Вильям Козлов - Солнце на стене
Обзор книги Вильям Козлов - Солнце на стене
Вильям Козлов
Солнце на стене
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
МОИ ПОДСНЕЖНИКИ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Я сижу на мокрой скамейке в пустынном городском парке. Сквозь голые ветви кустов видна автобусная остановка. Синий автобус остановился возле огромной мутной лужи. На подножке замешкалась пожилая женщина: она примеривалась, куда удобнее поставить ногу. Но куда ни встань — кругом вода. Вслед за женщиной лихо спрыгнули в лужу три парня. Автобус зашипел, и двери закрылись.
Ее, конечно, нет. Как всегда, опаздывает. Я один сижу в этом парке. Второго дурака такого больше нет. Если не считать грубо сработанного железобетонного спортсмена в трусах. Он пружинисто пригнулся на шершавых ногах с диском в руке. Один край отломился, и диск напоминает месяц. Спортсмену положено здесь мокнуть под дождем. Такая уж у него судьба. В жару и холод, в дождь и снег стоит он в парке и смотрит пустыми глазами в туманную даль, где маячат областные и всесоюзные рекорды. А мне, признаться, дождь надоел. Не дождь, а мокрая пыль. Она оседает на лице, делает липкими ресницы, холодные капли скатываются за воротник.
Напротив парка, который растянулся вдоль реки Широкой, на другом берегу, стоит шестиэтажный дом. Будто флаги, взлетают и опускаются в одном из окон полосатые занавески. В комнате играет радиола. Поет Эдита Пьеха про красный автобус: «Автобус, червоний…»
Я смотрю на дорогу. Навстречу мчится «Волга». Мелькнула было мысль, что это она в такси, но машина, оставив маленькое мокрое облако, прошелестела мимо. Наконец показался автобус.
Она не приехала. Без четверти семь. Я поднялся. На скамейке осталось белое пятно. Автобус тронулся и тут же снова остановился. На тротуар выпрыгнула девчонка в лыжном костюме и черной котиковой шапке с опущенным козырьком. Сбросила на тротуар пухлый рюкзак и снова ринулась в автобус. Но в этот момент двери закрылись и машина тронулась.
— Эй, подождите! — пронзительно закричала девчонка, прыгая на одной ноге. Но автобус не останавливался. Я сорвался с места, махнул через лужу и, поравнявшись с кабиной, забарабанил шоферу в стекло. Автобус нехотя притормозил. Девчонка высвободила ногу, кто-то подал ей лыжи.
— Это он нарочно, — сказала девчонка. — Подумаешь, еще подмигивает… Я ему язык показала!
Она подошла к тротуару, подняла рюкзак и стала просовывать под лямки руки. Одна рука не пролезала. Взглянув на меня, девчонка сказала:
— Вы же видите, у меня не получается!
Я помог ей.
— Просто не верится, — сказала она. — Там солнце и снег, а здесь дождь.
— Где там? — поинтересовался я.
— В Антарктиде… Если не трудно, подайте, пожалуйста, лыжи.
Я поднял связанные по всем правилам лыжи и палки.
— Благодарю, — сказала она.
— И часто вы бываете… в Антарктиде?
— Теперь этот пристает, — вздохнула девчонка. — Как вы мне все надоели…
— Успокойтесь, — сказал я, опешив. — Вы мне совсем не нравитесь.
— Слава богу, — сказала девчонка. И с любопытством посмотрела на меня.
Глаза у нее большие и насмешливые. На бровях и черных ресницах блестящие капли. Губы припухлые, как у обиженного ребенка. Молния на куртке расстегнута, виднеется белый пушистый свитер. Шаровары мокрые, локти тоже. Видно, не один раз кувырнулась с горы. На вид ей лет восемнадцать. Ничего особенного, обыкновенная девчонка. Какие это дураки ей проходу не дают? Мне вдруг захотелось, чтобы она улыбнулась.
— Мартышка, — сказал я.
— Что вы сказали? — спросила она.
— Я говорю, дурак этот шофер, что подмигивал…
— А вы, думаете, умнее?
Я отвернулся и пошел: зря такую ехидну спасал, пусть бы прыгала на одной ноге до следующей остановки.
Не успел я сделать и нескольких шагов, как услышал вопль.
— Что еще? — спросил я.
— Нога…
— Помочь?
— Ой! — вскрикнула она, ощупывая колено. — Только этого мне не хватало.
Я сгреб ее в охапку и понес к скамейке.
— Эй, пустите! — кричала она, вырываясь. — Куда вы меня тащите?
Я еще не успел дойти до скамейки, как подкатил автобус. В открытых дверях показалась Марина. Увидев меня с девушкой на руках, она замерла. Двери закрылись, и Марина уехала. Все это я увидел краем глаза. Лыжи болтались у самого моего носа. Девчонка перестала вырываться и смирно лежала на руках.
— Черт… — вырвалось у меня.
— Перестаньте чертыхаться, — сказала девчонка. Шапка сползла ей на нос, она ничего не видела.
— Вот брошу сейчас в реку… в набежавшую волну, — сказал я.
Скамейка была влажная. Белое пятно исчезло. Я осторожно посадил ее. Снял рюкзак. Лыжи прислонил к мокрому черному дереву.
— Где болит? — спросил я.
Она молча дотронулась до колена. Я не особенно разбирался в этом деле, но колено ощупал. Она с любопытством наблюдала за мной. Кажется, вывиха нет. Я потянул ногу. Девчонка молчала. Если бы был вывих, запищала бы.
— Вы грузчик? — спросила она.
— Я дантист, — ответил я. — У вас зубы не болят?
Настроение у меня испортилось. И так наши отношения с Мариной в последнее время не ахти какие… Дернул ее дьявол приехать именно в этот момент! А впрочем, нет худа без добра, может, впредь опаздывать не будет.
— Что ж, это тоже профессия, — сказала девчонка.
Она осторожно согнула и разогнула ногу.
— Растяжение, я знаю, — сказала она.
Я взглянул на нее. Мне снова захотелось, чтобы она улыбнулась.
— Все равно вечер пропал, — сказал я. — Давайте знакомиться… Меня зовут Андрей Ястребов… А вас?
Ветер колышет полосатые флаги-занавески, раскачивает уличные фонари на серебристых столбах, слышится музыка. Но теперь поет не Эдита Пьеха. Сменили пластинку. Мы идем через парк к дому девчонки. Ее зовут Оля Мороз.
Я тащу рюкзак и лыжи, а она, вцепившись в мой рукав, хромает рядом.
Мокрая пыль все еще косо летит с неба. Под ногами жухлые прошлогодние листья. Мы слышим хлопанье крыльев и унылое одинокое карканье. Высокое черное дерево облепили молчаливые вороны.
— У вас похоронное лицо, Андрей Ястребов, — говорит Оля. — Умер ваш пациент, которому вы зуб выдернули?
— Меня бросила любимая женщина, — отвечаю я.
Парк кончился, и мы зашагали по желтой скользкой тропинке к четырехэтажному дому. Его недавно построили. Внизу будет магазин. Пока еще неясно какой. Во дворе громоздятся кучи песка и щебня. Стоят дощатые фургоны с надписями «СМУ-3» и «УНР-1».
У второго подъезда мы остановились. Облака, напоминающие паровозный дым, низко проносились над домом. На чердаке мяукала кошка.
— Я жду, когда вы спросите номер моего телефона, — сказала Оля.
— Это идея.
Мне теперь некуда спешить, и я бы с удовольствием поболтал с ней, но с этой девчонкой почему-то никак не разговориться. У нее пристальные насмешливые глаза. Большие такие, темно-серые. Взглянешь в них — и пропадает охота нести всякую чепуху. А умного ничего не приходит в голову. Умные мысли приходят потом.
— Так как насчет телефона? — спросил я.
— До свидания, дантист.
— Может быть, завтра встретимся?
— У меня, к счастью, зубы не болят, — сказала она и улыбнулась.
Наконец-то я увидел ее улыбку; имея такие красивые зубы, другая бы на ее месте все время улыбалась.
— Разве я похож на дантиста?
— Мне безразлично, на кого вы похожи.
— Спокойной ночи, — сказал я.
Она толкнула толстым ботинком дверь парадного и ушла. Я слышал, как она топала, поднимаясь по лестнице и задевая лыжами за стену. А потом где-то глухо хлопнула дверь и стало тихо.
Я уже миновал дом, когда из парадного выскочила черная лохматая собачонка, чуть побольше кошки. Вслед за ней появился маленький старичок в ушанке и высоких белых валенках с галошами. Бородка у него точь-в-точь как на портрете кардинала Ришелье из учебника истории. Собака обнюхала мои туфли и побежала к квадратной урне.
— Это вы, Сережа? — моргая, спросил старичок.
— Меня зовут Петя, — ответил я и зашагал прочь.
— Где ты, Лимпопо? — спросил старичок.
Лимпопо, подняв ногу у зеркальной витрины будущего магазина, бесстыдно нарушал постановление горсовета о чистоте и порядке в городе.
Я остановился на мосту и стал смотреть на Широкую. Этот большой бетонный мост много лет назад построил мой отец… Я погладил чугунную с завитушками решетку. Она холодила руки.
Широкая рассекала город на две части. Верхняя называлась Крепостью, нижняя — Самарой. Почему Крепостью — ясно. Там, где кончается парк и берег круто взбирается вверх, на валу стоит петровская крепость, от которой, правда, сохранилась одна полуобвалившаяся стена. А вот почему нижнюю часть называют Самарой, не знаю.
Скоро должен тронуться лед. Глубокая коричневая тропинка перечеркнула Широкую, но люди уже не ходят по ней. На тропинке выступила желтая талая вода. У берегов лед совсем тонкий и прозрачный. Брось камень, и кромка обломится. Я люблю смотреть, когда лед идет. По моим приметам, лед тронется дня через три-четыре. В первой половине апреля. Я слышу, как шевелится, набирает силу подо льдом Широкая. Если долго смотреть на синеватый лед, то можно разглядеть под ним каменистое дно…
