Ксения Велембовская - Дама с биографией
— Я?.. Нет… Марк не такой, — пролепетала Люся, в смятении уставилась на носки своих блестящих лаковых сапог и внутренне сжалась от страха: вдруг Нонка сейчас скажет о Марке что-нибудь нехорошее? Что тогда делать? Возражать — значило бы, скорее всего, снова поссориться, но и предать Марка — даже ради того, чтобы подруга не ощущала себя самой несчастной на свете, — Люся не могла.
— Поверь мне, Марк замечательный человек, — сказала она и в доказательство своих слов сдержанно, без лишних эмоций начала перечислять его достоинства: доброту, заботливость, терпение, верность… И на «порядочности» осеклась, заметив кривую усмешку сухих, потрескавшихся губ.
— Ясно… Ох, Люська, как была ты милой наивняшкой, так ею и осталась! — вдруг выдала Заболоцкая и отвернулась лицом к стене, как будто им больше не о чем было говорить. — Ты иди, я посплю.
Действительно, о чем можно говорить после ее идиотских, недвусмысленных намеков, рассердилась Люся, но уже через минуту, оказавшись рядом с матерью на краешке тесного поминального стола, устыдилась своих мыслей: у Нонки такое горе, а она еще злится на нее, обвиняет в чем-то!
Однако она так и не смогла заставить себя остаться ночевать у Заболоцких, как собиралась. Виновато улыбнулась при прощании:
— Извините, Юрий Борисович, я пойду, мне надо проводить маму. Ей завтра рано на работу.
От «Смоленской» до «Киевской» они с Нюшей доехали вместе, а на кольцевой разошлись в разные стороны.
Глава одиннадцатая
Здравствуй, Лю!
Не волнуйся, по-прежнему страстно люблю. Нет. В сто раз сильнее. Поздравляю тебя, моя драгоценная и несравненная, с наступающим 21-м днем твоего рождения! 21 — недаром счастливое число. Отметим твое появление на свет божий вместе. Есть грандиозный план. Готовься. Дома. Игрушки и книжки с картинками оставь пока Анютке. Пусть девчонка забавляется.
Целую ручки,
навеки твой К. Маркс.
— Чего он пишет-то? — из-за плеча нетерпеливо спросила Нюша. — Едет ай нет? — Сообразив, что у Люси перехватило дыхание от слез, мать погладила ее и сама прослезилась. — Говорила я тебе, дочк, вернется наш цыган. Чумаданы его здеся, стало быть, и сам объявится.
— Приедет… скоро… — собрав последние силы, прошептала Люся.
…Очнулась она в больничной палате, в той самой, где уже лежала зимой.
— Поспи, милка, поспи, — поправила ей одеяло знакомая пожилая нянечка. — Хорошо все будет. Живой ребеночек. Летом нормально родишь.
День своего появления на свет божий Люся провела в больнице.
К ночи пошел проливной дождь, форточки захлопнули, и в темной палате на шесть коек еще отчетливее стал ощущаться запах голубых гиацинтов, южной сирени — завядшей, не успев распуститься, но сразу напомнившей об их с Марком первом свидании, — желтых нарциссов, разноцветных тюльпанов. Марк завалил цветами всю палату и за два приемных часа, с пяти до семи, успел обаять и больных, и медсестер, и врачих: комплименты, стихи, фрукты, шоколад, кому можно — праздничное шампанское.
Когда, простившись с ним в коридоре возле лестницы, Люся приплелась обратно в палату, на нее обрушился хор восторженно-завистливых голосов: «Какой мужчина! Счастливая ты, Люська! Надо же, как он ребенку обрадовался!»
Разочаровывать она никого не стала: не поймут. Так же, как она не понимала, почему обязательно все должны радоваться. Лично она отнюдь не обрадовалась, когда узнала, что беременна, и, если бы Марк был в Москве, ни минуты не раздумывая, опять поехала бы вместе с ним на Хорошевку к Аде Львовне. Страшно было только в первый раз. Оказалось, за деньги можно прекрасно обойтись и без страданий. Приятного, естественно, мало, но если есть надежный, опытный врач, вокруг стерильная чистота и под наркозом не ощущаешь ни малейшей боли, то аборт куда лучше, чем вот так неделями валяться в больнице в компании пяти посторонних теток — страшных, толстых, неповоротливых, но при этом оглушительно болтливых, нагло-любопытных: «А у тебя мужа нет, да? А от кого залетела? Сама не знаешь? Ветром надуло?.. Ха-ха-ха!» — и таких гордых своим замужеством за какими-то там Ваньками-Васьками, что прямо с ума можно сойти!
Да и врачи не лучше. Вроде в один голос говорят, что она абсолютно здорова, а обмороки и потеря сознания, вероятно, от нервов, но домой в день рождения не отпустили, садисты. Замучили анализами, бесконечными осмотрами и допросами. До вчерашнего дня все допытывались, заглядывая в глаза: «Что ты такая дерганая? Тебя парень бросил? Жениться не хочет? Надо было, дорогая, раньше думать!.. Или с ним что случилось?»
После этого вопроса Люся уже не могла совладать с собой — начинала рыдать. Но и рыдая, никому не проговорилась о причине своих страданий: с каждым уходящим днем ее все чаще посещала мысль, что Марка нет в живых, что он разбился той страшной ноябрьской ночью, когда его «жигули» рванули с места и растворились в сыром темном тумане. В любом другом случае он обязательно дал бы о себе знать. А тут дни, недели, месяцы — и ни одного письма!
Чтобы не наложить на себя руки, она постоянно твердила себе в утешение: нет-нет, Марк жив, он обязательно вернется. Просто он в тюрьме и, как человек исключительно благородный, не хочет впутывать ее в свои дела. Ведь по адресу на конверте милиция могла нагрянуть с обыском и в Ростокино, к Нюше…
Считается, что женщинам свойственна обостренная интуиция. Но, видимо, не всем. Несчастья обрушивались на Люсю именно тогда, когда она их меньше всего ждала. Так было и в тот день, пятого ноября.
Накануне за ужином, добавляя к тушеному мясу с жареной картошкой болгарское лечо, Марк вспомнил к слову, какой умопомрачительный фаршированный перец делает его мать. На следующее же утро Люся понеслась на Черемушкинский рынок. Купила парную говядину, овощи, зелень и к вечеру, то и дело сверяясь с поваренной книгой, уже фаршировала выпотрошенные, бланшированные в кипятке перцы начинкой из провернутого через мясорубку мяса, отварного риса, поджаренного лука и морковки. В низкой трехлитровой кастрюле пузырилась остренькая алая заливка из свежих помидоров, куда предстояло погрузить перцы.
На вид получалась сумасшедшая вкуснятина, только насчет соли были сомнения: не маловато ли? Попробовать она не решалась: известное дело — лизнешь, и разыграется такой аппетит, что остановиться будет уже невозможно, а надо срочно похудеть хоть на килограмм, чтобы завтра на вечере в ЦДРИ, а потом на ужине в ресторане «Берлин» выглядеть на уровне.
Есть хотелось зверски. Пришлось налить себе последние полстакана кефира и, убавив газ под кастрюлькой, постараться отвлечься сборником Германа Гессе. Марк сказал: гениальная проза.
