Ольга Паволга - Записки на запястье
Прочитала: «Так как у многих птиц линия рта заходит за линию глаз, создаётся обманчивое впечатление, что они всегда улыбаются». Главное, сразу обманчивое!
У меня очень романтичный учебник по фотографии, там есть раздел «Как снять луну?».
По рубрике «вопросы» из учебника по фотографии хорошо судить о людях:
— Как сфотографировать лежащего новорожденного ребенка так, чтобы он не был похож на лежащего на операционном столе?
В смысле — о ходе их мысли.
На стене нашего дома золотым маркером написано в адрес неизвестной особы, что она «подстрекательница самовлюбленная мразь». Наверняка, как того солдата из мамы-анархии, пытали какую-то фрейлину, заставляя ругаться, и это самое грязное, что она смогла произнести.
В одной клинике, где медсёстры ходят в белых, почти монашеских платках с красными крестами на лбах, я стояла в очереди в регистратуру вместе с актёром Певцовым.
— Совершенно невозможно стало в Москве жить, везде телевизор, — наверное думала регистраторша, смотря на него через окошко.
Заехал старый приятель, у него белый БМВ. Серёжа, выглядывая в окно:
— Иди давай, принц приехал на ста конях.
По-моему, рекламные объявления новых магазинов «Мы открылись» надо печатать на парашютах.
На днях Олина пятилетняя дочка сказала, что «совесть вызывает стыдность». Как скорую.
На платформе в метро гражданин поедал большой рулет с вареньем, держа его в одной руке.
Ночью люди кладут себя под одеяло ровненькой ниткой как ожерелье в футляр, а просыпаются чаще всего так, будто его таскали всю ночь в кармане.
В почтовой папке «Входящие» наверняка склад лопнувших шаров для Иа.
Возле Белорусского вокзала висит объявление «Ушла из дома и не вернулась» с такой довольной девушкой на фотографии, что кажется, будто она хвалится.
Оля говорит, что к ней на дороге вечно пристают, сигналят, усложняют, в общем, обстановку. Рассказывает мне, как её провожал до заправки огромный хаммер:
— Такой громадный танк, то сзади подъедет, то сбоку приклеится, а я крыши его даже не вижу — высокий, как забор. Потом разглядела водителя, очень красивое лицо, такое породистое, с носом. А потом он спрыгивает со своей ракеты и оказывается очень маленького роста.
Потом задумчиво:
— Чёрт, это ж я сразу должна была догадаться…
Самое лучшее место у собак — это два шага шерсти до прохладного носа. Как валенки с калошами.
В нашем кодовом замке сменили комбинацию. Я её запомнила как «двадцать семь василиев шукшиных».
Вовка сказал, что раньше он не очень успешно учил японский язык, а теперь ему нужен эстонский, поэтому он купил японско-эстонский разговорник. Никогда не думала, что эти народы мало того, что знают друг о друге, так ещё и предполагают общаться.
Люблю к маме заходить. Гладит меня по макушке:
— Хороший у тебя твой натуральный цвет, седеть будешь очень удачно.
Про некоторые книги также приятно знать, что они просто есть, как про любимых людей.
И те и другие однажды взлетели вроде отпущенных воздушных шаров и навсегда прилипли под куполом твоей диафрагмы, как под куполом цирка. Только книги, в отличие от людей, никогда не сдуваются.
Я боюсь сойти с ума от радости, что родился ребёнок, или от горя, что умер близкий, потому что мне непосильно натянуть обычный день, в который я об этом узнаю, на целую жизнь Другого, которую приходится осознавать целиком. Умершего — от конца до начала, родившегося — от начала до конца. Я была близка к такому безумию дважды. Первый раз — когда Оля родила дочку и у меня вдруг получилось понять, что детей действительно можно делать самим. И второй — когда мы забрали урну деда из крематория, а потом, слишком рано приехав, сидели и ждали на кладбище всех остальных. Мама держала её, как младенца, обнимая. Когда она стала незаметно для себя укачивать такого маленького деда, я поняла, что она тоже пытается осознать всё до начала. Я не стала мешать и ушла, а когда вернулась, мама улыбалась и говорила, что хотела бы так сидеть долго-долго, настолько ей было тепло и спокойно, а это просто она смогла прожить деда обратно до нуля. Мне ещё странно смотреть на карту мира, я всегда ищу точку, где я. И если я там, то как же я здесь?
В забегаловке прямоугольные столы стоят друг за другом, люди едят руками, слегка пригибаясь, почему-то стесняясь, поэтому так и тянет рявкнуть: «Это кто там жует на последней парте опять?!».
На третьей Тверской какой-то мед-центр, кругом машины скорой помощи. Подъезжают, уезжают, стоят рядами. В здании два кафе, одно «Кафе 03» (ноль три), другое «Ваш доктор». Очень страшное место.
Стас рассказывает о Праге, листает фотографии, вдруг, помолчав, выдыхает:
— Такой город, что хочется его затискать как щенка.
По некоторым улицам мне обязательно надо ходить раз в неделю, протискиваться сквозь них, тереться об стены их домов, как ржавой игле о ткань, иначе на мне остается накипь, как в чайнике.
В метро на всей шестиместной лавочке лежит молодой пьяный бог, только очень плохо одетый. У бога алебастровая кожа, фигура по лекалу, сползли джинсы и на идеальной заднице розовеют два следа от уколов шприцем. Что, ну что случилось, поиграли в доктора и выбросили?
Влад, уважительно собеседнику:
— Здравствуйте, как вы долетели? Всё в порядке, как разместились? Вы отлично выглядите, отдыхали? Такие загорелые…
Очень люблю аэропорты. Пассажиры рубятся с автоматами по продаже воды и шоколада, как с игровыми.
Как-то горела квартира над нами, там заснул кто-то пьяный с сигаретой. Мама летела через весь город домой, очень переживала, ворвалась в квартиру бледная. Мы протянули ей стакан водки, она его выпила залпом и выдохнула:
— Житья нет от этих алкашей!
Реклама какого-то депо: «Мечтал в детстве о железной дороге? Приходи к нам работать». Нравилось читать трех поросят — приходи к нам на свиноферму! Я лично любила Буратино, пойду на пилораму.
Утром по Тверской шли две иностранки в спортивных костюмах, на их спинах было написано FIFA. Да, у нас по центральной улице ходят фифы.
В мире всё устроено так, чтобы любить других, а не себя. Потому что себя даже и не увидишь толком, не обнимешь, не поцелуешь, а с другими это всё так чудесно получается. Боженька просто не хотел, чтобы мы становились эгоистами. Но мы всё равно стали.
В кафе столики отделены резной деревянной ширмой по бокам, чуть не призналась соседу во всех своих грехах, пока обедала.
Был в гостях Женя — рассказывал, что некоторых обычная конопля не берёт, они вымачивают её в растворителе.
— Я, — говорит, — захожу к ним и восхищаюсь: Как прекрасно! Как пожароопасно!
Женя описывает кого-то:
— И вот эта красота вываливается на мой линолеум, и одновременно плачет, курит и смеётся.
Женя пробует освоить фотографию, беседуем.
— У меня, — делюсь я, — скоро выставка.
— А я научился делать так, чтобы в зоопарке резкими выходили звери, а не клетка, — светлеет он.
Прошу братца встретиться со мной, отказывается, говорит, что назначил на этот день съёмку.
— С кем, я важнее всех!
— Понимаешь, это Мадонна. По случаю, она приезжает именно завтра, я ей как-то обещал…
— Ты променял меня на певичку!
— Ведь хотела сказать «дешёвую», но осеклась!
Игорь уверяет, что существует компания, которая одновременно производит торты и владеет стоматологической клиникой. Что-то в этом есть, если бы я жила в небольшом городке, я бы организовала бизнес по продаже некачественных презервативов и открыла детский садик.
Чудное место — «Грабли» на Пятницкой. Асфальт перед входом выложен плиточками с аккуратными надписями «грабли». Внутри самообслуживание, с длинной и неочевидной лентой раздачи блюд. К примеру супы встречаются за путь дважды, перемежаясь внезапными салатами и мясом, гарниры по какой-то логике возникают трижды, а десерты и напитки, напротив, существуют только в начале и никогда более, всё вместе кончается после второго круга гарниров, причем сразу непоправимо кассой. То есть, если ты в заведении впервые, тебе нипочем не пройти всё с удовлетворением. Всегда в конце видишь, что упустил и чего не дождался. Там надо твёрдо знать, чего ты хочешь, а самое главное, чего ты не хочешь, понапрасну не надеяться на будущее и не отказываться от того, что идёт в руки. Очень жизненное место.
Видела японскую клинику с названием «Рана».
