Лидия Чарская - Веселый праздник
Лидия Чарская - Веселый праздник краткое содержание
Лидия Чарская
Веселый праздник
I
Крошечная квартирка вахмистра.[1] Люлюева — «эскадронного папаши», как его называют офицеры кавалерийского N-ского полка,[2] — прибрана по-праздничному. Блестят полы, блестят дверные ручки и оконные задвижки, блестит лицо Суворова, висящее испокон веков на стене против двери, в рамке орехового дерева. Очевидно, мокрая тряпка, гулявшая по мебели, не миновала и характерного, выразительного лица героя. Словом, все в квартирке вахмистра прибрано, как в светлый праздник. Даже две канарейки и бесхвостый чижик, прыгающие в клетке, повешенной между рамой и тюлевой занавеской, чирикают как-то особенно — на праздничный лад.
Но торжественнее всех — и полов, и чехлов, и канареек, и мебели — выглядит молоденькая дочь вахмистра, пятнадцатилетняя Нюрочка.
С утра одетая в красный шелковый лиф с белыми горошинками, с высоко взбитой белокурой челкой над лбом, Нюрочка очень мила. Она такая беленькая и свеженькая, как только что испеченная булочка. Глаза у неё синие-синие, как «Анютины глазки», а верхняя её губка очень высоко поднята, что придает всему личику Нюрочки веселое наивное выражение.
Нюрочка счастлива сегодня. У них в эскадроне праздник, а это очень-очень важное событие. Эскадронное торжество началось с утра.
В десять часов пошли в полковую церковь, за службой последовал парад на плацу, потом, для нижних чинов был устроен завтрак в столовой, офицеры же завтракали у себя в собрании, и наконец вечеринка в квартире вахмистра Люлюева — Нюрочкиного папаши… К этой-то вечеринке в квартирке Люлюева и готовились исподволь, чуть ли не целую неделю: мыли, стирали, чистили и скоблили с утра до ночи.
Сама вахмистерша Люлюева, «эскадронная мамаша», полная, добродушная женщина, ходит озабоченная и растерянная, обдумывая, чем бы угостить почетных гостей, состоящих из господ офицеров своего и чужих эскадронов, обещавших почтить своим присутствием их скромную квартирку. В её голове поминутно проносятся картины в виде жаренных индеек с каштанами, фаршированных килек, маринованных грибов и прочего и прочего. Она поминутно накидывается на Нюрочку, которая кажется ей ужасно равнодушной к её тревоге.
Но Нюрочка далеко не равнодушна к такому важному событию и волнуется не менее своей мамаши.
Девочка вся сияет от удовольствия при одной мысли, что сегодня она будет танцевать с настоящими кавалерами, с «господами»! А она, Нюрочка, еще так любит танцы!
Ради торжества и танцев, Нюрочка и сшила себе к сегодняшнему дню красную кофточку с белыми горошками, над строчкой мелких складочек просидела более двух суток. Кофточка оказалась немножко узка в талии, и Нюрочка надела ее с утра, чтобы «привыкнуть» к ней. С утра же надушилась Нюрочка дешевенькими духами: ей все чудился запах жареной индейки, специфической струей врывавшийся из кухни в комнату.
Подготовленная таким образом во всеоружии своей миловидности, она теперь терпеливо ждала вечера…
II
К семи часам начали сходиться гости. Менее почетные и «свои» явились раньше. Пришел Федя, жених Нюрочкиной старшей сестры Сони, расторопный малый в нитяных перчатках, завитый барашком.
Федя развязно подлетел к нарядной брюнетке Соне, одетой во все ярко-желтое, потом к Нюрочке, проделал перед ними обеими какой-то неопределенный пируэт, нечто среднее между лезгинкой и пляской диких, и поднес фунт тянучек в коробочке от Абрикосова своей невесте.
Соня вспыхнула, потом присела и, снова вспыхнув, произнесла:
— Мерси-с!
Федя опять изобразил ногами нечто среднее между лезгинкой и пляской диких и мучительно краснея отошел в сторонку, распространяя вокруг себя крепкий и назойливый запах дешевых духов.
Пришла самая старшая дочь Люлюевых с мужем-лавочником, черноглазая Серафима, совсем не похожая на младших сестер.
Пришли рыженькие дочери причетника полковой церкви.
Нюрочка с тревогой оглянула их с головы до ног и разом успокоилась: причетницы были одеты не по моде, тогда как её модная юбка цвета давленой земляники, по восемь гривен аршин, и ярко-красная кофточка с белыми горошинками были сшиты по последней картинке, взятой из приложений к журналу «Нива».
Вслед за молоденькими причетницами явились два писаря из соседнего полка «пехотинцев». Один — при часах, но без цепочки, другой — при цепочке, но без часов; один — скромный, кашляющий в кулак, другой — отличный дирижер и танцор на славу. Последний был обладатель не совсем благозвучной фамилии Шлепкина и имел розу в петличке.
При виде Нюрочки, Шлепкин с истинно писарской любезностью сделал «глиссе» по натертому воском полу и, подлетев к молодой хозяйке, презентовал ей розу, предупредительно сорванную с груди, продекламировав при этом:
Вы прекрасны, точно роза,
Только разница одна:
Роза вянет от мороза.
Вы же mademoiselle… никогда.
Нюрочка присела декламатору, как присела пять минут до того Феде её сестра Соня и сказала также, как и Соня Феде:
— Мерси-с.
А гостей все прибавлялось и прибавлялось.
Вскоре в крошечной квартирке стало душно, как в бане. Потребовалось открыть форточки. Девицы сбились в кучку и, разглядывая друг друга, грызли карамельки.
Федя и дирижер Шлепкин изо всех сил старались занять их. Федя закрывал лицо обеими руками и мычал басом, как мычит корова, отбившаяся от стада в дурную погоду. Это изображало гром. Потом внезапно открывал лицо, придерживая, обе руки у ушей, на манер раздвижного занавеса и страшно вращал зрачками. Это означало блеск молнии.
Барышни смеялись, им было весело. И Нюрочке было весело потому что Федя, будущий муж её любимой Сони, оказывался таким находчивым и остроумным!
Один Шлепкин, обиженный предпочтением Феди, не разделял общего удовольствия. Он в свою очередь отозвал в сторону сестриц-причетниц и глотал перед ними нож, опуская его незаметно за воротничок крахмальной сорочки. И приговаривал при этом:
— Мы пехотинцы-с… Мы скромны-с… А вот по паркетной части-с, нам нет равных-с… Не взыщите-с.
И кидал в сторону мычащего Феди уничтожающий взгляд.
Между тем, мамаша Люлюева обносила всех наливкой и угощая приговаривала:
— Выкушайте. Не обессудьте. Сама настаивала. Ягоды первый сорт. По восемнадцати копеек брала у разносчика этим летом. Кушайте на здоровье.
Офицеров ждали каждую минуту, и это ожидание наэлектризовало и гостей и хозяев. Дамы смотрели на дверь и напряженно улыбаясь, обмахивались платочками.
III
Они явились ровно в девять.
Впереди всех вошел бравый ротмистр Чернов с полуаршинными усами и добродушным лицом. За ним следовало около десятка молодежи своего и чужих эскадронов.
Тут были: штаб-ротмистр Турчин черноволосый, черноглазый офицер, известный своим уменьем петь цыганские романсы. Второй, адъютант Игнатович, с длинным носом и искрящимися юмором глазами. И наконец, молоденький безусый мальчик корнет Строевич, только что недавно вышедший из корпуса.
— Здорово, Кузьма Демьяныч! Здорово, братцы! — приветствовал «эскадронный» начальник своего любимого вахмистра и нижних чинов.
— Здравия желаем, ваше высокородие! — вырвалось стройным гулом из двух десятков солдатских глоток собравшихся здесь.
И тотчас же, словно по волшебству перед господами офицерами очутилась добродушная вахмистерша с подносом, на котором были расставлены бокалы с пенящимся в них шампанским.
— Не обессудьте на угощение, — растягивала она, словно пела, своим сочным голосом, — не побрезгуйте выкушать за счастье жениха и невесты.
Произошло легкое смятение.
— Кто жених? Кто невеста? — послышались удивленные возгласы среди офицеров.
Тогда вахмистр Люлюев взял одной рукой руку Сонечки, другой — руку Феди, вспотевшую, мокрую сквозь нитяную перчатку, и подвел их, красных и смущенных, к группе офицеров.
— А-а! — не то радостно, не то изумленно протянул Чернов, — ну-с, совет да любовь! Выпьем за ваше счастье, Сонечка! Я ее маленькой девочкой еще знал.
И взяв два бокала с подноса, он передал их жениху и невесте, сам взял третий и, чокнувшись с молодой четой, духом осушил свой бокал, после чего поцеловал красные щеки Феди, наклонился к Сонечки и чмокнул и ее в черненькую головку.
Потом и другие офицеры выпили за счастье Феди и его невесты.
— Не побрезгуйте, ваши благородия, хлеба-соли откушать… Чем Бог послал, — затянула снова своим певучим голосом мамаша Люлюева, и все двинулись к столам.
Офицеры с изысканной любезностью помогали угощать хозяевам дам, и барышень, наполняя их рюмки и тарелки и упрашивая откушать.
Начались тосты, пили за государя, за государыню, за царскую семью, за «полкового» командира, за «эскадронного», за хозяина с хозяюшкой, за гостей и снова за будущих молодых.
