Николай Удальцов - Модель
…Не более простого способа понять убогость мужчины, чем взглянуть на обувь его женщины.
Вову-из-Кубинки я практически не видел все последнее время; но того, что происходило с ней, мне было вполне достаточно для того, чтобы понять его убогость.
Вовин мир был ограничен доступностью его понимания, и потому он жил в несложном мире. Вова представлял себе только тот мир, который видел. А так как видел он не много, то, по его мнению, ничего стоящего за пределами работы в Кубинке и рыбалки на Можайском водохранилище не было.
Все, что было выше его понимания, для него попросту отсутствовало.
И он не выпускал и себя, и ее за пределы этого круга…
…Туфли на высоких каблуках, которые я покупал ей когда-то, сменились стоптанными ботинками…
…Так она и жила: издерживаясь, стесняясь своей нищеты при живом мужчине, урезая себя во всем и донашивая трусы, которые еще я ей покупал: цвета морской волны с оранжевой каемочкой…
…Однажды она зашла ко мне под вечер и, уже раздеваясь, сказала:
— Давайте, дядя Петя, по-быстренькому, а то у меня последний автобус из Кубинки в поселок «Металл-Завода» уходит в девять. А идти через лес страшно.
— Он что же, не встречает тебя, когда ты задерживаешься? — спросил я; и она замялась:
— … Встречает. — Но по тому, как она это сказала, я понял, что она врет.
Иногда понять, что человек врет, бывает так же легко, как понять, что человек говорит правду.
И тогда я не в первый раз не сказал ничего.
С тех пор это «Давайте по-быстренькому…» превратилось в традицию; и продолжать картину «Нежность» возможности не было.
Слои краски подсыхали в углу мастерской…
…Не то чтобы между мной и Бау не происходило ничего интересного — просто интересное это происходило под неизвестным мне знаком: и не минус, но и не плюс…
— …Дядя Петя, я хочу пойти в автошколу, учиться водить машину.
— Бау. современный цивилизованный человек должен уметь хорошо пользоваться компом, знать иностранный язык и уметь водить машину, — ответил ей я, заодно приняв то, что современным цивилизованным человеком я сам не являюсь — если исходить из высказанного мной.
— А кто за это заплатит?
— Я. — Мысли о том, что за все это мог бы заплатить ее Вова, мне и в голову не пришло.
— Дядя Петя, я могу взять кредит на машину, но тогда нам с Вовой жить будет не на что, — говоря это, моя Бау, кажется, как-то не заметила того, что сваливает на меня проблемы своего Вовы.
И я даже не вздохнул:
— Я помогу тебе. — Мысли о том, что я начинаю кормить не только ее, но и Вову, мне даже в голову не пришло.
— Хорошо вам, дядя Петя, вы такой свободный, — прошептала она; а я, постепенно привыкший к ее поглупению и вынужденный говорить только то, что должно быть ей понятно, ответил:
— Я заработал свою свободу…
…А между тем Бау делала карьеру.
Образование, полученное ей, принесло не только цветы, но и плоды; а о том, что она училась на деньги, заработанные мои трудом, как-то не вспоминалось.
Вова оставался Вовой; и ему все было просто. Если мужчине не сложно с женщиной, достигшей больших успехов, чем он сам — этот мужчина альфонс.
А она не хотела этого замечать…
…Однажды, одеваясь перед зеркалом, Бау проговорила:
— Родилась я Таней Епифановой, потом вышла замуж и временно стала Таней Авченко, а скоро кем я стану окончательно?.. — Слушая ее, я задумался о своем, вернее о ее, и не только не ответил ей, но даже не помог ей застегнуть лифчик.
Дело в том, что то — кем она станет скоро, я понимал.
Но этим пониманием делиться я не мог — мне было больно перед самим собой: подстилкой под дерьмо…
…А потом наступил момент, когда она сама сформулировала мое молчание:
— Вы считаете моего Вову быдлом? — спросила она; я промолчал и просто поднял на нее глаза.
И в моих глазах Бау прочитала ответ на свой вопрос.
— Дядя Петя, вы же плюете в мое лицо.
Ответить на ее слова я мог только одним:
— Никогда не ставь свое лицо туда, куда приличным людям хочется плюнуть…
…Жена собачьего сердца…
…Мне оставалось только одно: не видеть того, что я видел.
Потому что за то, что я видел, мне было стыдно.
Но появилось желание принять душ не перед встречей с ней, а после встречи…
…С тех пор как Бау связалась с Вовой, в ней пропала загадка.
Она становилась такой же простой, как ее избранник.
На моих глазах Бау превращалась в свой собственный мемуар, который был интересней, чем она сама — нынешняя.
Ее глупость была не страшной, а странной.
Ее глаза стали уловимыми, а мои отношения с ней потеряли целость, распавшись на фрагменты.
Бау. безусловно, была русской женщиной.
А главная загадка русской души заключается в том, что эта душа регулярно выбирает самый глупое продолжение для реальности.
История ее замужеств была учебником мужских недостатков.
Ее умение выбирать себе мужчин для жизни на человеческих помойках огорчало меня, но так уж выходило — ее красотой пользовалась вся дрянь, процветающая в стране: наркоманы, алкоголики и просто ничтожества.
Мужчины, которых она выбирала, делали ее нелепой.
Впрочем, об алкоголике или наркомане можно было подумать — кем бы они стали, возможно, не будь они алкоголиками и наркоманами?
Вова не был ни наркоманом, ни алкоголиком, и потому — было особенно очевидно, что он никто.
На знаки вопросов он места не оставил.
Значительность и состоятельность человеку нужно доказывать постоянно.
Ничтожность дважды доказывать не нужно…
…Она постоянно находила себе таких спутников, что стыдно становилось не за них, а за нее.
Каждый — сам куратор своей судьбы.
Для меня было странным одно: то, что с ней происходило, меня расстроило не так сильно, как я мог бы предположить. Видимо, я становился старым.
Старость — это не когда многое болит.
Старость — это когда уже не чувствуешь многой боли…
…Не рассказывая о Бау, я однажды спросил своего друга, поэта Ивана Головатого:
— Как по-твоему, женщина может быть глупой и счастливой одновременно? — И он ответил, подумав совсем немного — дня два или три:
— Может, — потом подумал еще и добавил:
— Но — не должна, — потом подумал еще и еще и поставил точку:
— Как и мужчина…
…Однажды я не выдержал и, видя ее сапоги с треснувшим в нескольких местах супинатором, дал ей триста долларов.
Она купила себе сапоги и осеннюю куртку, а потом сказала мне:
— Вова премию получил и дал мне денег. — Это была ее уже не первая большая глупость и первая небольшая подлость в отношении меня.
Впрочем, размышлять об этом у меня не было времени, потому что она прибавила:
— Дядя Петя, я сама буду звонить вам. Не шлите мне эсэмэски.
— Почему?
— Вова прочитал вашу эсэмэску.
— Он что — читает чужие письма? — удивился я, едва не прибавив: «Вот дерьмо…»
Она промолчала, опустив глаза, и прибавлять мне все-таки пришлось:
— А по карманам твоим он не шарит?..
…Впрочем, долго размышлять на эту тему мне не пришлось — на нас свалилась беда.
Беда, успевшая постареть до того, как стать нам известной: при очередном прохождении медкомиссии выяснилось, что у нее гепатит С — самая незаурядная болезнь заурядных наркоманов.
Пусть даже бывших.
Не знаю, сообщила ли она об этом своему Вове, но своему мне она сообщила — и нам пришлось разделить эту беду на двоих.
И эту беду мы спрятали глубоко, чтобы не прикасаться к ней до тех пор, пока она сама не прикоснется к нам.
Естественно, я предложил ей лечиться, но она, тогда я не понял — почему, сказала, что это должно просто стать тайной.
И больше к разговору о ее болезни мы никогда не возвращались…
…О том, что ей придется покупать фальшивые медицинские справки для представления на работу в торговле, я не подумал. Как не подумал о том, что, скрывая свою болезнь, она рискует здоровьем тех, кто ходит в ее магазин.
Не подумал о том, что карьеру она строит подло.
И только когда ее подлости, коснувшись меня, выстроились в цепочку, я вспомнил обо всем.
И это все — было уже в прошлом…
…А карьера Бау шла своим чередом; и я гордился ей, потому что к ее успехам имел не самое непрямое отношение.
И однажды она по окончании очередных оплаченных мной курсов сообщила мне:
— Послезавтра держите за меня нос в чернилах.
— Что случится? — спросил я.
— Будет решаться вопрос о назначении меня директором торгового центра.
— Обязательно буду ждать твоего звонка.
