Йоргос Сеферис - Шесть ночей на Акрополе
Возвращался я на электричке. Напротив, в печальном свете вагона сидела старуха с приставленным к уху медным рожком. Она то и дело настойчиво задавала вопросы своей молодой служанке, а та бросала ей ответы в эту воронку, наполненную ударами, словно старая кастрюля.
В парижской гостинице рядом со мной проживала глухая. Я никогда не видел ее, однако каждый день после обеда приходил ее зять и ругал ее, громко крича. Думаю, я и поменял место жительства из-за того, что ни разу не слышал голоса, который бы ему отвечал.
Стратис отложил перо и принялся опорожнять свои карманы. Вместе с ключами в руках у него оказалась и скомканная бумажка, которая привлекала внимание. Стратис прочел: «Среда, 1 августа, Семи братьев Маккавеев, полнолуние» и приписка его рукой — «Сфинга, Лала». Он надел пиджак, поспешно отправился к Сфинге и вскоре уже стучался к ней в дверь.
На столе были остатки закусок, куски льда и бутылка коньяка.
— Ты невыносим, — возмущенно сказала Сфинга. — Продержал нас здесь взаперти до сих пор при такой жаре.
— Сожалею, но раньше не получилось, — ответил Стратис.
Лала сидела на другом конце стола.
— Ничего, — сказала она.
Лицо Сфинги прояснилось:
— Если это говорит моя сестренка, значит, действительно ничего.
Слово «сестренка» напомнило Стратису голоса, услышанные в саду у Лалы в июне. Он посмотрел на нее. Вид у Лалы был такой, словно удушливая атмосфера комнаты не касалась ее.
— Выпей за ее здоровье, — сказала Сфинга. — Сегодня мы отмечаем новое платье.
Она подошла к Лале и взяла ее за руку. Лала нехотя поднялась.
— Посмотри на нее!
Быстрыми движениями пальцев Сфинга поправила платье. Оно было шафранного цвета, узкое в талии, спускалось множеством складок к лодыжкам, рельефно подчеркивая тело, и завершалось на плечах тонкой, как нитка, бретелью. Руки были обнажены. Вверху над правым локтем был широкий золотой браслет с красными камнями.
— Прекрасно, — сказал Стратис. — С обновой!
Он выпил до дна, но Сфинга тут же снова наполнила стаканы.
— С обновой! — сказала она. — Выпьем три раза за здоровье моей сестренки.
Они выпили. Возбуждение Сфинги все возрастало.
— Ты должен поздравить меня, Стратис, — сказала она. — Обрати внимание, как оно живописно подчеркивает изгибы. Не только прекрасную грудь, но и бедра. Посмотри! Посмотри! С какой легкостью оно держится. Кажется, стоит ей вздохнуть, и она сразу же предстанет во всей своей наготе. Божественный дар!
Лицо Лалы помрачнело. Сфинга стала заикаться.
— Должно быть, вы выпили уже достаточно, — сказал Стратис.
— Да, — сказала Сфинга, разразившись внезапно прерывистым смехом. — Мы пили и беседовали о воздержании.
— О чьем воздержании? — спросил Стратис.
— Уже поздно, мне нужно идти, — сказала Лала.
Сфинга вскочила:
— Идти? Куда?
— Добираться до Кефисии довольно долго.
Сфинга осушила еще один стакан. «А я-то думал, что эта женщина не пьет», — подумал Стратис.
— Вот и имей после этого дело с придурковатыми. Пропал вечер, — сказала Сфинга и села, размеренно покачивая головой. — Лала, Лала, Лала! Неужели ты можешь поступать со мной так?! Это платье я полюбила… Я столько дней мечтала увидеть его среди высоких колонн, при свете луны, а ты…
— Я не хотела огорчать тебя, — ответила Лала. — Думаю, что после всего, что было сказано между нами, ты поняла, что я немногого стою.
— Жаль, что я опоздал, — сказал Стратис.
— Мы говорили о моем воздержании, — сказала Лала.
Казалось, будто Сфинга хотела воспрепятствовать ей говорить дальше.
— Лала, Лала! — снова изрекла она.
— Прекрати эти воззвания, — сказал Стратис. — Ты напоминаешь муэдзина на минарете.
Лала засмеялась.
— Хорошо, что сестренка смеется, — сказала Сфинга.
— Пойдем, а то Акрополь закроют, — сказал Стратис.
— Минуточку. Пойду возьму свои вещи, — сказала Лала.
Едва она вышла, Сфинга тут же опустила руки на плечи Стратису.
— Послушай, — сказала она, учащенно дыша. — Она готова пасть в твои объятия. Я это знаю. Возьми ее сейчас, здесь. Я не помешаю — выйду в соседнюю комнату. Одно малейшее движение, и платье слетит… Слетит тут же… Возьми ее, возьми.
Стратис смотрел на нее, в отчаянии ища выход.
— Я предпочел бы тебя, — сказал он.
— Меня?
— Да, если ты только оставишь в покое несчастную девушку.
Сфинга закусила губу, словно ее ударили. Взгляд ее растерянно блуждал повсюду, пока не остановился на бутылке. Она наполнила стакан, осушила его и крикнула:
— Сестренка! Пошли, сестренка! А то Акрополь закроют!
Сфинга направилась к двери, резко распахнула ее и вышла, не ожидая других.
Пробило одиннадцать, когда они присели у южной стороны Парфенона.
— Уф! — сказала Сфинга. — Платье мы подняли. Посмотрим теперь, как мы его спустим.
Дышала она все еще учащенно. Лала сидела посредине. Стратис смотрел на нее среди уступчивой ночи. Глаза у нее сверкали, тяжелые волосы казались мутным золотом. Другое создание из мягких крыльев и освежающего льна овладевало им. Он отдался этому. «Здесь ничто не жжет, ничто не разделяет», — подумал он. Он закрыл глаза и почувствовал, как его пальцы гладят ее браслет. Лала не шевельнулась. «Здесь то или это — одинаково, — подумал он еще, — сопротивления нет, борьбы нет, только приятие: мы — ничто…» Ему показалось, что он лежит в глубокой кровати и что наслаждение может быть чем-то напоминающим убаюкивание маленького ребенка, — чем-то очень легким и безразличным.
— Ла-а-а…ла! — произнесла Сфинга, о которой он уже забыл. — Ла-а-а…ла! Ла-а-а…ла! Ла-а-а…ла, как восклицает муэдзин на минарете.
Стратис открыл глаза. Высоко вверху был светлый, совершенно круглый диск с мраморными прожилками. Голос Сфинги напоминал крик ночной птицы, взгляд ее был устремлен на луну. Она молчала. Ее узкие губы шевелились, делая немые гримасы.
— Вот лик Каина![143] — воскликнула она наконец и разразилась надрывным смехом.
Стратис почувствовал, что терпение его иссякает. Смех прекратился.
— Ты сегодня не особенно словоохотлив, Стратис. Ты куда-то пропал. Где ты?
— Меня нет нигде, — ответил Стратис.
— Если бы у тебя были чувства, ты бы был здесь. Взгляни на мою сестренку, взгляни на нее… Смотри, как платье слетает с нее…
Лала сделала резкое движение, желая подняться.
— Пошли, — сказала она. — Не могу больше.
Сфинга хищно схватила ее за руку и потащила вниз.
— Луна утомляет тебя, сестренка… Эта августовская луна…
«Августовская» она произнесла так, как Лонгоманос, когда говорил о «Золотом осле».
— …Страшная луна!.. Если ей сопротивляться, она становится еще колючее… — бормотала Сфинга, нервно сжимая пальцы Лалы.
Она высоко подняла эти пальцы, показывая их Стратису:
— Посмотри на эти пальцы. Разве они для вязальных спиц?..[144]
Она остановилась, тряхнула головой, как это делают плакальщицы, собралась с духом и, словно внутри нее рухнула некая перегородка, завела плаксивую рапсодию:
— …Разве эти пальцы для прялки?..[145] Я желаю видеть их и утром и вечером… Я бы распускала ей волосы до колен по розовой коже… И восторгалась бы ими и… молилась бы им и приносила бы им все цветы с гор и все травы лесные — и тимьян, и… афану, и вербу, и конизохи, и заячий сон, и поликомби… по которым прыгает господский козленок… по которым прыгает рыжий бычок, да… и… приходят девицы погадать и посмотреться на себя голыми в зеркалах, а мою сестренку, которая будет носить шкуру козочки, будет носить шкуру телочки,[146] чтобы трахнули… сестренку… сжимая этими пальцами… две толстые змеи, которые… ищут… стройные… груди ее… чтобы… чтобы…
Она завопила и выпустила безжизненно упавшую руку Лалы. А та застыла неподвижно в зеленом свете. Глаза Сфинги были стеклянными, губы пытались создавать неслыханные слова. Затем, словно кто-то ударил ее молотом по шее, она запрокинула голову, выбросила обе руки к плечам Лалы, словно задыхаясь, и одним рывком спустила с нее платье до пояса.
Оленята-близнецы выскочили и стали купаться в лунных источниках. Стратис ощутил на своем челе дуновение безумия. Он поднялся, грубо схватил Сфингу под руку и потащил ее вниз, не оглянувшись, не посмотрев назад.
Внизу, за большими вратами Сфинга освободилась яростным рывком, пошла, пошатываясь, и уселась на скале. Стратис оставил ее и стал искать машину. Ничего не появлялось. Перед мысленным взором постепенно соединялись образы, угнетая его. Не те, которые он видел сегодня, а те, которые он видел в Кефисии полтора месяца назад: Саломея и Лала у освещенного окна. Он почувствовал себя незащищенным, ему хотелось пить. И Саломея тоже воскликнула тогда: «Хочу пить!» «Тогда, — подумал он, — почему я ждал тогда… Почему не появился тогда между ними?..» Он увидел, как рука его обнимает Лалу, обнимает ее за талию. «…Саломея сочла бы это вполне естественным, и я бы спасся от сегодняшних мерзостей… Саломея… А Бильо?..» Свет того, первого полдня поразил его разум и оставил его израненным в мягких ощущениях ночи.
