Аркадий Макаров - Парковая зона
Юная немка была типичной представительницей своей нации. Светлые брови и ресницы, еще не тронутые тушью, делали глаза пронзительно голубыми и открытыми. Резко очерченный рот, широкий подбородок и нос были явно германского происхождения.
Девушек с такими лицами у себя на родине редко повстречаешь, и Метелкин не представлял её рядом с какой-нибудь своей, оставленной на родине знакомой.
Разве что Марина, из-за которой Иван с таким нетерпением ждал полевую почту, и которую так торопливо целовал в маленькие, как лепестки, неловкие губы, в тот прощальный вечер, когда она, перевозбудившись от его откровенных прикосновений, стала дрожать всем телом, икать и отрывисто выталкивать из себя какую-то бессмыслицу.
Призывник Метелкин был настолько пьян, что не сумел ее тогда как следует успокоить.
Но та Марина, как и большинство русских чернозёмного края, настолько перемешанной крови, что славянские черты в ней едва проступали сквозь смуглость кожи.
Восточная роскошь темных глаз под широкими строчками густых ресниц, да и брови, как две разлетающиеся ласточки, скользили под черными кудряшками мягких и податливых волос, когда на ощупь чувствуешь, как торкается кровь за ушной раковиной и разрывает твою ладонь.
В девочке, играющей с Иваном в зайчики, чувствовалась чистая прохлада светлой воды, женская, не по годам, основательность и угадываемая доступность, не зацикленная на пуританской морали.
А может быть, это только рисовалось в воображении молодого солдата, налитого всклень сладкой и тревожной силой, переполнявшей его за продолжительный срок службы.
Увольнений солдатам по причине секретной службы впереди пограничных застав не полагалось, и все контакты с женским полом происходили только на уровне продолжительных и жадных взглядов.
Христя, показывая пальцем сначала на бумажку, потом на солдата, знаками спрашивала, как зовут.
Конечно, ни бумаги, ни карандаша здесь, в санчасти, не было, и солдат, воспользовавшись отсутствием санитара, вытащил из аптечки пузырек с йодом, достал спичку и, размотав с ноги портянку, стал громадными буквами на холщовом полотне выводить свое имя. Буквы получились кривые, но достаточно четкие, чтобы разобрать написанное.
Вывесив полотнище в раскрытое окно, Иван провел рукой по надписи, показывая: вот он я!
Кристина сразу же согласно закивала головой.
Потом буквы на солнце стали расплываться, желтеть, превращаясь в какие-то кровоподтеки.
Наверное, в квартире напротив никого кроме Кристины не было, и немочка, покружив перед Иваном на цыпочках, показала, как ей жарко, и взялась расстегивать свой яркий лифчик, но это ей сразу никак не удавалось.
Нетерпение было на пределе, и советский боец стал показывать жестами своё желание помочь ей.
Она весело закивала головой, продолжая терзать за своей спиной непослушную застежку.
– Ты чего тут руками крутишь, как мельница, а?.. – рявкнул в дверях старший лейтенант медслужбы, начальник санчасти, мужик, не раз выручавший ребят из тягостных объятий службы. Да и к Метелкину он сегодня утром отнесся более чем внимательно, согласившись продлить его пребывание на постельном режиме.
Метелкин, вздрогнув, отшатнулся от окна и вытянулся по стойке смирно – одна нога в сапоге, другая босая, травмированная, с розовыми потными пальцами.
– Ну-ка, ну-ка! Наступи на правую ногу. Пошевели пальцами! Так. Теперь присядь, вытяни руки вперед. Встань! Так. Присядь на одной ноге. Так… Собирай свои личные вещи и бегом в казарму! Может, еще к обеду успеешь, сачок!
Солдат с огорчением взглянул на теперь уже опустевшее окно напротив, намотал исчерченную йодом портянку на ногу, обулся и подался в казарму, ругая себя за излишнюю прыть. «А немочка хороша! Хороша», – глядя себе под ноги, бормотал он.
На обед Иван, конечно, опоздал.
Старшина обрадовано хлопнул его по плечу:
– Ну, молодец! Вовремя выписался. Твою территорию надо в образцовом порядке поддерживать. Возле клуба хлама навалено, да и в парке листов, как у Рокфеллера денег. Встреча солдат с молодежью города намечается по линии «Дружба-Фройндшафт, Руссиш-Культуриш». Может, и к нам заглянут. Личное время – это лишнее время. А на службе лишнего времени быть не может. Так, с завтрашнего дня шанцевый инструмент в руки, и на уборку. Через КПП тебя вот по этой бумажке пропустят, – и он сунул Метелкину в руки листок с неразборчивой подписью и штабной печатью. – Время выхода и возвращенья там указано. И не вздумай просрочить. Посажу на «губу». Понял?
– Так точно, товарищ старшина!
– Ты чего, не обедал, что ли? – взгляд Метелкина на бумажный мешок с сухарями, стоящий в углу, размягчил даже его. – Сухого пайка не дам, а сухарей бери, сколько влезет. Да, а что это у тебя, товарищ рядовой, воротничок на гимнастерке не по форме? – он протянул руку, прихватывая за краешек полоску белого целлулоида.
Этот пластик обычно используют старослужащие и сверхсрочники вместо обычного белого миткаля: протер влажным носовым платком – и все, воротничок снова как накрахмаленный.
Старшина резко, чуть не перерезав жесткой полоской Ивану шею, оторвал пластик.
Оставалось сказать только армейское «Есть!», насыпать в карман сухарей и, повернувшись по уставу, спешно уйти, не раздражая и не соблазняя старшину на дальнейшие уставные действия.
И то, и другое, и третье Метелкин сделал быстро и четко, и выскочил из каптерки.
Встреча советских солдат, стоящих впереди пограничных застав на страже социалистического лагеря, конечно, состоялась, но не там, где предполагал старшина.
Общество советско-немецкой дружбы организовало такую желанную для бойцов встречу в местном немецком клубе на Карл Маркс штрассе.
Улицу с таким названием можно было встретить в любом поселке Союза. Иван и сам проживал в своих Бондарях на такой улице.
Самым волнующим, о чем сослуживцы еще долго вспоминали, был буфет на втором этаже.
Внизу, в фойе располагался танцевальный зал с небольшим дощатым подиумом эстрады, а все остальное – на втором этаже: библиотека, кинозал, столики в уголочке и небольшая стойка буфета, где можно было выпить чего-нибудь, но закусок, как и в Союзе, не полагалось. Пей и вытирайся рукавом.
Солдат собрали в гулком кинозале.
Из представительной молодежи города были только девочки, в большинстве своем школьного возраста, верткие и раскованные. Немки постарше с воинами-освободителями для встречи не были готовы, а молодцы со стрижеными затылками здесь были не к месту.
Все это: и обстановка клуба, и девочки, и буфет, где можно запросто выпить порцию водки (махонький наперсточек, залитый толстым стеклом таким образом, что капелька водки в нем выглядит вполне объемисто), и стены, расписанные под Пикассо, – было так непохоже на то, что называется Домом Культуры где-нибудь в Лысых Горах или Тихой Балке, где лузгают семечки, матерятся и греются от самокруток.
Солдаты поначалу даже не знали, куда себя деть, и организованной кучей сгрудились возле своего старшины в дальнем углу, пока организатор вечера, молодой немец в русской косоворотке, гостеприимным жестом не позвал всех на второй этаж в кинозал.
Официальная часть, как всегда, была длинной и скучной. Сначала говорил немец, переводчик переводил его на русский, и девочки в зале хлопали в ладошки. Затем говорил замполит части, и переводчик переводил его на немецкий – тогда хлопали солдаты.
Потом крутили кино – «Броненосец Потемкин».
Иван все это время клевал носом, отдыхая после караульной службы, и очнулся только тогда, когда задвигались стулья и затопали по восковому паркету сначала «цок-цок-цок!» – туфельки, потом «топ-топ-топ!» – армейские сапоги.
Старшина, замполит и командир сразу юркнули с немцем за сцену.
Командир части, оглянувшись, еще успел погрозить пальцем солдатам, мол, я вас знаю, чтобы ни-ни, тихо было!
Купив в буфете по пачке дешевых сигарет «Казино» (не курить же здесь солдатскую махру!), Иван с Витей Мослом, усевшись за столик, покуривали, обсуждая, что им здесь делать дальше. Пятнадцать марок, полученных накануне, жгли карман – небольшие деньги, но на них можно было хорошо выпить, и Метелкин с бывшим рыбаком-помором решили заказать себе по паре «дупельков» – так, для разминки.
«Дупелек» – это двойная порция, налитая в один стаканчик, тот самый наперсток.
От «дупелька» немцу хорошо, а русскому – как слону дробина.
Буфетчик, или бармен по-ихнему, удивленно округлял глаза, наливая сразу двойные порции:
– О, Зовьет зольдат! Гуд! Гуд! Руссиш культуриш!
– Ну, а хуйлиш! – смеются они с другом, опрокидывая «дупельки» и затягиваясь сушеной соломой «Казино».
Отцов-командиров не видно. Они тоже где-то рядом «культуриш» делают.
Дурной пример заразителен.
Глядя на товарищей, к стойке потянулись и другие. Даже Усан – и тот не устоял, забыв предписание Корана, и быстро, один за другим, опустил в себя те же «дупельки».
