Люба. — Веди себя культурно.
— По привычке, — пояснил Вася. И завопил еще громче. — Я ворую лошадей, ты воруешь сани!
Пассажиры полезли в сумки и карманы, извлекая мелочь.
— Что вы, — замахала Люба руками, — не надо! Не надо!
— Бери-бери, — не соглашались пассажиры. — И совали Любе рубли.
«Это ж надо, — бормотала Люба коляске. — Еще подумают, что я ребенка эксплуатирую. Хотя, я этих людей понимаю. Всего за рубль почувствовать себя добрым, благородным, великодушным, духовно богатым, полным сил. Дал рубль — и можно целый год уже никому ничего не подавать».
На Красной площади у Любы захватило дух! Над пряничным собором смущенно толпились нежные облака. Кирпичные стены весело раскраснелись, как похмелившаяся гармошка, башни, того и гляди, пустятся вприсядку, как, бывало, их прежний хозяин, Ельцин. Кругом было радостно и пестро. Да к тому же к Любе немедленно подошла пожилых лет интеллигентная женщина и предложила всего за двести рублей провести для нее, Любы, и Васи индивидуальную экскурсию по Кремлю. Люба немедленно согласилась на экскурсию, и по окончании ее осталась страшно горда своим благотворным влиянием на духовную жизнь и кругозор Васи.
Задержавшись внутри Кремля, Люба и Вася еще раз подъехали к границе, за которой начиналась резиденция главы государства, и принялись ее — резиденцию — разглядывать. Рядом стояло множество людей, которые дружно гадали, чем интересно занимается в данный момент президент и не глядит ли он, случаем, сейчас в окно. Неожиданно — Люба не поняла, откуда и в какой момент, — на брусчатку в окружении нескольких мужчин ступил знакомый человек. Он шел, чуть наклонив голову, и слушал забегавшего вперед рассказчика, одетого в темный, не по жаркой погоде, костюм.
«Любушка, — зашумела коляска. — Это ж президент наш!»
— Глядите — президент, — почему-то восторженно закричали люди, только что самозабвенно критиковавшие власти за жилищно-коммунальные тарифы: цены задрали! На все дорогие цены сделали!
— Спасибо вам! — истерично выкрикнула женщина в блестящем парике. — Мы вас любим!
Президент поднял голову на крик и улыбнулся издалека.
«Ой, худой какой, — разочарованно протянула коляска. — Как не кормят его».
— Президент! — запрыгал Вася. — Копеечку дай! Рахмат!
— Веня, снимай на камеру, — закричала молодая загорелая бабенка. — Чтоб я и президент вместе попали.
Толпа радостно загалдела и стала пухнуть, как на дрожжах: со всех сторон бежал народ — поглазеть на президента. На коляску напирали. Люба едва сдерживала ободья колес, чтобы не пересечь границу.
«Ой, Любушка, дышать нечем! — запричитала коляска. — Задавят нас!»
Любовь повернула голову вправо, чтобы углядеть за Васей, и встретилась глазами со странным мужчиной, стоявшим в первом ряду — на нем были больничные кожаные тапки на босу ногу, в руке он держал самодельную серую матерчатую сумку с аппликацией голубых цветов, вырезанных из штапеля или ситца. Тип не мигая посмотрел на Любу бесцветными глазами с крошечными зрачками, засмеялся коричневыми зубами, и вдруг вытащил из сумки пистолет.
— Царь! За царя! — крикнул он.
Президент, услышав «царь», приветственно помахал толпе рукой.
Странный человек поднял пистолет.
— Вася, беги! — закричала Люба, оттолкнула Васину двупалую руку и, вылетев с коляской на брусчатку, вывернула на одном колесе самый яростный смерч в своей жизни. Коляска взлетела вверх, перевернулась стремительным сальто.
