Вильям Козлов - Поцелуй сатаны
У первого же поста ГАИ он сообщил полному круглолицему сержанту о случившемся на шоссе.
— Это не мой участок, — улыбнулся тот, но, заметив, как гневно сдвинулись брови Уланова, добродушно прибавил: — Я позвоню ребятам на другой пост.
— И часто у вас такое случается? — спросил Уланов.
— У нас? — широкая, улыбка не слезала с лица сержанта. — Лучше расскажите, что у вас, в Питере, творится. Ворья, жулья, этих… рокеров-рэкиров черт знает сколько развелось! А мы даже багажник вашей машины без специального разрешения открыть не имеем права. А сколько спекулянты провозят водки из Ленинграда на село! И продают чуть ли не за двойную цену. Особенно цыгане. С лошадей пересели на автомобили и спекулируют вовсю.
— Вы все-таки позвоните, — напомнил Николай, подумав, что улыбчивый и разговорчивый сержант уже позабыл про происшествие на шоссе.
Он дождался, когда милиционер поднялся по каменной лесенке в свою высокую бело-розовую кирпичную будку и стал разговаривать с соседним постом по рации.
2
Сидя в мчавшемся по свинцовому шоссе «Икарусе», Алиса вспомнила свой последний разговор с Галиной Рублевой. Швыряя смятые вещи в большую нейлоновую сумку, Алиса зло бросала плиточнице:
— Пусть следователь думает, что ты не виновата, но я знаю — это ты кому-то рассказала про картины в квартире Улановых! Я ведь видела, как ты рассматривала их и выспрашивала у старушки про художников. У них если и есть какая фамильная ценность, так эти пейзажи. Как ты могла навести ворюг на квартиру, в которую я тебя привела?!
— Может, кому и рассказала, подумаешь, секрет! Так я не думала, что они залезут туда, — вяло оправдывалась Рублева, сидя на подоконнике и дымя сигаретой. Тонкие ноги ее в серых колготках елозили по паркету. Коленки острые, грудь плоская, темно-русые волосы взлохмачены. Сигарета в большом ярко накрашенном рту кажется тоненькой трубочкой.
— Попадешься, Галочка! — говорила Алиса — И сядешь за решетку, как сообщница.
— Я не знаю, кто залез к твоим Улановым, — бубнила Рублева — А этого хмыря в кожанке на очной ставке впервые в жизни увидела.
— Лидия Владимировна так дорожит этими картинами, — продолжала Алиса — Она не пережила бы эту кражу.
— Чего ты кипятишься, Алиска? — сказала Рублева. — Картины вернули, ворюгу будут судить, все, как говорится, о’кей. Была бы я виновата, заложили бы голубчики! А я чиста. Так что заткнись, распакуй свой баул и живи себе спокойненько, как жила. Подумаешь, цаца, взвилась: хорошие люди из-за нее чуть не пострадали! Не пострадали ведь? Нечего и горячку пороть!
— Тебе этого не понять, Галина, — спокойно ответила Алиса, задергивая тугую молнию — Я не могу больше в одной комнате с тобой находиться, видеть тебя… Следователя, может, ты и обманула, но меня не проведешь! Из всех зол я больше всего ненавижу воровство, хамство и ложь.
— И куда же ты? — усмехнулась крашеным ртом Галина.
— А уж это не твое дело, — отрезала Алиса.
— Турок все равно тебя отыщет, он такой…
— Он мне отвратителен, как и ты!
— Не очень-то заносись, принцесса! — наконец проняло Рублеву — Тоже мне, праведница! Вспомни, как таскалась с тухлыми подонками по Чердакам-подвалам и жрала наркотики… Небось, за сигаретку никому не отказывала? А тут Турок ей отвратителен! Да таких, как ты, у него тьма! И не выкаблучиваются. Сделай он мне предложение — я бы с радостью за него пошла. И видный из себя, и бабки умеет делать.
— Два сапога пара… Только не забывай про веревочку, у которой, сколько ни вейся, а будет конец.
— Я так далеко не загадываю, — презрительно фыркнула Галина.
Алиса схватила с кровати сумку, пулей выскочила из комнаты и лишь на лестничной площадке вспомнила, что позабыла на тумбочке подаренный Николаем маникюрный набор. Но не вернулась, не хотелось снова увидеть глупую рожу этой твари с кривыми тонкими ногами и наглым взглядом.
Заявление об уходе с работы она подала еще раньше, симпатичный моложавый начальник участка подписал заявление, хотя и выразил сожаление, что она покидает их. Даже пообещал к Новому году прибавить зарплату. А ведь мог по закону заставить ее отработать две недели или даже месяц. Засунув сумку в железный ящик автоматической камеры хранения на Московском вокзале, она позвонила Лидии Владимировне. Та после ахов и охов сообщила, что скучает одна дома — внук на днях снова уехал в Палкино — и стала звать к себе. Прожив у доброй старушки неделю, походив с ней по театрам и концертным залам, Алиса вдруг быстро собралась и пошла на автобусную станцию, сказав Лидии Владимировне, что уезжает в деревню к Николаю. Надо было видеть, как та обрадовалась.
— Хоть и не хочет разговаривать о тебе, но я вижу, что он мучается, — разоткровенничалась она. — Ночами плохо спит, ворочается, все вздыхает, иногда встает и работает за столом до утра… Любит он тебя, Алиса! Я же чувствую.
— Ни разу не пришел ко мне в общежитие, — сказала Алиса.
— Гордый он, девочка! Когда ты… — она запнулась, подбирая слово, — была нездорова и, ни слова не сказав, уходила от нас, он бросал все и разыскивал тебя по всему городу.
— Я знаю.
— Умница, что так решила, — заворачивая ей в фольгу бутерброды на дорогу, суетилась старушка. — И не думай, у него никого нет. Звонит какая-то, но по тому, как он с ней разговаривает, понятно, что ничего у них серьезного нет… Вот увидишь, он обрадуется тебе!
«А если нет? — грустно подумала Алиса. — Хорошо же я буду выглядеть незваным гостем!».
Но, вспомнив смуглое лицо Чебурана, решила, что уж этот-то точно ей обрадуется, как и Лена. Да и Коля не такой человек, чтобы прогнать ее из дома.
— А звонит эта… Пивоварова? — спросила Лидию Владимировну Алиса.
— Я фамилии не знаю, — ответила та. — Со мной она не разговаривает, а у нас дома ни разу не была…
И вот она трясется в автобусе, за широким окном проплывают голые, будто мертвые, деревья, сквозь них видны усыпанные палыми листьями лужайки с пожухлой, прихваченной морозами хрупкой травой. Летом, когда проезжала эти места с Николаем на «Жигулях», все было зеленым, на обочинах разгуливали птицы, а сейчас серо, уныло. Мелкий крупчатый снег ударялся в окно и отскакивал, не тая. Шоссе было сухим, чистым, а обочины побелели. И на крышах изб снег. Из динамика льется незнакомая мелодия. Теперь душа радуется, когда после визгливой какофонии современной музыки вдруг услышишь старинную классическую музыку.
Поразил Алису последний спектакль в знаменитом ленинградском театре, когда в пьесе какого-то современного автора известные артист и артистка стали раздеваться на сцене и полезли в кровать… Тут даже такая преданная почитательница театра, как Лидия Владимировна, не выдержала и зашептала на ухо Алисе: «Что же творится-то, девочка? Скоро они изобразят на сцене и половой акт? Увидели бы этот ужас Станиславский или Немирович-Данченко! И как актерам-то не стыдно такое делать? Я даже не знаю, как все это назвать! Сатанинское наваждение! Пожалуй, после антракта уйдем, дорогая…».
