Ольга Паволга - Записки на запястье
На троллейбусной остановке мужчина и женщина. Матовые, серые, в морщинах, но она гладит его по щеке нежно, по-киношному. Хочется замотать головой — нет, нет, обычные люди так не могут, нет, не имеют права.
Серёжа, поздравляя из другого города, спрашивает в sms, какой у меня размер головы. Пишу в ответ:
— Кокошник или нимб?
— Я уже купил тапки.
Каждое утро прохожу по Тверской мимо салона кухни. В витрине всегда макет какой-то комнаты с вечерним полу мраком, с кругом от лампы над столом. Будто тренажёр для тяжёлых долгих разговоров, ни к чему не приводящих.
Готовясь к важной встрече с помощью RedBull, подумала — как же красный бык должен сам себя раздражать.
Вывела закон своей жизни — расхоти и получишь.
Тренер в ходе лекции постоянно произносил слово, которое я никак не могла понять. Прислушалась — оказалось «фактаж», то есть набор фактов, аргументов. Он явно произвёл его от «багаж», «фураж» и, возможно, «ажиотаж».
Думаю о писателе Савицком, кто-то спрашивает меня в этот момент про фильм с Орловой, отвечаю: «это савицкое кино». Вместо «советское».
В вагоне метро текст: «По вопросам горячего водоснабжения обращайтесь туда-то» и снизу «Горячая линия: телефон такой-то».
На каком-то плакате адрес: «Дом 3/4». Дом тричетыре, дом типа «начали».
Видела, как фитнесс-клуб праздновал широкую масленицу. С блинами, мёдом, сметаной и выпечкой. Интересно, они говорили «пропади всё пропадом, один раз живём»?
Плакат с рекламой интернет-провайдера. Изображена блондинка в залипшем стоп-кадре и слоган «Тормозит?».
Около морга старик записывал, прижимая телефон к уху, чей-то номер на снегу, вытянув замёрзший палец. Договорив, засунул его в рот, чтобы согреть. Старик как младенец.
Когда говорят «человек со временем меняется», я представляю, что люди меняются с разной скоростью, подобно движению стрелок часов. Кто-то быстро, нервно, стремительно, как секундная; кто-то ритмично, с выдержкой, как минутная; кто-то медленно и постепенно, так что не приметить, когда же именно всё случилось, как часовая. Я сейчас умеренная, но упёртая минутная стрелка. Прусь куда-то, как наши на Берлин.
Когда я в комнате одна, мне звонят, а я не хочу, не беру трубку, мне кажется, что телефон меня ищет, как слепой, по звуку. Посылает ощупывающе звук в разные углы и прислушивается, как он отражается. Очень страшно.
Люблю видеть ход мыслей:
— Дай двести рублей, спаси дочь русской демократии.
— Чёрт, я твоего папу вчера не поздравил…
Мишень — это матрёшка в разрезе, кто не знал.
Хозяйка собачьего клуба, склоняясь над щенками, всё время повторяет: «когда мы найдем руки», «если попадутся руки», «знакома с неплохими руками», «те руки ненадёжные», я понимаю, что имеются ввиду хозяева, «хорошие руки», но вижу только сказку про хвосты и задравших морды щенков, выбирающих себе руки понадёжнее.
Рекламная акция, в квартире как реактивный двигатель шумит пылесос, от него закладывает уши, и он засасывает всё с дикой силой — второй час слушаю, как юноша рассказывает мне про чистку ковров:
— Вы можете чистить им ваше домашнее животное! — Потом, подумав. — Только это должно быть… очень смелое домашнее животное.
Домашнее животное взяло какой-то главный приз на собачьей выставке и в каталоге значатся имена прочих участников:
Канзаса талисман от древних майя
Шалунья Би из дубовой рощи
Шанель из озерной сторонки
Изюминка из зоосферы
Я хочу публичный дом, у меня уже готовы все имена!
И вообще, вот мы тут все сидим, а между тем в Европе собираются ввести запрет на содержание кур-несушек в тесных клетках. Вы понимаете — курам тесно, им совершенно негде носиться.
Вся Англия сама по себе мне кажется узкой, вытянутой, строгой и название её слышится как звук глотка.
Школьники в зрительном зале рассажены в два ряда один за одним. Крутятся, дергают друг друга, шумят, елозят, но с мест не встают и напоминают суетящиеся листья на ветках в летний ветреный день.
Шоколадный маффин у девушки в Starbucks, стянутый у основания тонкой бумагой, похож на круглую дверную ручку.
Из Москвы в Лондон мне часто приходят sms и, если успевать отвечать на них быстро, кажется, что города сближаются, как края корсета на спине пухлой брюнетки. Шнур затягивается так, что скоро бедной девочке уже нельзя будет вздохнуть.
В электричке контролёр компостирует билеты дырками в виде маленького паровоза.
На лондонском шоу Stomp публика бешено и громогласно реагирует, я сомневаюсь, что где-либо у нас видела такой восторг. Игорь задумчиво:
— Нет, у нас тоже так бывает. Я вот недавно на каком-то шоу даже вставал аплодировать, очень оно меня поразило. Только я совсем не помню, какое именно.
Игорь рассказывает о работе:
— Наш годовой отчёт вообще без пафоса печатали, без этих глупых понтов. Просто золотом.
В музее пыток Тауэра глухо, темно, по стенам висят манекены мучеников. Над залом мост, по которому носится ребятня и орёт. Эхо криков кажется стонами.
В национальной галерее выставлен Ван Гог. Подсолнухи растиражированы в сувенирах до абсурда, например есть карманные шерстяные подсолнухи. Жалко нет таких ушей.
В сверкающем, дорогом стейкхаусе по стенам развешаны картины с пасторальными сюжетами. На каждой по мохнатой трогательной корове. Живой.
Не особенно хорошо понимаю английскую неразборчивую речь и совсем не говорю сама, поэтому все коммуникации проходят для меня фоном, я слышу только свои мысли. Отчетливо, звонко, как в пустом баскетбольном зале рано утром. Если кто-то вдруг говорит со мной по-русски, то кажется, что он отбросил сценарий, вышел из роли и по-простецки, по-холопьи заокал.
Теперь я живу без Серёжи, не хожу на старую работу, а к новой только только притронулась как к горячему чаю. И эта весна как я — всё старое убрано, кругом чистенько и пусто, все ждут, когда всё начнется, скоро ли сиганет новая жизнь. Хочется взять пустые ещё ветки в ладонь и сжать, чтобы выдавить нежные зелёные листья, как зубную пасту.
Ну же. Ну.
Когда у тебя делается новый статус сразу по всем фронтам, это всё равно, что Золушка вдруг просыпается Русалочкой. Все проблемы резко меняют направление. От собственной скорости окружающие начинают двигаться медленно и так плавно, что можно забежать со всех сторон летящей в тебя пули.
Вот двое лежат так обнявшись, что вложены друг в друга, как чайные ложки, спят двумя знаками «больше». Ещё, ещё, дай мне больше, не меньше, мне не всё равно.
Произносимое кем-то «влюбиться» всё чаще чувствуется как «вложиться». Незаметно, как закладка, между множества страниц, или решительно, с расчетом на перспективы, как деньги.
Поняла, сидя у парикмахера, что эмоции и чувства растут так же, как волосы или ногти, если за ними не следить. Безобразно запущенное чувство вины, отросшее — долга лезет в глаза, любви — растёт медленно и никак не собирается в хвост. Эгоизм вообще нужно сбривать каждый день.
В кабинете для разводов на стене календарь с улыбающейся парой и грудничком с подписью «мы — семья», Серёжа лучезарно улыбаясь им:
— А мы — нет.
У всех сейчас младенцы, и новенькие дети всё-таки похожи на слезы. Что-то выходит из человека под воздействием сильных эмоций.
Брат едет на Северный полюс (как приятно обронить это в разговоре). Беседовал с коллегами:
— Чуваки, мне нужен штатив, я буду снимать северное сияние!
— Нет, чувак, не бери штатив, там не будет северного сияния.
— Но, чуваки, это же Северный полюс!
— Но, чувак, там сейчас полярный день.
Если жить на большой скорости, то возникает обратный к несущимся дням и событиям эффект, ты начинаешь видеть происходящее внутри себя слишком медленным, будто бы всё замирает в невесомости. Производя руками и мозгом множество операций вовне, внутри простое желание, эмоция всплывает со дна и двигается наверх, как капля краски в масляных лампах, из них по дороге можно успеть вылепить что угодно.
Иногда звонит папа и замораживает всю мою беготню, подвешивая в воздухе, с хрустальным ледяным блеском, моих собеседников, мои встречи, дела, официантку со счётом.
Посередине оживлённого уличного перекрёстка, под мелькающими ногами, вывесками, бликами солнца — бомж выравнивает носовой платок для сбора мелочи по сторонам квадрата плитки, он хочет, чтобы всё было аккуратно, упорядочивая хаос, надо с чего-то начинать.
