Ксения Велембовская - Дама с биографией
— Не горюй дочк, наш-то к Новому году, чай, прикатит. К Новому-то году обязательно!
Ни к Новому, ни к старому Новому году наш не прикатил. Ни писем, ни звонков. Без всяких диет Люся похудела так, что поясом от халата могла обернуться трижды… А если на шею? И дернуть как следует?
— Люсинк, ты чего там все впотьмах по кухне бродишь? Словно привиденье какое. Иди-ка лучше погляди, тут кино про войну показывают. Интересное!
От нечего делать Люся кинула взгляд на экран и невольно вскрикнула: на экране было окровавленное, искаженное от боли лицо Марка!
Пол закачался у нее под ногами, перед глазами все поплыло, и она грохнулась в обморок, даже не успев сообразить, что по телевизору показывают тот фильм, где три года назад Марк снимался в эпизодической роли пленного немецкого офицера.
Когда приехала вызванная матерью неотложка, Люся уже кое-что соображала, но стоило услышать, что она, как выразилась врачиха, «всего-навсего беременная», и голова опять пошла кругом.
— Ну, слава тебе Господи! — рассмеялась вслед за врачихой Нюша. — А я-то перепугалась, думала, помирает моя Люсинка. Вы уж извиняйте нас, товарищ доктор, что мы вас зазря побеспокоили…
Что было дальше, Люся не помнила — после такого диагноза она вновь потеряла сознание.
В больнице, куда ее привезли, диагноз подтвердился. Делать аборт, сказали, поздно. Спасти могла бы только Ада Львовна, но ее телефон остался в записной книжке на Ленинском, да и денег, чтобы ехать к ней, не было. Ни копейки. Те триста рублей, которые поначалу пыталась всучить ей Нюша: «Бери, дочк, бери, твои ведь, сама мене их возила, а я вот сберегла, как чувствовала», — Люся взять не захотела, уверенная, что Марк со дня на день вернется, а спустя три месяца, находясь у матери на иждивении, просить было уже совестно.
А, будь что будет! Не все ли равно?
…Ливень, грохотавший в водосточной трубе, постепенно затих, превратился в убаюкивающий, тихо шуршащий дождичек, но она никак не могла уснуть, несмотря на то что вроде бы все образовалось. Марк, по его словам, отсидевшийся сначала у бабушки в Тирасполе, потом — в Закарпатье, на горнолыжном курорте, а с февраля курсировавший, «заметая следы», из Кишинева в Киев, где снимался в комедийной роли придурковатого гуцульского парня на студии Довженко, наконец-то в Москве. Загорелый, красивый, полный творческих планов. Уверял, что, хотя Бутерброд действительно сел на нары лет на десять, все опасности позади. Поразительно, но Додик проявил немыслимое благородство: не сдал ни его, ни Лёху Пимена.
— Представляешь, Лю, вместо того чтобы смыться подальше и залечь на дно, как я ему велел, Пимен, идиот, запил горькую. Ни фига не помнит. Спрашиваю: старик, тебя вызывали на Дзержинку? Мотает башкой: не помню! Значит, говорю, не вызывали, иначе бы ты запомнил надолго!.. Ха-ха… На Ленинский гэбисты даже не заглядывали. Это точно. Там тишь, гладь и божья благодать. Только вот твой перец, Лю, превратился в труху!.. Ха-ха… — счастливо посмеиваясь, нашептывал ей Марк, когда они уединились в больничном коридоре.
Смеяться вслед за ним у Люси никак не получалось. После рассказа о его «злоключениях», вовсе не похожего на горестную исповедь скитальца и мученика, ее опять охватило острое чувство обиды. Еще более сильное, чем то, которое она испытала два часа назад, потрясенная неожиданно цветущим видом Марка.
Обида уже прошла. А что обижаться? Ведь Марк поступал правильно, когда не писал и не звонил. Таким образом он уберег от очень больших неприятностей и себя, и ее, и, кстати, ни в чем не повинную Нюшу. Не это мучило Люсю.
Не давали уснуть мысли о ребенке. Марк говорил сегодня о чем угодно, только не о ребенке, и держался так, как будто его «драгоценная Лю», уже заметно округлившаяся и подурневшая, лечится в гинекологии от мигрени.
Глава двенадцатая
Кленовые листья плавали в лужах, разноцветными заплатками налипли на крышу печальных без хозяина красных «жигулей», застелили мокрую лавочку. Со вчерашнего дня сильно похолодало, зато квадрат неба между домами был ослепительно голубым, и солнце, летом почти не пробивавшееся сквозь густые кроны деревьев, заливало детскую площадку ярким светом.
К счастью, никто из соседских малышей, которые ревут в голос, когда чудовищная собственница Лялечка с боем отбирает у них игрушки, в песке не копался. Бросив на сырой песок пластмассовое ведерко, совочек, формочки, Люся подхватила Ляльку под мышки и поставила в песочницу.
— Поиграй пока в куличики, только не перепачкайся. — Хмурое личико в розовой шапочке с помпоном недовольно сморщилась, и Люся сразу согласно закивала: — Хорошо, хорошо, через пять минут обязательно покачаю тебя на качелях.
Присесть было негде — сыро и грязно, и она лишь отошла на несколько шагов, чтобы Лялька из вредности не швырнула в нее песком или не вырвала из рук письмо, только что обнаруженное в почтовом ящике.
Здравствуй, моя несравненная Лю!
Все мои мысли — only you! Хотел бы позабыть минут на двадцать, да не с кем.
Ну, я и влип! Дом отдыха. Вернее, санаторий. Гора. Внизу бушует море. На пляже — туши сплошь. Ослятина, баранина, конина. Брюхатые полковники. С супругами пудов по пять — по шесть. Глаз отдыхает. Ни одной изящной женской ножки. Ни острой, свежей грудки. Ни порождающей желанье попки. Сосед по комнате — рябой майор из Омска. Гэбист, и это не скрывает. Большой любитель баб и теплой водки днем. Вчера привел двух гэкающих дам. Из Запорiжья. Лошадок-шоколадок. Майор подругам по плечо. Надеялся, я западу на младшую, ей сорок, и будет славный группен-секс. Я не ханжа, ты знаешь. Старушек за раскованность ценю. Рост — тоже не помеха. Всегда готов поползать по-пластунски. Но! Два зуба золотых во рту моей гнедой отбили всю охоту. Ушел бродить по берегу. Мечтал о Лю. Вернулся. Кобылки счастливы. Пьяны. В объятиях майора отдыхают. Чувак объездил сразу двух.
Вечерние досуги до рвоты примитивны. Танцульки с обжиманцами под Аллу Пугачеву. Тир для служивых. Как не надоест? Бильярд. Моя отрада! Разделал гадов под орех. Еще здесь в моде бег в мешках. Баян и песни хором: ах, Отчизна моя, золотые края!.. Запевает массовичка. Грудастая рыжуха в дерзком декольте. Естественно, запала на меня. Кадрится. Приеду, изображу все в лицах. К примеру, конкурс: кто первым осуши́т стакан граненый кипятку.
Лю, не сочти мой текст за пошлость. Самого тошнит. И не вздумай, радость моя, ревновать. Местные бабы тебе и в подметки не годятся. Если бы ты — белокурая нимфа в бикини — появилась в нашем «мясном ряду», боюсь, от Кавказских гор остались бы одни руины. Потрясенное офицерье в порыве неудовлетворенной страсти изгрызло бы здесь все камни…
