Валерий Пудов - Приключения Трупа
Написаны они были круто и в рифму, сродни логарифму и пыли в круговерти, и будто — по смерти. Напичканы — позорным компроматом и бессмысленным отборным матом. Ходили — бесчисленно — по чужим рукам, но ни живым, ни мертвякам не грозили плагиатом.
Потому-то журналы и издательства схватили, будто шакалы, и опубликовали тексты без ручательства близких автора и не без вмешательства редактора.
И — оплошали!
Длинной минной лавиной полетели на издателей протесты от клиентуры и иски из комендатуры.
В изданном материале читатели усмотрели и нарушение признанной процедуры, и извращение жизненной фактуры, и возвышение низменной натуры.
И цели ловчил вслух изобличили, и углядели пух на рыле!
Эксцесс породил процесс.
Суд изучил варианты, оценил труд и таланты, осудил криминал, объявил, что никто не прав, и сполна взыскал с диверсантов от литературы восполнение затрат и штраф.
Зато при сличении цитат в сочинениях мемуариста одна совпала — с неистовым запалом:
«Езда молодца войдёт в мертвеца, и тот оживёт навсегда без лица, а молодец умрёт наконец».
Её-то и объявили подлинной до йоты и проданной справедливо. А объяснили накал усилий красиво:
— В ней беспечный пигмей предрёк вечный движок, дал намёк на конструкцию идеала и набросал инструкцию для персонала.
Комендатура возликовала: честь мундира — отстояла.
Не отстало и министерство: разыграло месть командира и понуро приказало движок засекретить на срок в шесть столетий.
Однако воякам не пристало совершенство, и такое зверство цензуры — опоздало.
Литература ни в коей мере не спасовала перед хмурым навалом в обнимку с негодным скепсисом и признала анонимку народным эпосом.
Писатели — не простофили: уловили сигнал, и каждый старательно написал сериал о Трупе вкупе с сермяжной жаждой жизни. Посвятили — отчизне.
Мода крепчала и судом, и трудом народа.
Сначала повалили, как кули, опусы, потом пошли — конкурсы.
ХХI. С УРОДИНАМИ — НА ПОДИУМЕ
Слава родит зависть, а бравый вид — шутовство.
Величавое тело Трупа имело и мастерство.
Оттого и появлялись повсюду, как гнойники, его двойники: шутники оголтело покушались на чудо, глупо выдавались за того, под кого наряжались, под литавры собирались в рать и не гнушались предъявлять претензии на чужие лавры и гортензии.
За ними скрывались мошенники, которые, как воры с шальными нервами, устали вязать веники и к наживе устремлялись открыто: в запале старались первыми взять и урвать от проказ то, за что не раз бывали биты.
Однако не всякая атака — драка без брака.
Ослепительный герой решительно защитил от ловчил свой лик и пролил гной на чужой шик.
Художник — не паладин и не правитель: беззащитен один, без друзей, как сапожник злее — без клея и гвоздей.
Но едва покровитель нашел его на вернисаже и даже приобрел права на ореол для ангажемента и продажи, с того момента властитель изумительного тела повел дело умело.
Хозяин не спорил из-за историй, а устроил — экзамен.
Сберечь новатора должен был не меч и не фокус, а конкурс: проба сил и кожи особы для плагиаторов — строже сеч для гладиаторов.
2.Труп года избирали в жюри, которое созвали из живых, чтобы в оба отличали одних от других.
У кандидатов измеряли чуб, горло, плечо, бедра, грудь и еще что-нибудь.
Непредвзято подмечали изъяны и пропуски: раны до мяса, гримасы печали, оттиски и окиси на корпусе.
Конечно, мздоимцы нарушали безупречные порядки и за взятки исключали недостатки из описи, но лихоимцы забывали, что горбатого зубило при ударе не одарит, а могила в канаве не расправит.
В первом туре верные процедуре забраковали одного щербатого и тех, у кого, признали, крупные трупные пятна, пресная и неопрятная рожа, треснула до прорех кожа, кости запросились в гости, ввалились глазницы, живот распух и стиль — не сух: сырость, гниль сочится, струится смрад черни, закопошились и набились в рот и в зад черви.
Обмерянный и проверенный материал поступал в финал.
3.Зал обмирал заранее от восторга и ожидания торга.
В начале соревнования раздавали задания: стоять при народе без упора, изображать благодать, кивать в ходе разговора, плясать от толчка без упада, не прикрывать взгляда и держать жучка на ресницах, сложиться в позы угрозы, рачка и червячка, лосниться без массажа ровным макияжем и при этом — светиться духовным светом.
Победителя обещали внести в анналы и отдать в печать: на обложки в журналы.
Поощрительные медали, брошки, заклёпки и фиговые листы намечали упаковать в фибровые коробки и поднести остальным призовым конкурсантам сообразно миазмам и талантам.
Едва ли ждали на эстраде позора, но узнали — скоро.
Ради гнусных дел владельцы тусклых тел искусно и рьяно шельмовали: умельцы обмана подпирали палками обмылки своих недобитков, держали затылки лямками и таскали их за пряди на нитках. Управляли и без шлеи, по радио: вставляли приёмники наёмникам в щели и дыры и пунктиром передавали ориентиры.
Но командиры дурной карусели не преуспели.
Паршивый мясной фарш и стоял, и кивал, и плясал, но заиграл похоронный марш, и бал фальшивых граций стал ломаться наповал.
Уносили дохляков со сцены, как пронзённых быков с арены, и унесённых не благодарили, а грузили на самосвалы и увозили под покрывалом без следа куда попало.
Зрители представления на поразительное превращение утиля вопили с отвращением:
— Хоровод из нечистот с пародиями!
— Сброд на подиуме предстаёт уродинами!
4.Но вот после всего на сцене — фронтовой герой: кости — струной.
И народ за него — горой: губы — в пене, зубы — в стуке, руки — в тряске, ноги — в пляске без дороги.
Славный Труп — не другие создания: выполнял любые задания — и оскал показал явный, и пуп забавный, и танцы, и духовно сверкал без глянца, и кивал — плавно, а стоял ровно — и подавно.
Его хозяин завершал экзамен речисто — рассказом о проказах своего артиста.
Эпитафия о жмурике публике — потрафила.
Наконец мертвец доказал публично, что гармоничная личность и штучный эталон: он — и научный работник, и охотник до сердец, и обаял, и воевал, и расширял закон и географию, и имел, пострел, биографию!
— Невозможное возможно непреложно! — из кожи вылезали в ложе.
— Околеванец — чисто иностранец! — ликовали шестерки с галерки.
— Кавалер — в идеале! — повторял партер.
И от свиста, как в камышах, зал стоял на ушах.
Шквал оваций не знал вариаций.
Итоги конкурса вырастали в восторги без фокуса.
Разобрали детали и хмыри из жюри: наплевали на устав и, не отдав взятки, позорно убежали без оглядки.
— Тут вам, ребятки, суд, а не блядки! — зазорным посылом в тыл беглецам с миром прекратил нечистый экзамен речистый хозяин.
Зло и шутовство переросло в торжество.
Под фанфары качали победителя на руках.
Одобрительно, как пажить для отары, изучали пах.
Сдирали, на память, в давке аксессуары и бородавки.
Брали отпечатки: пальцев — для усадки неровных пяльцев, ног — для прокладки удобных дорог.
Вручали в фибровой коробке медали, брошки и заклёпки.
А фигового листа — не стали: победные места, сказали, не вредные.
А отсняли на обложки и экран ухмылку и стать мертвячью — погнали в ресторан клячу: за бутылкой отмечать удачу.
5.В ресторане кучно окружили лучший стол, накрытый заранее, и с аппетитом приступили к ликованию.
— Мы, — провозгласили, — атолл художников, а не бандиты из тюрьмы, не простофили из сапожников! Сочинили идиллию — прикатили к изобилию!
Стоя в рост, проговорили за героя тост.
Отпили, закусили, пошутили и повторили сказ.
И так — не раз.
Воспетый мертвяк, одетый во фрак, произвёл смертельное впечатление на питейное заведение: орёл, а не пил, здоровяк, а не ел, был бел и мил, а не шалил.
Но за осмотром не порадели о мертвом теле.
Быстро, как от искры, покраснели щеки, осоловели глазки и приспели широкие пляски.
Даже владелец победителя улетел от него, как младенец — от стражи своего родителя.
Один Труп сидел не у дел при разгуле и смотрел на суп из криля, кур из гриля и пиджаки на стульях.
Посторонние весельчаки разъяснили с иронией:
— Господин — хмур, но — не в агонии. Наоборот, караулит из-под руки: блюдёт кошельки!
6.Однако его фрака не проглядели дамы и мамзели.
Ни с того, ни с сего насели упрямо, как озверели: глазели, галдели, летели к нему в вальсе, цепенели в реверансе, пели романсы о шансе и контрдансе, рдели и млели, как на дому, словно жалели о любовной трели в ответ и — почему бы и нет? — о постели. Без лени и морали сжимали пальцы, звали на танцы, вздыхали, приседали к нему на колени и шептали — об измене.
