Николай Веревочкин - Белая дыра
Душевность какая-то. Искренность. Голому человеку скрывать нечего.
Пар, как сама Благодать.
Что-то есть в бане, прости меня, Господи, от церкви. Соборность. Раньше, до христианства, баня, видать, как раз и заменяла мужикам церковь. Тут от души веничком можно покаяться, грехи недельные смыть и выйти чистым, как младенец, чтобы грешить напропалую по новой.
Подпольную баню срубили мужики у лесного ручья, спрятав, как катакомбную церковь, в хвойной чащобе. Ручей углубили, соорудив искусственный омут. А чтобы не выдать место тайных встреч тропинкой, последние сто метров добирались по воде. С собаками не найдешь.
— От меня замаскировали? — не мог остыть от обиды Охломоныч.
— Что ты! Исключительно от баб.
Расселись мужики по полкам, прикрыв нежные места шайками, как щитами, а головы фетровыми шлемами. И спросил Кумбалов зычно, беря на изготовку полное ведро:
— На сколько?
— Три, — скромно сказал Николай Нидвораевич.
— Пять, — возразил везде правый Митрич.
— Четыре, — подытожил Кумбалов и, разбежавшись, выплеснул воду в тихо шипящую каменку, в самый зев дракона.
Бабахнуло, как из царь-пушки.
Клубы пара, со звоном скользнув по серебряным днищам шаек, ударили в бревенчатую стену и завихрились грозовым облаком, погружая парную в приятную мятную мглу.
Если бы под этот пушечный выстрел попал Кумбалов, быть бы ему впечатанным в стену. Но всякий из четырех раз, выплеснув воду, он пробегал мимо каменки, как футболист, забивший гол и спешащий поделиться своей радостью с трибунами, устремляется за ворота.
Вода на каменку плескалась непростая. Настаивалась на разных травах. Но на этот раз ограничились пивом. Хмельной туман, пахнущий свежим хлебом, достал до самой души. Захлопали березовыми крыльями веники, поднимая жгучие ветры и смерчи. Стоном и воплями наполнилась парная. Адская эта забава распалила мужиков до остервенения, будто задались они целью растворить свои избитые, промороженные, промазученные долгой жизнью тела в божественном облаке, пахнущем хлебом.
Всякий знаток банного дела сказал бы, что новостаровцы парятся неправильно. Вениками не хлестать себя надо, как розгами, а лишь нагонять пар. Правильно, не правильно, а как нравилось, так и парились, от души истязая себя и друг друга, вымещая на своих телах весь гнев на собственную расхлябанность, нерасторопность, неудачи и беды так, что листья облетали с прутьев. И когда казалось — вот-вот и в венах закипит кровь, а кожа, как береста на огне, свернется в трубочку — мужики на последнем остатке сил выбегали на воздух, под вековой гул реликтовых сосен, и бросались в яму, вырытую у родника. Холодная вода закипала.
И так до трех заходов.
Ну а потом, чтобы душа окончательно оттаяла…
— Что за дрянь вы пьете, мужики, — с брезгливым осуждением сказал Охломоныч и, взявши со стола бутыль самогона, направился к выходу.
— Ты чего, кум? — испугался то ли за судьбу напитка, то ли за состояние здоровья земляка Митрич.
— Я не против выпить-закусить, — остановившись в дверях, разъяснил жизненную позицию по основному вопросу Охломоныч, — только зачем же «мухоморовкой» себя травить?
— А чем же еще себя травить? — удивился Дюбель и укорил захлопнувшуюся дверь предбанника. — Совсем зазнался.
Однако Охломоныч вскоре вернулся и, что особенно обрадовало всех, не с одной, а с дюжиной бутылок. Расставил их равномерно среди гор огурцов, помидоров, сала и сам себя одобрил:
— Другое дело. Крепость та же, но чиста, как совесть пионера. Вместо воды пей, а спиться невозможно.
Дюбель рекламе не поверил. Быстро разлил по стаканам и принюхался с подозрением.
— Точно, блин корявый, вода — ничем не пахнет.
Исказив лица гримасами недоверия, выпили. Оказалось — очень даже не вода.
— Березовым соком отдает, — залпом продегустировав напиток, поделился впечатлением Митрич.
Слезы умиления выступили, как роса, на глазах.
— Крепка! — поддержал общее мнение Кумбалов.
Фома Игуаныч, слегка пригубив из стакана, ничего не сказал, однако лицо его приняло столь задушевное выражение, что и слов никаких не надо.
Налили по второй, чтобы повторить впечатление.
— Ну, мужики, что делать будем? — озаботился Кумбалов после третьей.
— Как что? — удивился Дюбель. — Жить будем от пуза.
— Мы будем жить, а остальное население с голоду дохнуть? — удивился дремучей несознательности Дюбеля Кумбалов и с суровой укоризной сверкнул глазами.
— Какой разговор, накормим население, — щедро успокоил земляка Охломоныч. — Это такая машина, что из одного зернышка кузов зерна можно наделать. А уж из мешка, черт его знает, сколько выйдет. Район можно завалить. Если не область. Да одной этой коврижкой, — схватил он со стола румяное изделие и, потрясая им, пообещал в запале, — я не то что население, а все человечество до икоты могу накормить. И землю не надо будет лемехами рвать. Пусть природа как хочет, так и развивается, отдельно от человека.
— Ну, и будешь ты один за всех работать, а остальным что делать? — прищурился Кумбалов.
— Как то есть чем?
— Вот ты первым врагом человечества и станешь, — ткнув пальцем, изобличил щедрого Охломоныча Кумбалов, — потому как труд создал человека, а халявная жратва из него только сволочь и может сделать. Человек, вкалывая, из обезьяны произошел, а от безделья только в свинью и превратится. Сомнений нет.
— Пусть машины изобретают, научные открытия делают, стишки, в конце концов, сочиняют, — попытался чем-то занять остальное человечество слегка смущенный Охломоныч.
— Тоже сказал — стишки… Да сколько их, ученых-моченых, найдется? — возразил Кумбалов и, сделавши из трех пальцев щепоть, сам же и ответил на свой вопрос. — Тьфу! А для остальных твое халявное изобилие бесплатной пьянкой обернется.
— Во, во, во! — загорелся пассивно выпивавший до этих слов Дюбель. — Надо водку производить. Я уже и название придумал — «Новостаровка». Народ оценит.
— Последнее дело — деньги на водке да на лекарстве делать, — не поддержал его энтузиазм Охломоныч.
— Это смотря на какой водке, — возразил Дюбель и, с любовью посмотрев в наполненный стакан, воскликнул в умилении, — чтобы на такой-то деньги не делать!
И выпил, не дожидаясь остальных, сочно крякнув в подтверждение своих пламенных слов.
— А я бы по берегам Глубокого, — мечтательно закатив глаза, робко вклинился в разговор Фома Игуаныч, — все семь чудес света восстановил.
— На хрена? — удивился Дюбель. — Что за такие чудеса? Почему не знаю?
— Пусть дети на наглядных примерах историю родной планеты изучают, — продолжал мечтать Фома. — А вдоль дороги на лесхоз я бы все крупнейшие музеи мира, со всеми запасниками, в ряд выстроил. Тут тебе и Лувр, тут тебе и Эрмитаж, тут тебе и…
Дюбель сделал поросячье лицо и хрюкнул с сарказмом, чем сильно смутил Игуаныча.
Но Кумбалов идею о возрождении мировых культурных ценностей на территории, примыкающей к Новостаровке, одобрил:
— Пусть лучше неработающие массы по музеям рты раскрывают, чем беспробудно самогон пить.
— Ну, это тоже иногда надо, — испугался Митрич за судьбу любимого напитка.
— Я вот что, мужики, думаю. Уж если кому помочь, то исключительно глухой деревне, — с железной решимостью заговорил Кумбалов, сделав такое серьезное лицо, какое бывает только у гипсовых памятников вождям. — Дороги — это раз — провести, жилища — это два — построить, техникой — это три — снабдить и рабочие места организовать. А чтобы всех одним батоном кормить, так это не надо. Пусть каждый без фокусов хлеб своими руками добывает. Но в человеческих условиях. Слушай сюда, Охломоныч. Каждому работяге надо механизмы по последнему слову дать. Уж если трактор, то и сидеть чтобы мягко, и дышать можно было чем. Не говоря уже о комбайне…
— Комбайны, тракторы… Кому нужно? — вклинился Охломоныч. — Надо один универсальный механизм на все работы. И чтобы на воде работал…
— …Не возражаю, — разрешил Кумбалов, — я имею в виду, чтобы чистота, галстук-бабочка и легкая музыка. Культурно чтоб. А в город с жуком ни под каким соусом. У них там и так этого соуса девать некуда. Выровняем деревню — вот тогда нам все человечество за такую справедливость большое спасибо скажет.
— Знаю я это человечество, — не поверил Дюбель, — хрен оно вам спасибо скажет. Через месяц все, что не пропьют, переломают, а вам морды набьют.
Печально кивнул Кумбалов огромной башкой, частично соглашаясь с Дюбелем:
— Сильно подпортили в последнее время народ, сильно. Можно сказать морально измордовали. А что делать? Другого человечества нет. Надо переделать подлую человеческую натуру.
— Не надо никому ничего бесплатно раздавать, — взмолился Дюбель. — И переделывать никого не надо. Переделкин нашелся, Карл Маркс новостаровский. Переделывали уже. Допеределывались. Из свиньи зайчика не сделаешь. Нажрется твое человечество за наш счет, а потом тебя же и обгадит.
