Валерий Пудов - Приключения Трупа
Пока возили смельчака в автомобиле, как на поклон — урну с прахом, он не раз успел под обстрел к иностранным воякам. Тем самым хитроумно и без страха от кочки до кочки выявлял на показ всем атакам огневые и болевые точки, арсенал и наличные силы врага.
И при том доказал, что у них под ружьём — рахитичные мазилы и мелюзга: дуга перелёта их шальных ракет подбодрила нашу пехоту, а недолёты на мили насмешили до слез генералитет и обоз!
Зато наши самолёты и миномёты замесили в кашу плато у мостов и по наводке Трупа разворошили в ошмётки остов уступа!
4.Отважно рискуя шеей у крапивника, непоседа дважды, и не впустую, разведал траншею противника.
Челюсть и львиная доля его тела осиротела, когда смельчак искал проход для атак через минное поле.
Ничего не знал о боли: шнырял туда-сюда, рвал провода и вперед выступал, как трал на воле.
Направляли его сзади по радио, лежа в колодце, и рыдали, глядя на своего первопроходца.
Мясом без жил проложил дружине трассу в чужие дали!
Кожей и костями заслужил розы и слезы горстями!
Едва ли ждали от него и того, а он в раже и затронул, и круто запутал вражью оборону.
Шестами внезапно поднимали его персону с разных сторон и старательно отвлекали неприятеля вбок: вызывали залпы то на запад, то на восток.
И грязные рубаки в хаки застряли в нашей загадке!
Бьют в беспорядке тут и ждут у плато атаки слева, а наши танки бравы — справа.
От гнева перепашут огнём холм, на котором останки — у вершины, а наши машины — с задором в лощины!
Ложная мишень — на свет, возможный ответ — в тень.
На пень — бюст, под куст — кистень!
И у хилости не избыть прыть хитрости!
5.От разведки, разметки усилий и проб щупом припустили наконец бурным штурмом в лоб уступа!
И вмиг повсюду — крик люда — волна:
— Ни шагу без Трупа!
Мертвец постиг отвагу сполна и не сник от света.
Спасал бойца от свинца снаружи не хуже бронежилета.
На бегу щитом укрывал шустрых, а лежал пластом — и вал представлял врагу, и бруствер.
В руках здоровенного детины выступал и дубиной, и кастетом — ударял собой не за страх: головой — в голову, скелетом — в спину, ногой — в пах.
Пугал гада и отсутствующим взглядом — разгонял присутствующих без пощады.
И так бывал удал при посыле, что молодецкий опыт атак развили — снабдили павших, и наших, и не наших, датчиками и укладчиками, тросами и колёсами и — под мерзкий хохот пустили торосами, цепью: на обмундированных — в изжёванных отрепьях!
Мертвецкий топот произвел вороний трепет и привел частокол обороны в детский лепет.
Впереди с дырой в груди, пробитой, как сито, насквозь, нёс боевой стяг знаменитый от передряг до атак и прямой, как гвоздь, смельчак.
И глупый враг — обмяк, поджал, пёс, хвост, сдал флаг и побежал врозь и в рост.
— Смотрю на марш из лупы: в строю, изволь-ка, только трупы, — сказал дискантом наш генерал адъютанту. — Готово новое бедовое слово в военном деле! В тленном теле дух — дым: глух до беды и непобедим! Завершу операцию, откушу премию малышу и для баб, напишу диссертацию и бегом — в академию, а потом — в генштаб. Береги сапоги с рантом! По талантам — и аксельбанты!
6.Ликовали над инородцем и рядовые, и полководцы!
Враг разбит — всяк бузит — стяг в зенит!
Впереди на груди сверкали боевые ордена и медали.
На привале плясали, как придётся, от вина и ласки.
Уродцев погружали на носилки и в коляски.
Раздавали посылки: и от родной, и от шальной милки.
Больше всех и дольше, гостинец за гостинцем, получал из-за скал, но на смех пехотинцам не домчал до рта местный любимец — неизвестный сирота.
Был совсем без сил, а всем угодил: и защитил народ в запарке, и разделил на взвод подарки!
7.Затем без проблем продолжали суету дня и считали потери вражьего зверя от стали, пули и огня.
При подсчете в пехоте отважного сироту завернули в чужой мундир, и каждый полевой командир не однажды принес его особу на регистрацию.
Такую операцию провернули для того, чтобы смутить смерть, сногсшибательной статистикой нос утереть мистикам и втихую досадить самому неприятелю, а своему отряду получить сыть и медали в награду.
Носилки с телом смело продавали за бутылки соседу — без борьбы и пальбы умножали победу!
Предлагали это и противнику: за монету и в обмен на плен и клинику. И брали у него — всего, а своего — не отдавали: прах был дорог, а пыл бурлил, и порох в сердцах не остыл.
При том шутили о своём за бутылью:
— Бил Труп в зуб, был лютый, послужил и валютой!
8.Эпопея бойца-мертвеца, героическая по любой мерке, оборвалась трагически на очередной поверке.
Потея, выкликали сорванца для вручения медали.
С огорчением повторяли:
— Вылазь быстрее!
Но — ни ответа, ни пистолета, ни — портупеи.
Собрали от него из опилок всего по отдельности: затылок, ноготь, лодыжку, локоть, подмышку, сбрую, записную книжку и долото — и то без уверенности, что — то.
Постояли и обмозговали детали.
Обещали салют, взяли жгут и упаковали.
Попеняли под сурдинку на судьбу и запаяли в цинковом гробу половину находки.
Другую образцово закопали под осину: и слово сказали, и стреляли без наводки в вершину.
Остальную труху поваляли в пуху и рассовали без драм по разным однообразным гробам.
Во избежание глупой ошибки из-за зыбкой личности Трупа в отчете без околичностей указали, что нахал не воевал в пехоте, и заранее признали его одного не павшим, а сбежавшим от наказания, загулявшим в беглости, без вести пропавшим, предателем, дезертиром, неприятелем, кассиром из обоза, укравшим поклажу, и даже навозом со стажем.
И потому рапортовали, что чуму в арсенале не держали, а искореняли, беды приписали судьбе непоседы, а победы в борьбе засчитали себе.
По каждому моменту нашли по важному документу.
В похоронках, однако, на всякий случай тонко и по-свойски намекали, что взяли не наш уступ земли, а лучший вояка в драке с норовом — ваш геройский Труп, которого — не спасли.
Пожелали замаскировать дело, но с листа скрывали неумело: мечтали убрать срам в хлам, а сами разослали с гробами по ста адресам.
И хотя не знали, кому отправлять своих срамных, отгружали, шутя над кормильцем, однофамильцам: по одному на пять живых.
9.В походной типографии ради взводной справедливости и из милости издали труды и биографию бедняги.
Но бумаги замуровали на складе у яра среди прочего товара, испорченного в передряге.
Подписали и наградные, и накладные листы, но убрали — в кусты.
А оправдались быстро — ссылались на зависть министра: военные приключения мертвеца вызывали непременное сердцебиение у гордеца.
Позже, когда в зале суда оглашались воспоминания бойца-мертвеца, оправдания сжались в ссылки на бутылки и клистир — не может без нагоняя пьяница-командир:
— Страховались, — признались подсудимые. — Ну и что с того? Везде бывает, родимые. Конец не нравится? А кто его знает, где мертвец объявится?
Горе-вояки прибавили, что на случай сомнения при разборе драки и для покоя оставили героя в табеле, а ко всему и доставили ему лучшего угощения, вставили зуб, заправили постель и отправили Труп в увольнение — на обучение, для повышения и в гости.
Но слукавили: пробуравили, как сито, пещеру и в щель вставили — для примеру — чьи-то кости:
— На любой вопрос, живой он или нет, ответ прост и у вас припасён. А с нас взятки — гладки. Похожих могил — десятки. А еще в счёт — тыл. А может, он у нас и не служил?
10.А одна жена получила гроб и открыла.
Посмотрела на тело и — села:
— Лоб — в поту, как дуб в цвету, уши — из нежного мыла, не из кожи, и оскал — непохожий.
Труп лежал лучше прежнего, постылого, и моложе немилого.
Прибежали соседи и в беседе подсказали:
— И другие получали дорогие останки, но едва ли по осанке такие, как ждали.
Был суровый Труп дюж и гражданке — люб и мил: зажил бы, как новый муж, и без наживы не затужил!
Да не те приложил известия: помер!
И в красоте не удружил, бестия, а отмочил номер!
XXIX. ИЗ ДРАКИ — К КЛОАКЕ
Бывший боец в тылу — лишний юнец на балу: сидя без опаски в углу, видит пляски и кутерьму, но строят глазки не ему, словно любовные вязки герою — ни к чему.
В обиде на посторонний тон быта рассуждает он, как в обороне, сердито.
На фоне войны, где со спины сдирают стружку, кажется ему, что мирные люди везде играют в игрушку. И разница, замечает, как на блюде: там — у орудий на мушке — ползут настырные по костям к краю опушки, а тут — куражатся по ресторанам, дразнятся, опустошая кружки, и в пьяном зуде катают не пушки, а жирные груди подружки!
