Николай Удальцов - Модель
— Если умные учатся у умных, отчего же тогда у нас в стране так много дураков? — поинтересовался я, имея виду не Энн и себя, а некую абстрактную ситуацию, и усмехнувшись не знаю чему.
И Иван ответил, присовокупив к своему ответу вздох:
— Оттого, что дураки всегда находят дураков, готовых учиться у них.
— Оттого они часто бывают в большинстве?
— Дураки в меньшинстве даже тогда, когда их больше всех…
…В это время неизвестно откуда на небо над нами выползла черная туча, которая была такой некрасивой, что ее появление на небе можно было считать неприличным.
Впрочем, потом все получилось так, что, если кто-то сказал бы, что эту тучу послал мне Бог, я не стал бы спорить.
Хотя скорее Бог послал мне эту девушку.
— Я хотела бы посмотреть ваши картины, — повторила девушка уже под первые капли дождя, и мы пошли ко мне. Не знаю, чего она хотела в тот момент на самом деле, но в мастерской у меня мы и картины потом посмотрели.
В конце концов.
Вышло так, как вышло.
Я, как и очень часто в моей жизни, запланировать ничего не успел; а планировала ли что-то она — так и осталось неведомым мне…
…Туча пораздумывала и, явно намереваясь принять участие в происходящем, пролилась поливным дождем.
Молнии пустились в пляс, а дождевые капли в музыку.
Мы могли бы спрятаться в магазине, но Энн сказала:
— Я готова пойти к вам.
И хотя мы знакомы мало, мне кажется, что вы порядочный человек.
Я кивнул в ответ и не стал уточнять, что чем человек порядочней, тем сложней ему уживаться с некоторыми своими желаниями.
В это время дождь стал таким, что полив превратился в мелиорацию; и я подумал о нем словами моего соседа-алкоголика, который обходится ограниченным набором слов для неограниченных поводов высказаться.
И то сказать, человек — единственное существо в погоде, которое эту погоду ругает.
Капли падали с неба на землю, видимо, думая, что так и нужно.
И с этим нельзя было поспорить — не на небо же с земли было падать каплям.
Мы побежали; и я впервые обратил внимание на то, как смешно бегают девушки на каблуках.
Но, чувствуя, что вода заливает, Аня, сняла туфли и весело зашарнирила коленками, форсируя поасфальтовые потоки и прихлопывая лужи голыми пятками — ладошками ног.
А лужи фонтанировали под ее шагами радостными фонтанчиками; и, несмотря на дождь, я видел, что Энн нравится делать то, что она делает.
— Меня отжимать придется, — вздохнула Энн, переводя дыхание и проводя руками по мокрой ткани платья, когда мы оказались в подъезде. В замену слов: «Я сделал бы это с удовольствием», — я просто улыбнулся ей в ответ.
Который был не ответом, а откликом.
— Здорово! — крикнул я, перекрикивая гром, и она ответила:
— Ошарашивательно!
Уже за порогом моей мастерской, она вновь перевела дыхание:
— Вас волнует то, что у вас в доме появилась молодая женщина? — Энн произнесла слово «женщина» — делая на нем ударение, как некоторые мои коллеги, представляясь незнакомым людям, делают ударение на словах «Заслуженный художник…»
И я признался:
— Меня волнует то, что молодая женщина может простудиться, — неумышленно дразнясь, я сделал ударение на слове «простудиться» — как некоторые мои коллеги делают ударение на словах «Народный художник…»
И у нас вышла имитация диалога ударений — как выходят имитацией и некоторые диалоги, и любые имитации…
…Однажды моя приятельница, журналистка Анастасия, сказала мне:
— Знаешь, Петька, вокруг тебя постоянно крутится куча женщин. Люди видят это и относятся к этому по-разному: кто-то говорит, что это правильно, а кто-то критикует тебя за это.
Но никто не называет тебя старым похотливым придурком.
— Наверное, потому, что я не похотлив, — ответил я и поинтересовался:
— А ты сама к кому относишься: к тем, кто считает это нормальным, или к тем, кто меня ругает?
— Я?
А как ты думаешь?
Если я сама из тех женщин, которые крутятся вокруг тебя.
— Спасибо, друг мой, — проговорил я и прибавил хотя и шепотом, но без вздохов — скорее с улыбкой:
— Это не женщины крутятся вокруг меня.
Это я кручусь вокруг вопросов, волнующих женщин, ставших мне близкими…
…А делать нам с Энн что-то надо было. Ведь для того, чтобы высушить ее мокрое платье, это платье нужно было снять.
Мы смотрели в глаза друг другу, понимая, что подошли в незримой черте, главной чертой которой было то, что она была именно зримой; и я придумал выход:
— Давай, — сказал я, — предположим, что я хочу написать с тебя картину.
Энн промолчала недолго и перешла нашу черту словами:
— Уговорили…
— Значит, я еще могу уговорить умную женщину раздеться.
— А может, именно та женщина умная, которую мужчина может раздеться уговорить.
Только…
— Что — только? — По жизни я знал, что настоящие проблемы возникают именно тогда, когда кажется, что все проблемы уже решены.
— Только… На мне нет трусиков.
— Пусть это будет самая большая проблема в наших отношениях, девочка.
Обещаю не смотреть на тебя, — взял я на себя маловыполнимое обязательство.
Должен же я был в этой ситуации хоть что-то взять на себя.
Энн в ответ пошептала что-то вроде: «Сомневаюсь», — и будь я позанудливей, наверняка проскрипел бы: «Ну и молодежь пошла. Не верят даже тогда, когда их обманывают…»
Но так как мое занудство взяло отгул, я сказал:
— С другой стороны, мы ведь собрались писать картину. И если в обычной ситуации мужчина смотрит на женщину: глаза, ноги, грудь — то на картине, изображающей обнаженную женщину, смотрят прежде всего на нежное гнездышко.
Словно проверяя: не забыл ли художник изобразить главное.
Ну, так не скрывай его, а хвастайся им.
— Нежное гнездышко? Как вы это красиво назвали.
Некоторые телевизоры говорят просто: «Бип».
— Да.
Но когда я слышу «бип» по телевизору, я начинаю думать, что у нас «бипанутая» жизнь.
Если у женщины ноги растут из головы, она прекрасно знает, почему ее ноги начинаются оттуда, откуда они начинаются.
— А вы правда хотите написать с меня картину?
— Правда.
— А это будет фантастическая картина?
— Это будет не фантастика, а мечта.
— А чем мечта отличается от фантастики?
— Фантастика строится на выдуманном, а мечта на обдуманном.
— Не поняла, — честно призналась Энн, успокоив меня тем, что продемонстрировала то, что она была из тех людей, которым понятно не все.
Из людей, которых я считаю умными.
— Фантастика предполагает, что невозможное может быть возможным.
Мечта показывает, что непонятное может стать понятным.
— А в этой картине будет сюжет?
— Сюжетные картины пишут художники, описывающие то, что уже произошло. То есть в определенном смысле — вчерашний день.
Мы с тобой создадим картину о завтрашнем дне.
— Как интересно, — хлопнула она в ладошки, как женщина.
«Как сложно», — подумал я, как мужчина.
Мы обменялись всего несколькими фразами, но за это время Энн сняла платье и протянула его мне.
Как и обещал, я не затормозил, уставившись на нее, но все равно не мог не увидеть того, что без платья девушка была так прекрасна, как может быть прекрасна девушка без платья — хотя разглядывать ее я постеснялся и отвел глаза.
Но отметил, что она была стройной, и диета не проступала через ее кожу.
Потом я развесил ее одежду на кухне и, включив газ и прикрыв на кухню дверь, вошел в комнату.
И тогда она порадовала меня современным, молодежным словотворчеством:
— Ладно… Киньте на меня глаза…
— …Вас любило много женщин? — спросила Энн.
Когда я вернулся в комнату, она уже сидела на кровати, поджав под себя ноги и перекрестив руки с ладошками на плечах.
— Не знаю, — ответил я.
— Почему?
— Потому что я не знаю, что значит «много» в твоем вопросе.
— Вам было с ними сложно? — Возможно, она действительно хотела что-то понять во мне. А может, просто оттягивала момент ответа на главный вопрос.
— Нет, — вновь ответил я; и так уж выходило, что моими первыми ответами на вопросы девушки, сидевшей на моей кровати, были: «Не знаю» и «Нет».
— Почему?
— Потому что любимым мужчиной быть легко.
— А им было сложно с вами?
— Думаю — нет.
— Почему?
— Потому, наверное, что быть любимой женщиной еще проще.
— Вы — явно не женоненавистник.
— Да.
Я люблю даже неприятности, которые мне приносят женщины.
А радости — делают меня счастливым разнообразно.
— А я никогда не знаю: права я или нет, — девушка перешла с одной темы на другую; и мне пришлось сделать то же самое:
