Уэллс Тауэр - Дверь в глазу
Я не сразу подошел к отцу. Остановился шагах в четырех и стал смотреть, как он играет. С такого расстояния нельзя было догадаться, что с ним неладно, хотя позиция была проигрышная: его король на нижней горизонтали зажат двумя слонами и конем. Отец поднял руки и сказал что-то жуку. Они долго и громко смеялись, словно старые друзья, и меня это обрадовало. Он всегда обожал незнакомых, относился к ним без опаски — один из его талантов. Мастер случайных встреч, он попытался бы заговорить на языке какаду, если бы тот приземлился рядом. Он пожал руку противнику, и они стали заново расставлять фигуры.
Пока не началась игра, я подошел к нему.
— Папа, — сказал я и сразу пожалел об этом.
Удовольствие сошло с его лица, и взгляд затуманился подозрительностью. Он слегка съежился, видимо, признав во мне не сына, а какую-то забытую личность, явившуюся из прошлого, чтобы приставать к нему.
— Папа, я Берт.
Он поднес палец к уху.
— Не слышу.
— Я Берт. Твой сын.
Эта новость вызвала у него знакомый тик — дрожащую антизевоту, которая нападала на него в моменты растерянности. Движение челюсти за сжатыми губами рождало иллюзию, что у него отсутствуют зубы.
— Да, да, рад тебя видеть, — сказал он.
Он протянул руку и скользнул пальцами по моему животу, словно желая убедиться, что я не привидение. Потом нервно оглянулся на жука, как будто важнее всего сейчас было не выдать постороннему тайну своего умственного угасания.
— Берт, Уэйд, — грубовато произнес он, показав на толстого, который скреб ворс на затылке грязным ногтем.
— Дуэйн, — сказал тот.
Я пожал ему руку — несмотря на холод, выделявшую лихорадочный жар. Он улыбнулся. Передний зуб был сколот наискось — маленькая серая гильотина.
— Уэйд за шахматной доской — убийца, — сказал отец. — Убийственный тактик. Но подожди, Берт, я вернусь из этой сечи со щитом.
— Вы настоящая акула, Роджер, — сказал Дуэйн. — Я только маленькая рыбка, откусываю по чуть-чуть, когда удается.
Отец сердито смотрел на доску. С его стороны стояли черные.
— Ну-ка, постойте, мои — белые.
— Угу, Родж. Вы прошлый раз играли белыми. Не думайте, что я забыл. У меня память, как стальной капкан.
— Будь по-вашему. Ударьте по часам.
В небе свирепо набухали грозовые тучи, но отец не обращал на них внимания. Он склонился над доской, повернув ко мне широкую спину в замше.
Я увидел мачеху возле сухого фонтана, где она наблюдала за молодыми людьми, снимавшими фильм. Я оставил свой чайник у ног отца и рысцой подбежал к ней.
С тех пор как я видел Люси последний раз, она постарела и выглядела еще более усталой. «Леди» — вот какое слово пришло мне на ум; в этом слове соединились редкие сухие волосы, печеночные пятна на щеках, звякающие браслеты и помада тревожно кораллового цвета, заползающая в тонкие, как волос, морщинки. Правый глаз у нее был красный и слезился. Мы обнялись. На ней была парчовая шаль и черная блузка, такая тонкая, что я почувствовал гусиную кожу на ее твердых руках.
— Давно он тебя тут держит? — спросил я.
— Три часа. Думаю, они с этим толстым скоро пойдут и заключат гражданский брак.
— Мы уходим. Я его утащу.
— Не надо. У меня только тело мерзнет. Он счастлив. Пусть поиграет.
Я показал на ее глаз.
— Ты выпила, Люси? Немного навеселе?
— Здоровенная иранская баба из моей волейбольной команды. Ткнула меня пальцем в глаз. Теперь все двоится.
Я посочувствовал ей. Люси пожала плечами.
— Пиво оттягивает.
Люси перевела взгляд на маленькую киногруппу. Эпизод строился на одном спецэффекте: худой парень в жилете из зерен, приклеенных к голой груди, должен был подвергнуться нападению голубей. Камеры были наготове, но голуби не желали сотрудничать. Много зерен падало на землю, и птицам незачем было склевывать с него.
К нам подошла девица с жидкими волосами, в заляпанных краской джинсах. На своей рубашке она написала маркером «Продюсер».
— Вы у нас в кадре. Не могли бы отойти? — сказала она, глядя на Люси так, словно была оскорблена ее косметикой и блестящей шалью.
— Да, приблизительно, — сказала Люси.
— Простите? — сказала девушка.
Могла начаться перепалка, но тут раздались крики отца, такие громкие и взволнованные, что я подумал, будто на него напали.
Мы побежали к нему, но это была ложная тревога. Он выиграл партию, только и всего. Когда мы подошли, он все еще был в экстазе от своей победы.
— О, господи! — восклицал он. — О, боже, до чего же это приятно!
— Да, Роджер, вы мне устроили темную, — сказал Дуэйн. — Ну что, еще одну? На десятку?
Но отец еще не вполне насладился моментом.
— К черту оргазмы, — размышлял он, наклонившись к столу. — Куда им до ладейного окончания? Ей-богу, Уэйд, отчего это? Отчего такая радость — обыграть кого-то в шахматы?
— Музыка, — сказал жук. — Искусство и всякое такое. Ну — по десятке?
Поднялся предгрозовой ветер, и отец посмотрел на кружащиеся в воздухе листья платана. Мех воротника шевелился под его подбородком.
— Как тебе его пальто? — спросила меня Люси. — Он увидел его в витрине «Барни». Тысяча восемьсот долларов.
Отец взглянул на нас и снова повернулся к Дуэйну.
— Фишер сказал: «Шахматы — это жизнь», — объявил отец.
Дуэйн провел языком под губой.
— Фишер много чего говорил, — ответил он. — Говорил, что у него в зубах живут маленькие евреи.
— Они лучше жизни. В мире не получается покакать и не испачкать бумажку — если улавливаете мою мысль, — сказал отец. — В смысле, ты можешь обставлять меня всю ночь, но кончилась игра, а у тебя все равно зуб сколот, и сопля на вороте, и голова полна мусора, не дает уснуть всю ночь…
— Эй, ебена мать, повежливей, — сказал Дуэйн.
Пошел дождь, серебристо застучал по сухим листьям наверху. Редкие зрители разошлись. Другие жуки подняли недовольные лица к небу, потом сложили свои доски и спрятали в длинные чехлы с молниями.
— Итальянский, — сказал отец. — Я бы сходил в итальянский.
— У нас еще расчетец, Роджер, — сказал Дуэйн.
Потери отца составили сорок долларов, но Дуэйн не выглядел довольным, даже когда клал бумажки в карман. Потом он подставил ладонь под дождь; от капель на сухой коже возникали пятна потемнее. Он покачал головой.
— Дождь нам ниспослан с неба, — сказал он. — Но хочется послать подальше и его, и небо за то, что устроили ебену мать на этом бульваре.
Отец обратил на Дуэйна строгий отеческий взгляд.
— Вижу в вас любителя телятины, — сказал он. — Когда вас последний раз угощали тарелкой горячей телятины?
— Уже и не помню, — сказал Дуэйн.
— Вы идете со мной, — сказал отец. — Мы вас приведем в порядок.
— Роджер… — начала было Люси.
— Ой-ой, — озабоченно произнес отец.
Он смотрел на правую туфлю. Шнурок развязался, и отец, щурясь, смотрел на нас с Люси, озадаченный и подавленный новой проблемой, масштаба которой, видимо, не мог охватить. Люси без колебаний опустилась на колени и завязала шнурок. Потом направилась в сторону Макдугал-стрит.
— Славная девушка, — сказал отец, наблюдая за тем, как перекатывается ее зад в джинсах. — Она в твоей школе учится?
Ресторан, который выбрала Люси, был оформлен под старину, в темном дереве; у бара стояли упитанные мужчины в пиджаках и орали друг другу под затихающее неистовство мандолин из динамиков.
— Тебе подходит, Родж? — спросила отца Люси.
Отец повернулся к Дуэйну и хлопнул его по мясистому плечу.
— Что скажете, Уэйд? Как аппетит, дружище? Ударим по телятине?
— Да будет так, — сказал Дуэйн.
Мэтр оценил нас — Дуэйна, отца в шикарной обивке в стиле вестерн, Люси с плачущим глазом — и отвел в заднюю темную комнату. Кроме нас там ужинала только хорошо одетая пожилая пара черных с замкнутым, виноватым выражением на лицах, как у людей, только что кончивших спорить.
— Пинью коладу, пожалуйста, — сказал Дуэйн раньше, чем мы сели.
— Сейчас подойдет ваш официант, — сказал мэтр.
— Пинья колада! Принесите две. Одну для него, одну для меня, — сказал отец.
— Пиво, — сказала Люси. — Самое холодное. И водку в прицепе.
Мэтр отбыл, дымясь. Отец посмотрел на мой чайный аппарат, стоявший между нашими стульями.
— Это что за штука? — спросил он.
Я объяснил.
— Торгуешь напитками?
— Я конструктор. Изобретатель. Ты же знаешь, отец.
Он буркнул:
— Поступай на юридический. Изменишь жизнь.
— Я и так ее изменяю.
Он посмотрел на меня. Я залопотал о том, какое это большое дело — быть рядовым в нескончаемой борьбе человечества за удобства, и как мелкие, незаметные изобретения — дистанционные замки, шариковые ручки, ватные палочки для ушей — формируют нашу жизнь в большей степени, чем музыка, книги и кино.
