Николай Удальцов - Модель
А у нас с мамой денюжек на это нет, — Она ничего не требовала от меня и не просила.
Просто на тот момент я уже считал себя ее должником, потому что женщина — это кредит, выданный мужчине судьбой, и ее слова позволили мне выйти из этой ситуации:
— Ищи институт.
Я заплачу за твою учебу.
— А у вас что — много денег? — прошептала она, и я даже не подумал о том, что оказался ее последней надеждой, а просто сделал ставку на то, на что делает ставку все человечество:
— Как-нибудь выберемся.
Хотя если бы она спросила:
— Как вам это удастся? — я оказался бы перед той же альтернативой, что и все остальные люди — выбором между словами: «Черт его знает…» и «Бог его знает…»
Но скорее всего сделал бы выбор мудрецов:
— Кривая вывезет…
…Выбирали институт мы вместе, и, возможно, впервые у меня появилась возможность поделиться опытом.
Опытом, который есть только у некоторых представителей моего поколения — поколения, пережившего переход от социализма к нормальной жизни и понявшего, что ничего о нормальной жизни не знает.
А значит, не делает вид, что знает, как нормальную жизнь строить:
— Понимаешь, Бау, сейчас все меняется очень быстро; и никто не знает, какие профессии будут востребованы в самое близкое время.
— Даже вы, дядя Петя? — поиронизировала она; и я, улыбнувшись, просто погладил ее по обнаженному бедру:
— Поэтому тебе нужно выбрать факультет, который дает самый широкий выбор потом, когда ты отучишься.
Такой факультет, после которого ты смогла бы работать и на металлургическом заводе, и в ресторане, и в банке, и на телевидении.
Даже тренером футбольной команды могла бы работать, — добавил я; и в ответ она, привлекая меня к себе, прошептала:
— Команды по женскому футболу…
…На мой взгляд, таких факультетов было два: менеджерский и юридический.
Она выбрала менеджерский факультет и стала дважды в год приносить мне квитанции об оплате за обучение…
…Потом дни потянулись, становясь привычкой.
И привычкой очень приятной.
Виделись мы регулярно, хотя выбирались куда-нибудь вместе нечасто — мне каждый раз казалось, что я выгляжу как ее папа.
Я даже сказал ей однажды об этом, и она тихо ответила мне:
— Дядя Петя, с папой-пьяницей мне не повезло.
Мне повезло с тобой.
Ты мне дороже папы.
Как-то раз мы вместе пошли на выставку современной живописи, довольно скучную, как и большая часть современной живописи, и мне запомнилось одно — как мы с Бау стояли у авангардного портрета Евы.
— Это Ева? — спросила она.
Я посмотрел на лицо на картине, лицо какое-то сморщенное, измятое, как использованная туалетная бумажка, и сказал:
— Если это Ева, то Адаму с ней не повезло. — А потом посмотрел на Бау и прибавил:
— В отличие от меня.
— Почему?
— Потому что мне повезло с тобой…
…С падежами у нее со школы не было проблем, и Бау погрызывала научный гранит не ломая зубок, так же естественно, как делала в то время все остальное и не остальное.
Она училась хорошо, и средний балл в ее зачетке только чуть-чуть не дотягивал до высшего балла.
И я радовался за нее, как за себя, хотя и не всегда понимал — что в нашей стране понимается под средним баллом.
Тем более под — высшим.
И заметил, что сам учусь вместе с ней.
Во всяком случае, к ее третьему курсу я уже довольно сносно отличал менеджера от дилера.
И даже узнал — что означает такое красивое слово «мерчендайзер».
Ну, а о том, что жизнь принимает главный экзамен не у мозгов, а у сердец, мне еще только предстояло узнать.
А ей — нет…
…Разумеется, Бау была моей самой лучшей моделью, и я написал с нее не одну картину; и картину под названием «Нежность», я не мог написать с кого-то другого.
Хотя, начиная эту картину, я не знал, что завершать ее мне придется с совсем иной женщины…
…Но в тот момент главным было не это, а то, что она училась.
Однажды, когда я захотел написать женщину, отраженную в зеркале на фоне горящей свечи, она пришла ко мне и, еще не начав раздеваться, сказала, вздохнув.
Хотя вздоху я, в первый момент не придал значения:
— Чем вы, дядя Петя, занимаетесь?
— Гряду.
— Это — как?
— Не знаю.
Но сегодня по телевизору сказали, что грядет новое время.
И — новое искусство.
Вот я и гряду.
А ты — чего вздыхаешь?
— Мне реферат по истории написать нужно.
— А нельзя просто скачать с Интернета? — спросил я.
И тогда самые красивые на свете губки, став еще и творческими губками, произнесли самые мудрые на свете слова:
— Повторять чужое — не интересно.
Тогда я отложил кисти и присел за стол:
— Тяжело?
— Ага.
У нас ведь теперь борьба с фальсификацией истории.
— Ну и что? В чем проблема? — спросил я. Отметив при этом, что Бау раздевается.
— Проблема в том, что сейчас на всю историю совсем другой взгляд.
Даже по сравнению с тем, что было в школе, — серьезно проговорила она.
И хотя я мог бы пошутить, сказав правду: «История — это наука, как раз и созданная для фальсификации», — мне пришлось ответить тоже серьезно:
— Проблема в том, что как бы медленно ни текла история, она всегда движется быстрее человека.
И, глядя на происходящие события, люди могут понять только одно — насколько они от этих событий отстают.
— Дядя Петя, ну как же так?
Это же наша собственная история.
Мы же ее сами создавали — историю великой страны.
— Понимаешь, Бау, своя история — это всегда замкнутый круг.
Создают историю только те страны, которые смогли вырваться из замкнутого круга своей истории. — Я замолчал не потому, что видел, как Бау раздевается, просто в своих рассуждениях мне пришлось вступить на территорию, на которой аргументом могли быть только примеры.
А примеры мне в голову не приходили.
И тут она сама пришла мне на помощь:
— А у нас препод — сталинист.
— Ну и что он вам говорит? — насторожился я.
Мне ведь очень хотелось, чтобы она училась у приличных людей.
— Он говорит, что Сталин построил великое государство.
И что он строил заводы.
— А он не говорит вам, что не заводы главное для цивилизации, а люди?
И Сталин построил волчачье уродство, в котором не заводы служили людям, а люди — заводам.
Кстати, и великость государства должна служить реальным людям, а не люди — абстрактной великости.
Если за величие страны люди должны платить плохой жизнью, так на кой черт нужно такое величие?
— Что же, по-вашему, нужно сравнивать сталинистов с волками?
— Вообще-то, сравнивать сталинистов с волками это — оскорблять волков.
По большому счету у сталинистов нет аналогов в живой природе.
— А еще наш препод говорит, что Сталина нет на нынешних воров во власти.
— Знаешь, девочка, если мы призываем Сталина решать проблемы нашего времени, значит, ничего лучше, чем наши нынешние воры во власти, мы не заслуживаем.
— Почему это?
— Потому что воры все же лучше, чем убийцы.
— Да-а? — Кажется, мои слова заставили ее не только задуматься, но и заинтересоваться:
— Дядя Петя, а где можно прочитать самое полное описание сталинизма?
У Волкогонова или Радзинского? — она прошлась глазами по книжным полкам стеллажа у кровати, и в ответ я почему-то улыбнулся:
— Самое полное и потрясающее описание сталинизма можно найти у Чуковского.
— Где-где?
— В «Тараканшце».
И усами шевелит, и детишек обещает покушать, — и только сказав это, я вдруг понял, каково было жить потом, в тридцатых, Корнею Чуковскому, написавшему в двадцатых про усатого таракана, уничтожавшего вокруг себя все живое…
— Ага, дядя Петя, шутите.
— Не шучу.
— А вот наш препод говорит: «Вот и получили вы вашу демократию.
Теперь — радуйтесь».
— Ваш препод просто глупец.
— Почему?
— Потому что только глупец думает, что то, что получилось — это единственное из того, что может быть.
А хотели мы совсем не этого.
Правда, любой народ после тирании знает — чего он не хочет.
Но того, что он хочет, — после тирании не знает никакой народ.
— Может быть, дядя Петя.
Только реферат мне ему сдавать придется.
А вдруг — не сумею?
— Сумеешь, — ответил я. И не прибавил вслух то, что подумал: «Мы с тобой вдвоем уж как-нибудь окажемся умнее одного дурака»…
— …Ум всегда победит глупость, — мог бы искренне сказать я ей правду.
Все равно о том, что это неправда, она сумела бы узнать, только дожив до седых волос.
