Алексей Колышевский - Изгои. Роман о беглых олигархах
– Почему же он ваш, Набоков-то? – чуть обиженно парировал Илья. – Он все же наш, русский. Великий русский.
– Смотря что подразумевать под нашим, – глубокомысленно изрек Пол.
Они выпили тогда, между ними завязалась непринужденная легкая беседа, но уже очень быстро Илья, которого так и распирало желание поделиться своими творческими успехами, не смог более сдерживаться и попросил соизволения рассказать придуманную им историю. Продюсер с несколько страдальческим лицом вежливо согласился выслушать его. Но постепенно рассказ Ильи, казалось, увлек его, и он, время от времени задавая очень грамотные и по существу дела вопросы, с большим интересом дослушал до конца, а затем, со значением подняв палец, предложил:
– В том, что вы мне рассказали, есть несомненный прокатный потенциал. Предлагаю встретиться и поговорить по существу вопроса. Здесь не та обстановка. Дайте свой телефон.
Илья с радостью дал и телефон, и адрес. Помощник продюсера немедленно исчез, да так ловко, если угодно, кинематографично, что Илья несколько минут стоял, разинув рот и не веря глазам своим. После этого разговора он, заметно и постоянно волнуясь, прожил несколько дней – и вот наконец долгожданный звонок. Стоит ли говорить, что Илья отправился на эту встречу в самом приподнятом настроении.
– И чем же у вас все заканчивается? Вы думали над финалом? – голливудский эмиссар, прищурившись и втягивая в себя «мохито», внимательно посмотрел на Илью, и от его взгляда обладатель полумиллиардного состояния почувствовал себя студентом, вытянувшим на экзамене билет, содержание которого ему решительно неизвестно. А профессор строг и самодурист до такой степени, что на переэкзаменовку можно не рассчитывать. Сглотнув ком, Илья рассказал о падении главного героя в океан с высоты в пятьсот метров. Такой финал произвел на парня из Голливуда неблагоприятное впечатление. Его физиономия приняла кисло-сострадательное выражение, и он изрек:
– А вот финал, дружище, у вас пахнет дерьмом. Следовательно, и сам он дерьмо. Финал, я вам скажу, никакой.
– Но почему?! – воскликнул сильно уязвленный такой жесткой критикой Илья и даже топнул ногой от досады. Даже самому маленькому, начинающему драматургу свойственно огромное тщеславие. Без него никуда.
– Потому, что конец в такой истории должен быть… – помощник продюсера немного помедлил, словно подбирая нужное слово, – должен быть гуманистичным.
– Иными словами, «хеппи-энд»?
Тот утвердительно кивнул:
– Именно! Хеппи-энд – это прежде всего положительная реакция зрителей, следовательно, кассовые сборы. Никому не нужно, чтобы зрители выходили из кино с мрачными лицами и желанием если не удавиться, то по крайней мере выпить три двойных порции виски. Чтобы поскорей забыть тот «факин шит», который им показали за их же деньги. Второй раз зрителя не заманишь. Да и не будет второго раза. После первого крупного провала с вами как со сценаристом никто не захочет иметь бизнес. Я понимаю, что ваш случай исключительный, и вы сами в состоянии оплатить весь съемочный процесс, сделать кино целиком на собственные деньги, но ведь вы деловой человек. Не так ли? И это, пусть новое для вас, дело рассматриваете в том числе и с точки зрения коммерческой выгоды. Еще раз повторяю – это вполне симпатичная история, но финал ее требует полной переработки. Да! К тому же в том виде, как она есть сейчас, история не закончена, там есть потенциал еще минут на двадцать, как говорят у нас в кино. А это, к вашему сведению, колоссальный объем сценарного текста.
Голливудец поглядел на свой разноцветный, с волнистыми стрелками «Зильберштайн». В манере Пола одеваться, во всей его внешности лишь на первый взгляд не было ничего необычного. На самом деле не только этот «Зильберштайн», но и причудливые запонки в виде черных ящериц и какого-то особенного, чокнутого кроя пиджак «а-ля Виктюк», неброский лишь оттого, что, в отличие от Виктюковых одежд, был черным, а не семирадужным, чудесные, смахивающие на ковбойские, сапоги тисненой кожи с серебряными пряжками – все было на самом деле совершенно милым, ненавязчивым, вкусом отличалось отменным и полностью гармонировало со своим хозяином, делая его «веским» человеком, однажды продумавшим самого себя до мелочей, да с тех пор так и оставшимся в этом образе, давно превратившемся в его естественное и единственное «я». Так вот, Пол поглядел на часы, через стол подал Илье свою карточку, извинился за краткость беседы:
– Вы говорите, что работаете с режиссером? Кто он? Я его знаю? Ах, ваш соотечественик. О’кей, я хочу взглянуть, как у него получается. Устроим просмотр, скажем, через неделю. А вы, мой друг, доработайте финал. Помните, что лишь с хеппи-эндом есть шанс не только окупить затраты на кино, но и сделать картину прибыльной, – он с хитрецой поглядел на Илью и прибавил: – я читал ваших писателей. У них все перед расставанием пьют па-са-шок. Ваше здоровье!
Илья проглотил свой «мохито», пожал профессиональную голливудскую руку, и они разошлись по своим делам. Вчерашний жулик, метящий в кинодраматурги, вернулся домой, сел перед камином, вытянул ноги и принялся фантазировать. Однако уже спустя полчаса у него самым диким образом разболелась голова, чего прежде никогда не случалось. Он отнес это состояние к переутомлению и завалился спать.
А в это же время, совсем недалеко от того фешенебельного района, где проживал Илья и ему подобные сливки эмиграции, агент голливудского продюсера Пол достал из тумбочки упаковку лекарства с надписью «антирадиационное средство» и, запив водой, проглотил сразу две крупных серых таблетки. Надпись на упаковке была сделана по-русски.
* * *Вертикально войти в воду. Возможно ли это? У меня получилось. Я провалился в океан под прямым углом ногами вперед. Вода была теплой; течение здесь набирает полную силу и несет жизнь всему живому, а я все еще жив.
Ощущения от падения непередаваемы. Они ужасны. Пока я летел, пока тянулись секунды падения, я все ждал, что умру, и казалась мне эта близкая, неминуемая смерть почти счастьем. Я понял, что это вовсе не страшно, – короткое мгновение боли, и для меня начнется вечность, я вступлю в нее и понесусь куда-то, встречу целый сонм всех ушедших знакомых, с каждым буду пить, если там пьют, и спорить до хрипоты. Но вместо реки вечности меня встретил ослепляющий удар, грудную клетку сдавило так, что весь находящийся в легких воздух мгновенно выжало до мельчайшего пузырька. Я чуть отклонился назад, и удар пришелся на спину – хорошо, что вскользь, но боль меня разорвала электри-ческая. Пилорамная, дикая боль. Безболезненного перехода в лучший мир не вышло. Кровь на губах, глаза из орбит. Весь мир за глоток воздуха!
Руки и ноги связаны, самое время пустить в ход нож, но мозг уже умирает, ему нужен кислород, начинаются галлюцинации. Любым способом, как угодно… Папа, его рука – крепкая, мозолистая. Отец крутил на турнике «солнце» и водил меня в кинотеатр «Рассвет». Какой-то фильм, там еще отец вставил сыну жабры, и тот влюбился в земную девушку. Как же его? Ихтиандр! Как здорово он плавал, быстро… Извиваясь, словно беспозвоночная пьявка, с пятиметровой глубины я устремился наверх. Туда, где не жабрами дышат. Вылетел над водной поверхностью по плечи и, прежде чем вновь погрузиться, глотнул воздуха, казалось, целым организмом. Нож был при мне. Каким-то непостижимым чудом я его не выронил. И сейчас, после очередного подарка судьбы – глотка воздуха, обретя веру в спасение, я стал резать свои липкие путы и через короткое время оказался полностью свободен! Лег на воду и дышал, дышал…
Вдруг – совсем рядом – вначале послышался звук, который при других обстоятельствах мог бы очутиться всплеском весла, но сейчас, здесь, показался мне абсурдным до такой степени, что я не стал даже тратить энергию на поворот головы. Мало ли в океане разных звуков? Как там у классика? «Что это? Болота. Болота порой издают странные звуки. А некоторые говорят, что так воет собака Баскервилей, когда ищет свою жертву». В продолжение этого мини-периода сюрреализма послышался еще один шлепок весла, а следом за всплеском (уж тут ошибки никак случиться не могло) донеслось человеческое покашливание! Тут уж я, что называется, принял стойку, стал вертеть головой по сторонам, но в том не преуспел, так как совершенно рядом со мной откуда ни возьмись оказалась старенькая надувная лодка «Нырок», а в ней, одетый, несмотря на более чем теплую погоду, в брезентовый с капюшоном плащ и парусиновую шляпу, сидел мужик и, держа в руках бамбуковое удилище, смотрел перед собой. Никак, наблюдал за поплавком.
И тут я сразу понял, что все-таки умер. Утонул. Расшибся на тысячу кусков, ударившись о воду плашмя. И рыбак этот мне, конечно, мерещится. Иначе откуда ему здесь взяться?! Ну, умер и умер. Разницы как-то не чувствуется.
– Здравствуйте, – обратился я к мужику, – как поживаете, и вообще? В смысле, клюет?
