Николай Удальцов - Модель
— Обязательно буду ждать твоего звонка.
Через день я весь день не находил себе места, переживал за нее.
И вместе со мной переживали мои друзья.
А день шел и постепенно сменился вечером.
Она не звонила, и я думал: «Решают… Отмечают ее назначение…»
А потом, когда вечер сменился ночью, и этой ночи прошла большая часть, я понял: она уже не позвонит.
Наутро мне позвонил Гриша Керчин:
— Ну как? Твоя Бау стала директором?
— Не знаю.
— Как не знаешь?!
— Она забыла мне сообщить, — проговорил я, и в ответ услышал молчание своего друга.
— Почему молчишь, Гриша?
Гриша помолчал еще немного, а потом сказал:
— Ну и суку ты пригрел на своей душе…
…Она поступила со мной подло; и хотя я еще какое-то время продолжал с ней встречаться — ненависть к ней бросила в меня пригоршню семян.
Я стал понимать, что ее подлость оказалась больше ее красоты.
…Так они и жили целых два года, долго и счастливо.
Позоря и друг друга, и самих себя.
Он — тем, что его женщина была одета хуже всех, она — тем, что согласилась лечь с этим ничтожеством в постель.
Бау несла свой позор, не понимая этого, и потому беззастенчиво.
Она не то чтобы глупела — опускалась до его уровня.
Впрочем, то, что происходило с ней с тех пор, как в ее жизни появился Вова-из-Кубинки, было уже не опусканием, а обвалом.
Расти можно в самых разных направлениях.
Падать можно только вниз…
…А потом мы расстались — она исчезла — ушла, не только не поблагодарив меня за все то, что я для нее сделал за многие годы, которые я тащил ее на себе, но даже не попрощавшись со мной.
А чуть позже от торгового центра в моем примосковье исчезла и ее машина — она стала директором магазина, название которого перечеркнуто пешеходной дорожкой в каких-то бессчетных четных Горках…
…Иногда женщины поступают подло, и мужчины, наверное, должны прощать им это.
Я не простил.
И картину «Нежность» я начал писать с нее, продолжил по памяти, а окончил с совсем иной женщиной.
Мое прощение или непрощение — дело личное; картина — дело общественное…
…Постепенно в моей памяти ее образ потерял реальные очертания. Бау становилась женщиной без образа.
Она сама превратила себя в свое размытое отражение.
А я сдал память о ней в архив.
Она стала игрой, не стоящей не только свечи, но даже огонька спички.
И даже хотеть ее перестало хотеться…
Энн
…Есть много дорог к людям, и воспользоваться нужно каждой из них…
…Дорога бывает только вперед…
…Каждый человек сам строит свою жизнь, памятуя о том, что вместо него никто его жизнью жить не будет.
Каждый человек, ставший нам близким, меняет нас на величину самого себя…
…Эта девушка ворвалась в мою жизнь потоком света, отраженным от событий, происходивших в ее жизни, и ее представлений о мире, сформированных этими событиями.
И в моей жизни она стала событием…
…Если бы я был помоложе, мне было бы интересно расти вместе с ней.
С тех пор как я пошел по земле своими ножками и понял, что мне предстоит расти, я понял еще и то, что расти интересно только с теми, с кем интересно расти.
Так я и рос; и дорос до того времени, в которое понял, что тех, кто идет следом за мной, мне нужно догонять.
Не всех подряд, а только тех, кого — нужно.
Тех, кто, идя следом, — растет скорее меня…
…Земля в то лето продолжала вращаться, но делала это как-то неспешно, нехотя.
Так что я даже скрипа земной оси не слышал.
У каждого из нас: и у Земли, и у меня — было столько дел, что не оставалось времени друг на друга.
И ни я, ни она не думали и не гадали о том, что ждет нас впереди.
Но если перспективы земного шара, который, серьезно говоря, и шаром-то не является, терялись во временной перспективе, то мои, художника, который, весело говоря, все-таки являлся художником — неожиданно открылись в ближайшем от моего подъезда гастрономе.
Дело было если и не так, то как-то близко к этому.
С самого утра началось то, чем очень часто начинается утро — мелкими неприятностями.
Вначале мне позвонили из продюсерского центра и сообщили, что готовы продвигать мои картины и книги. При условии моей предварительной платы им. Этот продюсерский центр вышел на меня через Интернет и, кажется, ничем, кроме этого действия, похвастаться не мог — мне ничего не оставалось, как предложить им вначале что-то сделать для меня, а потом просить деньги.
Потом позвонил журналист какой-то прикультурной газеты, названия которой не знал не только я, но и никто из моих друзей, и, пожаловавшись мне на то, что в культуре у нас ничего не происходит, а я являюсь основателем нового направления в живописи, сообщил, что их газета готова посотрудничать со мной. Но — на коммерческой основе: они возьмут у меня интервью, а я должен буду заплатить им тысячу евро.
Я поинтересовался тем, сколько они бы взяли с инопланетян, прилетевших на Землю, за информацию об этом событии — и разговор оказался исчерпанным.
В общем, утро было настолько скучным, что его описание тянуло не то что на эссе — на целый эпос, и его вполне можно было назвать эпосальным.
На этом мелкие неприятности не кончились.
И, учитывая, что художник живет не часами, а эпохами — в тот момент, когда у меня наступила эпоха «пообедать», я обнаружил пустоту в своем холодильнике.
Белый майонез и красный кетчуп могли служить иллюстрацией того, что красную и белую идеи можно примирить без гражданской войны, но на обед этого явно было мало.
Я давно знаю, что для обедов идеи не подходят.
Впрочем, для чего вообще нужны идеи, не знаю не только я, но, по-моему, и все остальные люди.
В гегелевское утверждение о том, что пустое, опустошенное пустотой, становится полным, как-то не верилось — таким образом, передо мной встал выбор: сходить в магазин или сидеть голодным.
Взвесив оба варианта, я выбрал первое; и в моей жизни произошло событие, которое стало событием без всяких натяжек.
А возможно, в то утро я просто забыл повесить на свою душу табличку: «Посторонним вход воспрещен»…
…На ступеньках моего привычного гастронома стояла девушка, державшая в руках тонкую незажженную сигарету из числа девчоноч-ных сигарет, которые продаются в узких пачках.
В иной ситуации, возможно, я осудил бы это ее занятие, если бы не глаза девушки — люди вообще красивы самыми разными глазами, и за красивые глаза можно простить не то что курение, а даже работу на НТВ.
А у этой девушки глаза были такими красивыми, что перед тем, как взглянуть в ее душу, захотелось посмотреть на ее ноги.
Ее ноги оказались лучшей пропагандой дарвиновской теории эволюции — самого естественного отбора в модели для художников; но обстоятельства были такими, что мне не оставалось ничего, как просто пройти мимо, потому что она явно была человеком с еще неокрепшей психикой. А я — человеком с мировоззрением, подорванным жизненным опытом.
И этот опыт не позволял мне заговаривать с незнакомыми девушками, собирающимися покурить на ступеньках гастронома.
Впрочем, ситуация разрулилась сама собой — девушка улыбнулась и спросила:
— У вас нет зажигалки?
Зажигалка в моем кармане была; и это незначительное событие определило и мою жизнь, и мою работу, которая иногда больше жизни, а иногда меньше, на близкое время — хотя я и не планировал приглашать судьбу на свиданье.
Я не переоцениваю значения незначительных событий.
Я просто понимаю, что незначительные события — это самое значительное, что происходит во вселенной.
— Есть, — ответил я. — Меня ведь зовут Прометей.
— Неправда, я знаю, что вас зовут Петр. — Я был несколько удивлен своей популярностью на порогах гастрономов и решил уточнить:
— А что ты еще обо мне знаешь, доченька?
— А я знаю, что вы — художник, — сказала девушка, улыбнувшись, явно пропуская «доченьку» мимо ушей.
— Откуда? — улыбнулся я диалогом улыбок.
— А мне девчонки-продавщицы сказали. Я ведь в этом магазине работаю.
— Значит, я уже такой старый, что перестаю замечать красивых девушек, — мои улыбки выстраивались то ли в шеренгу, то ли в очередь.
— Нет. Просто я работаю в дневную сменку, а вы приходите вечером. — В ответ мне ничего не оставалось, как перевести ее слова в шутку:
— У меня появляется повод начать запасаться продуктами с утра, — сказал я; и тут девушка, заметив, что я умудряюсь совмещать взгляд ей в глаза с взглядом на ее ноги, усмехнулась:
