Николай Удальцов - Модель
А у нее от него родилась дочка…
…И вполне можно было предположить, что эта история закончится тем же, чем заканчивается практически любая история в истории человечества: большая или маленькая, реальная или придуманная — ничем.
И для меня — с ней.
И для нее — со мной.
Так как двор у нас небольшой — мы были приговорены к тому, чтобы встречаться время от времени, и я иногда видел ее во дворе.
С коляской или без.
Я уводил взгляд в сторону, мы здоровались, и не говорили ни о чем.
До тех пор, пока однажды не заговорили — обо всем и сразу.
И оставалось удивляться только тому, каким банальным вышел наш первый после перерыва разговор:
— Мой декретный отпуск заканчивается. Нужно куда-нибудь на работу устраиваться, — проговорила она, лишь на мгновение подняв на меня взгляд.
— А твоя бывшая работа? — спросил я.
— С нее меня уволили еще за месяц до того, как вы с мамой меня вытащили с той хаты, — она говорила тихо, не глядя мне в глаза, и ее глаз я не видел: — Я ведь вам ничего не рассказывала.
— Ты и сейчас не рассказываешь мне ничего.
— А вы хотели бы знать?
— Не знаю, — ответил я честно; и она пожала плечами:
— Ладно. Буду искать работу. Труд создал человека, — как мне показалось, довольно безразлично проговорила она.
И этой безразличности вполне хватило бы мне для того, чтобы согласиться, потом повернуться к ней спиной и развести наши судьбы.
Но она добавила одну фразу, и в этой фразе я увидел свою бывшую Бау.
Пусть незнакомую, но такую знакомую мне:
— Так, может, и меня создаст.
Я улыбнулся:
— «Труд создал человека» — боюсь — это самое неприятное открытие, которое сделал человек. Знаешь, когда я узнал, что эти слова принадлежат Энгельсу — понял, почему испытываю смутную неприязнь к этому деятелю с самой студенческой юности.
А с другой стороны, если бы обезьяна знала, что в результате трудовой деятельности из нее получится человек, на которого без слез не взглянешь, может, она предпочла бы не работать.
— Дядя Петя, относитесь ко мне лучше, чем к Энгельсу. И лучше, чем к обезьянам.
— Ладно, — сказал я, то ли соглашаясь, то ли — утверждаясь в решении.
— Ну, я пойду?..
— Да, — прошептал я в ответ. И в ответ же — добавил:
— Увидимся.
Она пошла, держа в руках какие-то пакеты с какой-то едой; а я впервые за последнее время не отвел от нее взгляда.
И заметил то, как износилась ее одежда — даже мне, далекому от «прикида» мужчине, было видно, что ничего нового на ней надето не было.
А то, что было не новым, износилось на несколько месяцев.
На то, чтобы заметить это, мне хватила всего нескольких мгновений; и она не успела отойти далеко.
— Бах! — крикнул я; и увидел, как вздрогнули ее плечи после того, как я произнес эти три буквы.
Она замерла; и я, не напрягая ситуацию, в несколько шагов нагнал ее.
А нагнав, спокойно, словно речь шла о давно и не раз обсуждаемом, сказал.
Именно сказал, а не спросил:
— Можно я куплю тебе туфли на высоких каблуках? — Она обернулась, посмотрела в мои глаза и прошептала:
— Спасибо… дядя Петя…
…Она взрослела; и я покупал ей одежду и обувь.
Босоножки и туфли на каблуках.
И каблуки становились все выше и выше.
Я платил за все, что она хотела иметь, а так как ее желания, хотя и не были дистрофиками, в гипертрофиков не превращались, мне удавалось это делать своим трудом без особого труда.
Она умело лавировала между своими желаниями и моими возможностями.
Это были маленькие радости, которые были радостями не только для нее, но и для меня.
И в этом не было ничего странного.
Может быть, маленькие радости — это и есть большая жизнь…
…В то время я об этом не думал, но потом узнал, что ее мужья: и первый, и второй, и будущий третий — брюзжаще говорили ей:
— Перед кем вырядилась? — не понимая того, что женщина «выряжается» прежде всего — перед своим мужчиной.
И выходило так, что я относился к ней без всяких принципов, просто: «Сегодня ты должна быть лучше, чем вчера», — а они по принципу: «И так сойдет…»
И хотя символика здесь была — так себе, на троечку, но получалось, что я высокими каблуками поднимал ее.
А остальные мужчины, с которыми она связывала свою судьбу, — опускали…
…Иногда я просто давал ей деньги для того, чтобы она нуждалась в меньшем…
…Однажды я спросил свою приятельницу, журналистку Анастасию:
— Как ты думаешь, я не обижаю женщину тем, что даю ей деньги?
— Не обижаешь, — ответили журналистка.
— Точно? — уточнил я у журналистки и женщины в одном лице.
— Точно. Потому что на деньги — жизнь дешевле…
…Самое подневольное занятие — это занятие вольными профессиями.
Если занимаешься тем, что любишь, и любишь то, чем занимаешься, — никогда никакого времени не хватает.
И как-то не приходило в голову задуматься о том, какое это ненормальное занятие — искать себе занятие.
Поначалу работа нужна была ей для того, чтобы просто избавиться от нужды.
Но оказалось, что в нашем городе о том, что она бывшая наркоманка, знали многие.
Почти все.
Кроме меня, которого это, собственно говоря, больше всего касалось.
Но о том, как я умудрился не заметить того, что близкий мне человек повязывался с наркотиками, задумываться было некогда — нужно было искать работу для нее…
…Как-то я сказал моему другу, художнику Василию Никитину:
— Самым большим дураком можно назвать того, кто не замечает происходящего вокруг и не задумывается над происходящим.
— Ага, — согласился Василий. — Правда, за одним исключением.
— Каким исключением?
— Когда того, кто не замечает происходящего вокруг и не задумывается над происходящим — можно назвать самым умным…
…Мы искали работу для нее на ближайших к нам западных окраинах столицы и постепенно находили — конфетная фабрика, прачечная самообслуживания и прочие малозаметные, но необходимые незнакомым нам людям места.
А потом она вернулась в бывший свой кооператив по производству мебели, и на некоторое время ее положение стабилизировалось.
Казалось, что стабилизировалось и положение в стране.
Времена ветхих властоимцев прошли, а молодые перестройщики подросли настолько, что даже как-то стали забывать о том, что они реформаторы.
Премьер из бывших нефтегазовых секретарей обкома не придумал ничего лучшего, чем пирамида под названием «Государственные краткосрочные обязательства»; и, как всякая финансовая пирамида — она рухнула.
Оказалась ерундой, как и все то, что называется стабильностью.
Не помню, как страна, а я задумался.
И о себе, и о ней:
— Бау, тебе нужно учиться.
— Нужно.
Только зачем?
— Что — зачем? — не совсем понял я.
— Ну, зачем мне изучать, например, теорию вероятности?
— Затем, что на теории вероятности строится мечта…
…Теперь ей нужно было догонять свою жизнь; и я ощутил на себе ответственность за нее.
Ответственность, которую на меня никто не возлагал…
…Для того чтобы успевать, времени всегда не хватает — для того чтобы догонять, время всегда находится.
Прошло немного времени, и, когда мы встретились в моей мастерской в очередной раз, я вновь заговорил об этом:
— Бау, у тебя есть мечта? — И тут же получил ответ:
— Дядя Петя, больше ни о чем не можете спросить девушку, застегивающую лифчик?
Она посмотрела на меня лишь мгновением.
И этого мгновения мне хватило для того, чтобы вновь увидеть ее глаза.
Глаза — неуловимые.
Я не всегда бываю упорен в делах, но в словах я упорен довольно часто.
Возможно, этим я напоминаю осла.
Который стоит — я не слышал ни одной истории об упорстве ослов, которые тащат на себе тюки в гору.
Ее незастегнутый лифчик не остановил меня:
— Бау. я говорю не о какой-то абстрактной мечте, например, о мечте — быть счастливой.
Я спрашиваю о более простых вещах.
— О чем, дядя Петя?
— О том, кем ты хотела бы стать со временем? — Возможно, я оказался первым, задавшим ей это вопрос.
И она задумалась:
— … Дядя Петя, я хотела бы стать директором.
Чтобы не зависеть ни от кого.
— Директором чего?
— Не знаю.
— Вот для того, чтобы это узнать, — тебе и нужно учиться.
Мои слова не затерялись среди других слов, и через несколько дней она сказала:
— Я хочу учиться.
Только теперь за это везде нужно платить.
А у нас с мамой денюжек на это нет, — Она ничего не требовала от меня и не просила.
